«Назаров никогда не сможет доказать свое алиби. Он совершенно не умеет врать, – лихорадочно соображала она. – Либо спасет меня, принося себя в жертву, либо уничтожит меня, выдав с потрохами. Скорее всего, он выберет первое. Но тогда я буду ненавидеть себя до самой смерти». В тоске она металась по комнате и даже начала придумывать доводы, которые оправдали бы ее дальнейшее молчание. Но прежде надо было поговорить с Никитой. Если бы только Штыкин оставил ее хоть на десять минут наедине с ним, она что-нибудь придумала бы. Нет, ей хватило бы и десяти секунд. Надо только все изложить на бумаге и незаметно передать записку Никите. А если записка попадет в руки Штыкина? Нет, ничего писать нельзя. Что же делать? Как бы там ни было, Никита не виновен в убийстве, и она одна знает об этом. Нельзя невинного человека судить за преступление, которого он не совершал.
Вечером, когда она сказала Герману, что милиция выследила сожителя Виктории и завтра его привезут в Москву, он в молчаливом недоумении уставился на нее. Несколько секунд до него доходило, какого Никиту Назарова она имеет в виду.
– Это тот Назаров, который когда-то был твоим сожителем?
Слово «сожитель» он произнес с гримасой брезгливого отвращения.
– Ты пока тоже мой сожитель, – огрызнулась она.
– Он убийца?
– Его только подозревают в убийстве, но если он сумеет доказать свое алиби, будет отпущен. Следователь просил меня завтра присутствовать при допросе.
– Не понимаю, причем здесь ты? – В голосе Германа появились недовольные нотки, свидетельствующие о приближающейся ссоре. Он вскочил, подбежал к журнальному столику и стал нервно перебирать газеты.
– Игорь Петрович не хочет беспокоить Александра Николаевича, который просил держать его в курсе дела. Лучше, если кто-то из нас будет непосредственно наблюдать за процессом. Глупо отказываться от такой возможности, – наскоро придумала она себе оправдание. И с невинным видом спросила: – Хочешь, я уступлю это тебе?
– Ну уж нет, уволь! – с испугом отказался Герман.
– Я в первую очередь беспокоюсь о Гришеньке, – вдохновенно врала Пульхерия. – Вдруг он что-то от нас утаил и всплывут новые обстоятельства? Все-таки на сто процентов доверять ему нельзя. А потом я обо всем расскажу Александру Николаевичу.
– Да-да, ты конечно, права, дорогая, – примирительным тоном сказал Герман и с пафосом добавил: – Какая же ты у меня умница. Я не перестаю благодарить небо за то, что оно свело меня с тобой.
– Небо-то здесь при чем? – усмехнулась Пульхерия.
– Ну, не небо… судьбу. Какая разница! Главное, что ты меня поняла.
Штыкин пригласил Пульхерию в прокуратуру к двенадцати часам.
– Он здесь. Сейчас его приведут. Ждем только адвоката.
– Ему предъявлено обвинение? – с удивлением спросила она.
– По этому поводу мне хотелось бы сначала поговорить с вами.
– Может, мне тоже надо позаботиться об адвокате? – нахмурилась она.
– С вашим алиби об этом можно не беспокоиться, – пожал плечами Штыкин.
Он провел ее в свой кабинет. Вертикальные жалюзи на окне, письменный стол, несгораемый шкаф, у противоположной стены – продавленный диван с подушкой и пледом, на столике в углу чайник, коробка с сахаром и тарелка с заветренными бутербродами. Видно было, что хозяин часто допоздна засиживается на работе, а то и остается ночевать.
Штыкин смущенно засуетился, быстро убрал плед и подушку в стенной шкаф.
– У вас усталый вид, Игорь Петрович, – сочувственно сказала Пульхерия.
– Много работы, – буркнул он, усаживаясь за стол.
Лежащие на столе бумаги и папки он сложил в верхний ящик стола и запер его на ключ, потом скрестил пальцы рук и внимательно взглянул на нее.
– Мы не теряли времени даром и проверили алиби Назарова. Нестыковки начались в самом начале. Он утверждает, что уехал к матери на следующее утро и до отправления поезда провел ночь на вокзале. Но в компьютерной базе вокзала нет доказательств того, что был куплен билет на его имя ни в этот день, ни в последующие. В гостинице дежурная по этажу подтвердила, что к нему в номер около половины одиннадцатого вечера приходила эффектная девушка. Она не хотела пускать гостью, так как было уже поздно, но девица налетела, словно фурия, оттолкнула ее от двери и ворвалась в комнату. Пробыла она там не более десяти минут. Пока дежурная ждала охранника, девушка покинула номер. Назаров уехал из гостиницы вскоре после нее, в начале двенадцатого. Сказал, что ему нечем оплатить следующие сутки.
– Получается, алиби у него нет? – стараясь сохранять спокойствие, спросила Пульхерия.
– Выходит так. Сейчас его приведут, и мы посмотрим, что он скажет в свое оправдание.
Зазвонил телефон.
– Иду, – коротко бросил в трубку Штыкин и виновато взглянул на Пулю: – Подождите меня, я скоро буду.
Буквально через минуту в сопровождении охранника появился Никита. Охранник оставил их одних. Назаров был бледен и выглядел усталым. Он не поздоровался с ней и с независимым видом уселся на диван.
– Я ничего им не сказал… – начал он.
– Знаю, – кивнула она.
– Хочу сразу тебя предупредить: ты здесь ни при чем. Я много об этом думал и все для себя решил. Это дело тебя не касается. Не приди я к тебе в ту ночь, ты не имела бы к нему никакого отношения. Нет смысла втягивать тебя в разбирательство. Здесь не дураки сидят, они поймут, что я этого не совершал, найдут настоящего убийцу и меня отпустят. – Никита взглянул на Пульхерию сдержанным, но решительным взглядом. – Надеюсь, ты меня понимаешь? Иди домой и предоставь все мне.
Он говорил ей те слова, которые она много раз твердила себе сама. Пуля отчаянно хотела, чтобы он убедил ее, но получилось прямо противоположное.
– Только не думай, что я это делаю для тебя. Это нужно прежде всего мне.
– Тебе?
– Чему ты удивляешься? Знаешь, почему я от тебя ушел?
– ?!
– Ты сильная, тебе никто не нужен. Я был пустым и никчемным приложением к тебе, Пульхерии Афанасьевне Дроздовской. Я хотел быть для тебя каменной стеной, а был ненужной, смехотворной подпоркой. Я хотел оберегать тебя, а на самом деле ты заботилась обо мне.
– А просто любить меня ты не мог? – с горечью спросила она. – Почему надо обязательно кем-то быть? Почему ты сравниваешь себя со мной? Будь просто Никитой Назаровым, а я буду Пульхерией Дроздовской. К чему это глупое тщеславие и желание смешивать себя с дерьмом? Скажи просто, что ты ушел от меня, потому что разлюбил. Я пойму.
– Вот и сейчас для тебя все просто и понятно. Позволь мне хотя бы в этом деле разобраться самому.
– Да в чем ты разбираться собрался, осел упрямый? – заорала Пульхерия. – Ты не сможешь доказать свое алиби и не успеешь оглянуться, как на тебя всех собак навешают да еще парочку «висяков» вдогонку добавят. Потом доказывай, что ты не верблюд.
– Найдут же они рано или поздно настоящего преступника, – упрямо твердил Никита.
– А если не найдут?
– Все, хватит об этом. Иди домой и не вздумай страдать от угрызений совести.
В этот момент в кабинет вошел Штыкин. Никита тут же поднялся с дивана.
– Игорь Петрович, я хочу, чтобы эта женщина отсюда ушла. При ней я говорить отказываюсь.
– Вот даже как! – удивился следователь.
Он посмотрел на Пульхерию, которая молчала и с потерянным видом разглядывала календарь на стене.
– Ну, раз вы на этом настаиваете, не смею возражать.
Не прощаясь, она торопливо вышла из кабинета.
По дороге домой она кляла себя за нерешительность. Получалось, что Никита ценой собственной жизни спасает ее будущий брак с Германом. Какое благородство! Но она оказалась в дерьме по самые уши именно из-за него. Сначала подставил, а потом спас. Меньше всего ей хотелось быть обязанной именно ему.
Герман был уже дома.
– Ну, как дела? – спросил он, помогая снять пальто.
– Никак. При мне он разговаривать отказался и потребовал, чтобы я удалилась.
– Я рассказал обо всем папе. Он сначала обрадовался, но когда узнал, что этот Никита – твой бывший муж, очень расстроился.
