– И каким боком сюда вписывается убийство учеников?
– Мозгли не повезло.
– Вы еще расскажите, что, не разбив яиц, не сделаешь омлет.
Он пожал плечами и повернулся ко мне:
– А что – неплохая философия.
– Значит, Бьянка для вас – яйцо?
– Вы же не станете впадать в сантименты из-за проститутки?
Я подскочил как ужаленный и бросился на него; Лавспун вовремя отступил в сторону, и в результате я лишь ухватил его за руку. Он попытался высвободиться, и мы оба упали на стол, разметав фотографии, непроверенные сочинения, ножницы.
– Она в десять раз лучше тебя.
Он бешено расхохотался:
– Она не стоит моего пука.
– Говори, где она! – заорал я. Мы покатились по столу и упали на пол. Лавспун силился оттолкнуть меня, а я старался прижать его, подмять под себя. Он был силен, но у меня имелось преимущество в двадцать лет. Вскоре я уже поставил колени ему на грудь. Борясь, мы опрокинули лампу, и тонкий желтый луч падал теперь на его лицо.
– Где она?
Задыхаясь, Лавспун проговорил:
– Я говорил… вам… Я… не знаю.
Я сжал и занес кулак. Он спокойно посмотрел на меня ясными серыми глазами. В них не было страха. И тут я заметил на полу ножницы. Тяжелые портновские ножницы с кольцами, выкрашенными черным. Я схватил их и поднес к его лицу:
– Не вынуждай меня.
Он прыснул:
– Да у тебя для этого яйца не отросли! Никогда у тебя яиц не было, так ведь? Даже в регби играть не мог – цаца, да, я тебя помню; и вот ты пришел и думаешь меня напугать?
Я подвел ножницы вплотную и почти коснулся его глаза. Его ресницы задевали сталь. Я видел, каких явных усилий ему стоит сохранять самообладание.
– Ты меня не запугаешь. Я воевал в Патагонии.
– С Гуэнно Геварой.
Он фыркнул:
– Тебе ее никогда не найти. Мозгли сумел, но он умер, а у тебя не хватит мозгов.
– Что ты сделал с Бьянкой?
– С каких пор тебе есть дело до Пикелевой подстилки? Я покрепче сжал ножницы.
– Если не скажешь, где она, выколю зенки, и не видать тебе Кантрев-и-Гуаэлода.
Некоторое время слышалось только наше дыхание. Лавспун смотрел на меня, я смотрел на него, а между нами были ножницы. Наконец он сказал:
– Заключим сделку.
– Ты не в том положении.
– Девушка у Ирода; где – не знаю. Мы отдадим ее тебе завтра.
– С чего я должен вам доверять?
– С того, что напендюлять мне этими ножницами у тебя яйца не выросли, правда?
Разумеется, он не ошибся. Может, в пылу схватки я бы и пустил их в ход, но не вот так, хладнокровно. Может, занимайся я прилежнее спортивными играми на уроках Ирода Дженкинса, моя рука не дрогнула бы, но, как верно заметил Лавспун, я – цаца.
Что поделаешь. Я вышел из школы и поехал куда глаза глядят, через Комминс-Кох на Пенрхинкогх, а там – на запад в сторону Борта, все дальше и дальше от побережья. По дороге мне на ум снова и снова приходили слова Лавспуна. С каких пор я неравнодушен к Бьянке? Вспомнилась ночь, когда я привез ее к себе домой. Чтобы совершить акт, который – наряду с деньгами – повинен почти во всех моих бедах. Сколько лет я сидел и смотрел, как люди корчатся на моем клиентском стуле, снедаемые подозрением, что им изменяют. И каждый думал, что его несчастье – единственное в своем роде, каждый думал – стоит заплатить мне деньги, чтобы опасения подтвердились, и станет легче. Все это я выслушал уже тысячи раз, Как священник исповеди; я – торговец липовыми индульгенциями. Акт, который перепахивает сердце. Который газеты называют сексуальным сношением, Лавспун зовет половым соитием, мужчина в баре называет перепихоном, Бьянка – вот парадокс – назвала это любовью, а миссис Ллантрисант стыдилась называть хоть как-нибудь. Акт холодного животного совокупления, который в этом городе зачастую не подразумевает ничего, кроме банальной похоти. Я не знал, почему его совершил. От одиночества, от страха и алкоголя, вероятно. Я не задумывался. Почему? Да потому, что она – девушка из «Мулена», и мы все знали, что у них не бывает чувств, а те, что бывают, выдуманы для соответствия обстоятельствам. Мы, мужчины, предостерегали друг друга, чванясь своей опытностью: держись подальше от этих продажных душ. И вот что выходит. Бьянка рискнула жизнью, чтобы мне помочь; и, может быть, уже погибла, а может – и того хуже. На такое могла подвигнуть только любовь или нежность, словом, чувство, на которое она якобы не способна. Я попытался представить, как Мивануи, бойкая и прыткая дочь Аберистуита, жертвует собой ради меня. Но как ни напрягал воображение, знал железно – об этом не может быть и речи.
Когда я добрался до Борта, сквозь серую пелену туч забрезжила заря. Я проехал по полю для гольфа, остановился у подножия дюны и вышел. Я собирался искупаться. Но, взобравшись на верхушку дюны, передумал. Вместо этого сел на песок и стал наблюдать за медленным беспрестанным бегом всеочищающих вод. Мои веки постепенно тяжелели, и я уснул. Меня разбудил Кадуаладр. Тот ветеран, которого мы с Мивануи угощали на пикнике. Кадуаладр предложил мне отхлебнуть у него из банки «Специального», и я не стал отнекиваться, хотя от крепкого пива на пустой желудок меня замутило. Некоторое время мы не разговаривали – просто глядели в вечность океана. Потом я задал ему тот же вопрос, что и Лавспуну Кто такая Гуэнно Гевара? Загадочная женщина-воин, с которой Мозгли познакомился за неделю до смерти.
Кадуаладр ответил не сразу, а когда ответил, то сказал просто:
– Шлюха она была.
– И все? Просто шлюха?
– До войны была шлюха. Девчонка с чайничной попонкой. Потом отправилась в Патагонию, стала солдатом. А после войны – кто ее знает? Она пропала.
Старый солдат встал и уже собрался уходить, когда я окликнул его:
– Помните, что вы сказали о Рио-Кайриог?
Он помедлил.
– Вы сказали, что ваш вариант истории в школе не проходят. Помните?
– Да.
– Вы можете рассказать ваш вариант? Подлинную историю Рио-Кайриог?
– Нет.
– Но вы же там были, не так ли?
– Да уж, я там был.
Он покачал головой и добавил, прежде чем уковылять вдаль:
– Но я не могу рассказать тебе эту историю. Не я должен ее рассказывать.
Когда я вернулся в контору, меня ждала записка от Иа – он просил позвонить, – а Ллинос опять сидел в моем кресле. Он выскабливал грязь из-под ногтей и сказал, не поднимая глаз:
– Хорошо поплавал?
– Недурственно, тебе самому стоило бы почаще бывать на солнце.
– Может, ты и прав, – сказал он, по-прежнему обращаясь к своим ногтям.
Я уселся напротив, на клиентский стул, и стал ждать, пока Ллинос скажет то, что хочет сказать. Ни гугу. Мы так и сидели молча.
Зазвонил телефон.
– Сыскное бюро Луи Найта.
– Если хочешь увидеть девушку, приходи сегодня в полночь в гавань. К «Чандлеру».
– Простите, кто это говорит?
– Приходи один, а то мы ее на куски пошинкуем. – Звонивший дал отбой, а я повесил трубку, стараясь сохранить бесстрастное лицо.
Ллиносу, похоже, было даже скучно спрашивать, кто звонил. Наконец он заговорил. О палеоантропологии.
– Изумительная наука, – сказал он, поднимая взгляд от ногтей.
– Если ты пришел попросить книжку по этому предмету, то последнюю я отдал миссис Ллантрисант.
– Это, кстати, мое хобби.
Я раздумывал, почему же он здесь. Не нашли ли они Бьянку?
– В университете есть малый, который на этом специализируется. У него в компьютере отличная программа трехмерного моделирования. Берет черепа людей Каменного века, сканирует их, а потом медленно восстанавливает ткани, мускулы, все такое, и в конце концов – вуаля! – перед нами человек Каменного века.
– Зачем? Мы и так знаем – он выглядел как ты.
Он было дернулся, но сегодня предпочел блеснуть самообладанием.
– Мы нашли под ногтями у Эванса-Башмака кое-какие волокна. Почитай, ничего, но мы их отдали этому малому, он загнал их в компьютер и восстановил узор плетения. Это была попонка на чайник. Тогда мы пригласили из бюро в Кардиффе двух скоровязов, и они нам сварганили копию исходной попонки.
Я знал, что будет дальше.
– Я просто взял ее и сходил к миссис Крикхауэлл в «Вязкий ум». Она сказала, что попонка такая же, как та южноамериканская, которую украли из музея. И самое смешное – она сказала, что недавно видела ее у тебя в руках.
Он встал и направился в туалет. Взявшись за ручку, он добавил:
– Внизу полицейский наряд на случай, если у тебя нет настроения ждать.
Едва он вошел, я метнулся к двери и повернул ключ.
– Прости, Ллинос, ей-богу, прости! – крикнул я через дверь. Затем подошел к окну и осторожно выглянул наружу. Инспектор не солгал – полицейский глянул наверх и помахал. Настала пора задействовать мой аварийный выход через чердак. Я понимал, что теперь мне не отделаться одной ночью в камере, и отчаянно пытался задержаться на свободе, чтобы увидеть Бьянку. Хотя запереть в туалете Ллиноса значило заплатить за это страшной ценой. Такое он мне с рук не спустит.
