Ошеломленные, внимали мы этому безумцу, ибо он знай твердил о своей жизненной миссии, не поясняя ее щщчины. Прошло много времени, а толку от него не удавалось добиться. С трудом выжала я из молодого человека, что зовут его Михал Ольшевский. И его жизненным призванием, целью его жизни является… И опять двадцать пять! А кто он? Оказывается, сотрудник Ливского музея. Интересно, можно сказать, соседи… Больше ничего конкретного из молодого человека мы не выжали. Зато конца не было абстрактным заявлениям о том, какое неимоверно важное дело связано с нашими предками, и важное не только для нас, а, оказывается, и для всего цивилизованного мира. Я охотно поверила, что важное — еще бы, ведь вокруг сплошные трупы! Ну уж эту добычу я из рук не выпущу!
— Никаких «завтра», — решительно заявила я на предложение Ольшевского встретиться с нами завтра. — Я знаю жизнь, и могу поклясться — утром мы обнаружим лишь ваш хладный труп! И опять я буду виновата, что упустила очередную жертву. Ну уж нет! Вы едете со мной и все тут!
Эва меня поддержала, а Михал Ольшевский обрадовался еще больше, если это только возможно. Он признался — точно такие же опасения испытывал за мою жизнь и уже решил про себя, что куда бы я ни двинулась, он в такси поедет следом за мной. Мне очень понравилось такое совпадение мнений.
Ну и в результате Тадеуш возвращался из Миланувека в большой компании. Правда, вспышки у него не было. Две недели назад он одолжил ее на два дня некоему Зютеку, и теперь этот паршивец всячески избегает с ним встречи — наверняка вспышка приказала долго жить. Очень огорченная, я попросила дать мне знать, если паршивец все-таки вернет вспышку, или просто еще лучше, сразу привезти ее мне в Волю. Коротко пояснив, для чего она мне нужна, я на всякий случай громко и выразительно заявила:
— А сейчас я возвращаюсь в Волю вот с этим паном. Поглядите на него внимательно. Если по дороге я погибну от руки неизвестного убийцы, будете знать, какие показания давать в суде.
Михал Ольшевский послушно и даже с удовольствием разрешил себя оглядеть. Очень довольный, он сидел на заднем сиденьи моей машины, казалось, его распирала внутренняя радость, от которой он весь так и светился. Из-за него я не стала предпринимать других попыток разыскать вспышку, махнула на нее рукой и отправилась прямиком в Волю, доставив Тадеуша с Эвой домой. Привезу своим живой источник информации, довольно с них!
По дороге я начала дипломатические расспросы:
— Какого черта вы ошивались во дворе дома номер сто двадцать два, если знали, что Влукневские проживали по Хмельной сто шесть? Хоть это можете сказать?
— А я по всем дворам ошивался! — отвечал безгранично счастливый Михал Ольшевский и радостно добавил: — Сколько мне пришлось всего перенести — вы и представить не можете!
— Неужели нас так трудно было разыскать?
— Трудно? Вы шутите? Невозможно! Совершенно невозможно!
И я с большим интересом выслушала драматическое повествование о тернистом пути, которым шел этот молодой человек в поисках потомков моей бабушки. От Влукневских, проживающих в деревне Воля, Ольшевский узнал, что у Франтишека с Паулиной были три дочери, которые, по всей вероятности, повыходили замуж и поменяли фамилию. Их новых фамилий Вольские Влукневские не знали. В адресном столе на этот счет тоже ничего сообщить не могли. Тогда молодой искатель записал адреса всех Влукневских, которые ему удалось получить в адресных бюро, и принялся обходить их всех! Сначала писал, ибо Влукневские оказались рассеяны по всей Польше, но не все отвечали на письменные запросы. Пришлось делать их лично, ох! Вспомнить страшно! Особенно много сил и времени занял Тарчин, где искомые Влукневские жили во время войны. Там Ольшевскому даже удалось разыскать людей, помнивших семью Влукневских. Но неудачи преследовали невезучего сотрудника музея. Единственный человек, хорошо знавший Франтишека Влукневского, скончался буквально за несколько дней до прибытия в Тарчин Ольшевского, остальные же не знали фамилий замужних дочерей Франтишека Влукневского.
А самое ужасное — в Тарчине Михал Ольшевский узнал о том, что потомков Франтишека и Паулины разыскивает еще один человек, и этот конкурент успел переговорить с тем самым, единственным человеком, знавшим Франтишека Влукневского!
Отчаявшись узнать что-либо о предмете своих поисков у живых людей, Михал Ольшевский принялся обходить кладбища, внимательно вчитываясь в надгробные надписи, но, поняв, что на такое занятие потребуется не один десяток лет, переключился на администрацию кладбищ. И представляете, во всем воеводстве ни на одном кладбище ему не могли назвать ни одной могилы, где бы был похоронен кто-нибудь из Влукневских! Возмутительно! Во всем воеводстве!
— И вовсе не возмутительно! — пояснила я. — Влукневских хоронили в фамильном склепе, а он на фамилию моей мамули!
Разочаровавшись в кладбищах, Ольшевский перенес свою деятельность на деревню Глодоморье, где очень надеялся получить хоть какую-нибудь информацию. И он ее получил, но такую, от которой волосы встали дыбом!
— Еще бы! — воскликнула я, но тут же прикусила язык.
— Пани хотела что-то сказать? — прервав рассказ, вежливо поинтересовался Ольшевский.
— Нет, ничего. Продолжайте, пожалуйста.
Подождав все-таки, не скажу ли я чего, Ольшевский продолжил свое повествование. Получив огорчительную информацию в деревне Глодоморье, он совсем пал духом и принялся бродить по дворам на улице Хмельной в Варшаве. Ведь Влукневские жили там долгие годы, должен же их кто-нибудь знать! Была война, правильно, но люди могли вернуться на старое место жительства. И если бы ему, Михалу, очень повезло, он мог бы случайно наткнуться на кого-нибудь из бывших соседей Влукневских…
— А что я говорила! — с торжеством воскликнула я. — Оправдала себя только самая идиотская идея! Так всегда бывает, это уж у нас фамильное…
Человеку просто невероятно повезло — на Хмельной сегодня я оказалась совершенно случайно, Эва никакого отношения к нашей семье не имеет, в те давние времена ее и на свете не было. Интересно, что бы он делал, если бы меня не встретил?
— А дать объявление в газету вы не пробовали? — спросила я.
— В газету? — вздрогнул Ольшевский. — Ну знаете ли, газета — последнее дело!
Я удивилась — откуда вдруг такая неприязнь к печатному слову? Музейный работник туманно пояснил:
— Видите ли, нельзя предавать огласке эту историю. Кто знает, какие могут быть последствия…
— Почему «могут быть»? Они уже есть! — не удержалась я.
Ольшевский встревожился:
— О чем вы говорите?
— Вам не приходилось слышать об убийствах под Венгровом? — в свою очередь удивилась я. — Во всей округе только о них и говорят. Мы не сомневаемся — ваша тайна и наши трупы — звенья одной и той же цепи. Наше фамильное дело..
— Как вы сказали? Трупы?! Действительно кого-то убили?
— Да, действительно. И один из покойников — некий Менюшко из того самого Глодоморья. Ведь вы там разыскивали Менюшко? Я угадала?
Михал Ольшевский был так потрясен, что лишь головой кивнул — говорить он не мог. Пришлось говорить мне. Я рассказала ему о преступлениях, совершенных в деревне Воля, втайне надеясь, что, может быть, в результате моей шоковой терапии он не выдержит и чем-то выдаст себя, если он тоже из числа злоумышленников. А если нет — то, возможно, что-то сможет прояснить? Что же такое совершили в давние времена мои предки, что теперь откликается трупами их потомков?
Шоковая терапия оправдала себя, да еще как! Услышав фамилии потерпевших, Ольшевский просто обезумел. Да в полном смысле этого слова! Он заметался в узком пространстве машины, принялся рвать волосы на голове и ломая руки вскрикивать:
— Менюшко! Лагевка! Значит, пронюхали-таки! Больницкий! Все пропало!!
И он сделал попытку биться головой о дверцу машины. Разнесет мою машину как пить дать!
— Если немедленно не успокоитесь, я на полном ходу вытолкну вас из моей машины! — в отчаянии пригрозила я.
— Конечно, вытолкните меня, немедленно вытолкните! Что теперь делать? Пронюхали, гады! Вытолкните меня! А все ваша фамильная женская линия!
Спятил, ну что с ним делать? И я нажала на газ, чтобы быстрее доставить безумца на место. Выходит, мои предки по женской линии подложили ему какую-то свинью. С того света?..
* * *
Вечером, в полдевятого, все собрались в доме Влукневских на втором этаже. Михал Ольшевский водрузил на стол какой-то страшно тяжелый сверток, за которым мы с ним заехали в Ливский музей по дороге в Волю.
Музейный работник начал с того, что установил личность присутствующих. Беспрекословно и не мешкая все мы предъявили ему свои паспорта, а у Тересы еще была с собой и метрика. Ольшевскому без особого труда удалось выделить среди присутствующих трех прямых наследниц Паулины Войтычко, урожденной Влукневской. Это обстоятельство, похоже, чрезвычайно обрадовало молодого человека.
