Все меблируют логова свои — А я соломе свежей буду рад.
«Апология епископа Блуграма»
Никто не разбудил меня до десяти часов прекрасного летнего утра, когда ко мне вошел Джок — с чаем и канарейкой, распевавшей до самозабвения, как с ней это обычно и бывает. Я пожелал доброго утра обоим: Джок предпочитает, чтобы я приветствовал канарейку, а настолько мелкая услуга ничего не стоит.
— Ах, — добавил я, — старое доброе успокоительное, «улунг» или «лапсанг»!
— Э?
— Принеси-ка мне трость, мои наижелтейшие туфли и старый зеленый «хомбург», — не отпускал цитату я. — Ибо я отправляюсь в Парк кружиться в буколических танцах. [12]
— Э?
— О, не обращай внимания, Джок. Это во мне говорит Бертрам Вустер.
— Как скажьте, мистер Чарли.
Мне часто мнится, что Джоку стоит заняться сквошем. Из него выйдет отличная стена.
— Ты отогнал «эм-джи-би», Джок?
— Ну.
— Хорошо. Все в порядке? — Разумеется, глупый вопрос и, разумеется, я немедленно за него поплатился.
— Ну. Только, э-э... самь-знайте-что никак не влезала под обивку, пришлось по краям немного подрезать, ну, самь понимайте.
— Ты подрезал сам ты что не может быть Джок...
— Ладно, мистер Чарли, это шутка у меня была такая.
— Так, хорошо, Джок. Велли-коллепно. Мистер Спиноза что-нибудь сказал?
— Ну. Неприличное слово.
— Н-да, я так и думал.
— Ну.
Я приступил к своему каждодневному «шреклихь-кяйт» [13] вставания. С периодической помощью Джока я осмотрительно отрывался от душа в пользу бритвы, от декседрина в пользу невыносимого выбора галстука; и в безопасности прибыл сорок минут спустя к самым рубежам завтрака — единственного заслуживающего такого названия, завтрака «шмино»: [14] огромной чаше кофе, изукрашенной кружевом, фестонами и филигранью рома. Я проснулся. Меня не тошнило. Сонная улитка всползла на терн — хотя бы так. [15]
— Мне кажется, у нас нет зеленого «хомбурга», мистер Чарли.
— Это ничего, Джок.
— Могу послать девочку привратника в «Локс», если желайте.
— Нет, это ничего, Джок.
— Она сбегает за полкроны.
— Не надо, это ничего, Джок.
— Как скажьте, мистер Чарли.
— Тебя не должно быть в квартире через десять минут, Джок. И здесь лучше не оставаться ни оружию, ни чему подобному, разумеется. Вся сигнализация включена и замкнута. «Фото-Рекорда» заряжена пленкой и поставлена на взвод. Сам знаешь.
— Ну, знаю.
— «Ну», — подтвердил я, установив дополнительный набор кавычек вокруг этого слова; вот такой уж я вербальный сноб.
Стало быть, представьте себе эдакого дородного распутника, на всех парусах рассекающего вдоль по Аппер-Брук-стрит, курсом к Сент-Джеймсскому парку и увлекательнейшим приключениям. На щеке его лишь подрагивает крохотная мышца — вероятно, по доброй традиции, — в остальном же он внешне безукоризненно изыскан, уравновешен, не прочь купить букетик фиалок у первой же девицы, швырнув ей золотой соверен; капитан Хью Драммонд-Маккабрей, [16] кавалер «Военного креста», с опереточной мелодией на свистающих устах и складкой шелкового нижнего белья, зажатой меж обильно припудренных ягодиц, господи его благослови.
Само собой, они за мной кинулись, едва я вынырнул из дома — ну, не вполне за мной, ибо то был «передний хвост», к тому же весьма прециозно выполнявшийся: ребят из ГОПа натаскивают год, я вас умоляю, — однако навалились они на меня отнюдь не в полдень, против предсказанного. Взад и вперед расхаживал я мимо пруда (твердя непростительные вещи другу моему пеликану), а они только и делали, что вид, будто пристально изучают подкладки своих нелепых шляп (кои топорщились дуплексными рациями, вне всякого сомнения), да подавали украдкой друг другу тайные сигналы, применяя свои красные узловатые руки. Я уже в самом деле начал думать, что переоценил Мартленда, и совсем было собрался двинуться против течения к клубу «Реформа», где заставил бы кого-либо угостить меня ланчем — холодный стол у них не сравнится ни с чьим на свете, — когда:
Вот они. По одному с каждого бока. Громадные, праведные, умелые, смертоносные, глупые, беспринципные, суровые, настороженные, нежно меня ненавидящие.
Один возложил сдерживающую длань на мое запястье.
— Подите от меня прочь, — проблеял я. — Вы где себя полагаете — в Гайд-парке?
— Мистер Маккабрей? — умело пробурчал он.
— Прекратите умело мне бурчать, — возмутился я. — Ибо это, как вам хорошо известно, я.
— Тогда я вынужден попросить вас проследовать со мной, сэр.
Я вытаращился. Я понятия не имел, что так до сих пор говорят. Меня бежит слово «ошеломленно»?
— Э? — произнес я, беззастенчиво цитируя Джока.
— Вы должны пройти со мной, сэр. — Тут он заработал хорошо, полностью проникся ролью.
— Куда вы меня ведете?
— Куда бы вы хотели пойти, сэр?
— Э-э... домой?
— Боюсь, так не годится, сэр. Там у нас не будет нужного оборудования, понимаете.
— Оборудования? А, ну да. Вполне понимаю. Боже милостивый. — Я посчитал тактовую частоту пульса, кровяные тельца и еще какие-то необходимые детали организма. Оборудование. Черт возьми, да мы с Мартлендом вместе ходили в школу. Они пытались меня напугать, это явно.
— Вы пытаетесь меня напугать, это явно, — сказал я.
— Нет, сэр. Пока еще не пытаемся, сэр.
Вы можете придумать по-настоящему остроумный ответ вот на такое? Я тоже не смог.
— Ну что ж тогда. Значит, в Скотланд-Ярд, полагаю? — бодро сказал я, в особенности ни на что не надеясь.
— Вообще-то нет, сэр, это тоже не годится, сами понимаете. Они там насмерть узколобы. Мы думали, может, в нашу Сельскую больницу, что в сторону Эшера.
Однажды Мартленд в минуту несдержанности поделился со мной сведениями о «Сельской больнице», после чего кошмарные сны не отпускали меня несколько ночей.
— Нет нет нет нет, нет нет нет! — жизнерадостно вскричал я. — Я ни за что не осмелюсь утруждать вас, ребята, столь долгой прогулкой.
— Ну что ж, — произнес Страхолюдина-II, впервые распустив язык, — как тогда насчет вашей собственной сельской дачки возле Стоук-Поджис?
Должен признаться, тут я самую малость мог побледнеть. Моя частная жизнь — книга, открытая для всех и каждого, но я все же пребывал в убеждении, что «Поссет» — убежище, ведомое лишь нескольким моим ближайшим друзьям. Там нет того, что можно счесть незаконным, однако я сам держу там кое-какое оборудование, которое кое-кто мог бы счесть фривольным. Немножко в духе мистера Норриса — ну, сами понимаете.
— Сельский домик? — парировал я, быстрый как молния. — Сельскидомик сельскидомик сельскидомик?
— Именно, сэр, — подтвердил Страхолюдина-II.
— Милый и уединенный, — съязвил его простодушный партнер.
После нескольких фальстартов я высказал предположение (теперь уже невозмутимо, обходительно, бесстрастно), что приятнее всего сейчас было бы сходить и навестить старину Мартленда: восхитительный парень, ходил со мной в одну школу. Похоже, они были счастливы подхватить любое мое предложение — при условии, что оно таково, — ив следующий же миг мы втроем уже грузились в случайно крейсирующее поблизости такси, и С-л-II бормотал на ушко таксисту адрес, как будто я не знал, где Мартленд обитает, так же хорошо, как собственный налоговый кодекс.
— Нортгемптон-парк, Кэнонбери? — хихикнул я. — С каких это пор старина Мартленд зовет его Кэнонбери?
Они оба улыбнулись мне — эдак по-доброму. Почти столь же гадко, сколь бывает культурна улыбка Джока. Температура моего тела упала чуть ли не на два градуса, я даже почувствовал. По Фаренгейту, разумеется, — зачем мне преувеличивать?
— Я имею в виду, это даже еще не Ислингтон, — лопотал я диминуэндо, — скорее Ньюингтон-Грин, если вам небезынтересно мое мнение. То есть, что за смехотворное...
Тут я заметил, что интерьеру случайно крейсировавшего поблизости такси недостает некоторой обычной арматуры, вроде извещений о стоимости проезда, рекламных наклеек, дверных ручек. А имелись в нем зато радиотелефон и один наручник, приделанный к рым-болту в полу. Я несколько притих.
Похоже, они не считали, что наручник им понадобится; сидели и смотрели на меня задумчиво, почти доброжелательно, словно тетушки, желающие узнать, чего я хотел бы к чаю.
Мы подъехали к дому Мартленда как раз в тот миг, когда его «мини» в кружавчик продребезжала со стороны Боллз-Понд-роуд. Запарковалась она довольно неряшливо, после чего изрыгнула самого владельца, сердитого и насквозь промокшего.
