Ознакомительная версия.
— Простите, мы ищем Наташу, она работает в доме, что на той стороне острова, — жалобно сказала я, указывая рукой в направлении дурацкого замка.
— А вот ее дом, — кивнула женщина на соседние хоромы. — Только Наташки нет, минут пятнадцать как убежала на озеро, вернется не раньше чем через час.
— Это она вам сказала? — спросила Женька.
— А чего мне говорить, я и так знаю. За час управится, а раньше нет. Помочь-то некому, мать больная, а папаша с утра пьяный… И где они только ее берут, проклятую. Должно быть, Фроська опять из города привезла мужиков спаивать.
— А где ее можно найти на озере? — не унималась Женька.
— Чего ее искать? Говорю, через час придет. Да вы садитесь. Посидим, поболтаем, так и время пройдет. — Она подвинулась, освобождая нам место на скамейке. Мы охотно воспользовались предложением, однако я на всякий случай спросила:
— Мы вам не помешаем?
— На скамейке сидеть? — засмеялась женщина. — Свое я отработала, теперь на заслуженном отдыхе, живу одна, только и радости, что языком почесать.
Мы с Женькой переглянулись, сообразив, что нам здорово повезло.
— А вы, значит, из щелгуновского дома?
— Вы имеете в виду дом Льва Николаевича Илларионова? — насторожилась я.
— Это он по матери Илларионов, а мы его по старинке зовем. Папашу его, Николая Семеновича Щелгунова, вся округа хорошо знала. И деда его. Известные кровопийцы. — Женщина хихикнула, точно сообщила нам что-то чрезвычайно забавное. — А как там тетка Олимпиада? Давненько ее не видать. Раньше она к себе в Михайловку ездила, домишко у нее там, от племянника остался, тогда и ко мне заглядывала, а в этом году так и не собралась. Вот ведь чудеса, живем на одном острове, родня, а годами не видимся.
— Олимпиада Назаровна ваша родственница? — ахнула я.
— Тетка, — кивнула женщина. — Человек она добрый, но ладить с ней нелегко.
— Добрый? — переспросила Женька.
— Ага, — опять кивнула наша собеседница. — Люди разные, одни доброту на лице носят, другие глубоко в душе прячут. Олимпиада человек хороший, только жизнь с ней сурово обошлась. Вот она душу-то за семью печатями и держит. А вы Льву-то родственницы или так, знакомые?
— Знакомые. Мы по работе приехали.
— Поди, в доме-то у него жить дрожь берет?
— Дом, конечно, необычный, но комнаты уютные.
— А привидений там нет? — спросила женщина насмешливо.
— Да вроде не видно, — в тон ей ответила Женька.
— Жаль. По справедливости-то надо, чтоб вся их дьяволова порода до самой смерти мучилась. Сколько народу загубили, страх.
— Лев Николаевич загубил? — удивилась я.
— Нет, этот если и придушил кого, то чужими руками, сам-то слабоват, не в родителя.
— Чем же родитель так знаменит?
— Как же, он у нас тут двадцать лет главным был по врагам народа. Говорят, от Сталина именное оружие получил, но это врут скорее всего, но крови на нем, что воды в озере. Зверюга… Никого не жалел, ни баб, ни ребятишек. Руки, ноги свяжут — и в прорубь. Развлекались так. Да видно, черти мучили, пил неумеренно и загнулся от белой горячки. Сказали, сердце слабое. Когда памятник ставили, один из местных партийцев так и сказал: «Надорвал сердце, дорогой товарищ, радея за наше светлое будущее». Кругом враги виделись, хотел быть святей святого, да родословная-то подкачала, сам-то был не пролетарских кровей, поневоле начнешь выслуживаться. Дед тут первым человеком был, но до раскулачивания не дожил, а сынок быстро сообразил, куда ветер дует, и сразу подался в пролетарии. Вот так. Говорят, любил сам допрашивать — коли в доме ночью свет горит, значит, лютует, уж как кого к нему отправят, считай, не свидимся.
— А Лев Николаевич говорил, что отец его здесь строительством железной дороги занимался.
— И «железку» на костях построили, а как же? Тоже он. Ладно, девоньки, вы на меня внимания не обращайте, дело-то, конечно, старое и нехристь этот сдох давно, так что и поминать его вроде грех, только он весь наш род извел, остались Олимпиада да мама моя, две сестры, а в семье двенадцать душ было. Всех, как косой, выкосили, дядек, теток. Я совсем маленькой была, а помню, как он маме-то сапогом в лицо… Вот злоба-то во мне и плещется на весь их род.
— Как же так? — растерялась я. — Вы говорите, отец Льва Николаевича всю вашу родню извел, а Олимпиада Назаровна у него работает.
— Так это из-за Лидочки, из-за Левкиной матери. Щелгунов ее привез откуда-то, должно быть, тоже из репрессированных… Совсем девчушка, лет семнадцать ей и было. А красавица, не рассказать. Я ее один раз видела. Он ее в этом доме держал, никуда не выпуская, точно в тюрьме. А Олимпиаду взял в услужение. Они и подружились, как сестры были. Лидочка двоих ребятишек родила, Левку и Костю, Олимпиада у них нянькой стала, и они ей как свои. Потом Щелгунов Лидочку убил, а Олимпиаде куда деваться, ребятишек-то жалко, так и осталась.
— Подождите, отец Льва Николаевича убил свою жену? — нахмурилась я.
— Да не жена она ему, а арестантка… была. Потом времена сменились, сюда учитель приехал, молодой. Ну и вышло дело, полюбили они друг друга, а Щелгунов, конечно, узнал и жену застрелил.
— И что? — Женька слушала не дыша, так потрясла ее эта история… Должно быть, все рассказанное нашей собеседницей ничего общего с автобиографией Льва Николаевича не имело.
— Ничего, — горько усмехнулась женщина. — Лиду схоронили, а Щелгунов запил, да и отдал черту душу.
— И что же, его за убийство жены по головке погладили? — не поверила я.
— По головке, может, и не гладили, но дело замяли. С одной стороны, заслуженный человек, в летах и медалях, с другой — молодая вертихвостка, путалась с кем ни попадя. Чего только не наплели: договорились до того, что она сама застрелилась. Словом, осиротели детки, растила их моя тетка. Да, видно, дурная кровь свое дело сделала. Выросли, да не порадовали. Один точно сыч в отцовском доме сидит, должно быть, есть ему за что людей бояться, а другой…
— Что другой? — испугалась я.
— А другой копия папаши. Жену убил. Здесь же, в доме. Не успел жениться, и тут же удавку на шею. Не зря говорят: яблоко от яблони…
— Когда же это случилось? — продолжила я расспросы.
— Давно… Лет двадцать назад. Косте повезло меньше, отвертеться не сумел, посадили его, но и тут выгорело: не в тюрьму, а в больницу специальную.
— Двадцать лет срок большой, — нахмурилась Женька. — Убил жену, какую-то причину он назвал? Допустим, за все про все схлопотал десять лет, это я по максимуму, на самом деле наверняка меньше. Чего ж он — до сих пор в больнице?
Женщина пожала плечами:
— Может, в самом деле у него что-нибудь с головой приключилось?
— А почему вы дом Льва Николаевича отцовским зовете? — спросила я. — Он же его недавно построил?
— Это он башню свою построил да каменный забор. А дом на этом месте лет сто стоял. Еще их прадед соорудил. Они из староверов. Здесь раньше скит был, потом дом, а в нем молельня. А Щелгунов, папаша то есть, тюрьму устроил. Так что дом новый, начинка старая, оттого про привидения и спрашиваю.
Мы с Женькой задумались над услышанным. Женщина между тем приманила котенка и стала его гладить, а потом сказала:
— Вон и Наташка.
Мы повернули головы и в самом деле увидели Наташу, она шла по тропинке с большим тазом белья в руках. Заметив нас, девушка вроде бы удивилась, кивнула, прошла мимо, а мы, извинившись перед нашей собеседницей, припустились за ней.
— Олимпиаде привет передайте, — крикнула нам вдогонку женщина.
— Обязательно, — ответила я, а Женька, догнав Наташу, взяла ее за руку.
— Наташа, мы к вам.
— Да? — спросила та хмуро. Поставила таз и добавила: — У меня белье на озере. Надо идти.
— Мы с вами, — вызвалась Женька. Девушка пожала плечами, и мы пошли к озеру. Лишь только деревня осталась позади, я осторожно спросила:
— Олимпиада сказала, вы заболели. Это правда?
— Ничего я не заболела, — рассердилась Наташа. — Я оттуда ушла. Отец ругался, а мама говорит, правильно сделала. Чертово место, доброго там не жди. Тетя Сима говорит: Олимпиада добрая, а она недобрая, она злющая и молчать велит. Только и слышу: молчи, рта не раскрывай, язык вырву.
— За что она на вас так?
— Из-за стонов этих. Говорю: стонет кто-то в подвале, — а она: «Врешь, нарочно врешь, сплетни про нас распускаешь». Какие сплетни, ее хозяев здесь сроду добрым словом не вспоминали.
— Ваша соседка рассказывала…
— Вот-вот… а она — сплетни…
— Что за стоны вы слышали? — спросила Женька деловито.
— Из подвала. И вы не верите? — нахмурилась девушка. — Я в самом деле слышала. Сегодня ночью в кладовку отправилась, а в подвале вроде кричит кто-то, а другой смеется. Жуть такая… Я к Олимпиаде… Она пошла со мной, но ничего уже слышно не было. Я к охране кинулась, чтоб дом проверили, ведь страшно же… Их и в комнате-то не было. Где-то через час пришли, сказали: дом осматривали. И этот противный Руслан с ними.
Ознакомительная версия.
