– Неужели?
– Хладнокровно задавить девушку?
– Это была твоя машина.
– Но меня в ней не было.
– Мы нашли на ней твои отпечатки.
– Еще бы не нашли – это, мать-его, моя машина!
– Что тебе надо?
– Не знаю.
Короткое молчание. Ллиноса явно ошарашила искренность ответа.
Потом он припомнил:
– Ты запер меня в уборной, сволочь!
– Послушай, сейчас это не важно…
– Посмотрим, что ты запоешь, когда я до тебя доберусь!
– Я просто говорю, что это можно обсудить позже, а пока знай одно: я ни при чем.
– Хорошо, Луи, если ты невиновен, почему в ту же ночь удрал из города?
– Это ничего не доказывает.
– Не доказывает, но выглядит паршиво, не так ли?
– Если бы я не сбежал, то уже сидел бы в каталажке.
– Думаешь, когда мы тебя поймаем, ты не сядешь? Я в изнеможении вздохнул:
– Это был не я, Ллинос.
– Слушай, допустим ты ни при чем. Допустим, кто-то взял твою машину и задавил девчонку. Допустим это на секунду. А ты в это время был в безопасности дома в своей постели – тогда зачем уехал из города? Ты бы даже не знал, что ее убили. Узнал бы не раньше, чем мы постучимся к тебе в дверь.
– Я этого не делал, Ллинос, и ты это знаешь.
– У тебя есть алиби?
– Не слишком хорошее.
– Где ты был в указанную ночь?
– В какое время?
– Между одиннадцатью и полуночью.
Я помолчал.
– Ну?
– Я был в Гавани.
– Отличное алиби!
До рези в глазах ясно я увидел, во что вляпался. Все безнадежно.
– Мать-его, Ллинос, да зачем же мне убивать Бьянку?
– А кто же убил?
– Кто-то из шайки Пикеля?
– Зачем?
– Спроси у него.
– Придумай что получше.
– Он в ту ночь был с ней.
– Он с ней был каждую ночь.
– Он кое-что украл у Лавспуна и спрятал. У него этого не должно было быть, но было. Он похвастался Бьянке, и она это украла. Если бы Лавспун узнал, то убил бы Пикеля, поэтому тот признался первым. Друиды схватили и пытали ее, чтобы узнать, что она сделала с украденным. Наверное, перестарались. Слишком сильно избили ее. Она, вероятно, была при смерти. И они подстроили ДТП с участием моей машины. Чтобы убить одним выстрелом двух зайцев.
Я чувствовал – он внимательно слушает. Его беспокоило это убийство. У него, вероятно, хватало улик, чтобы меня посадить. Но в глубине души он знал, что это сделал не я.
– Что она украла?
– Некие важные бумаги, которые принадлежали Лавспуну.
– Бумаги? На что девчонке бумаги? Она и читать едва умела.
– Она сделала это ради меня. Она думала, что они нужны мне.
– Они были тебе нужны?
– Не такой ценой. Бьянка зря впуталась в это дело.
– Что такого особенного в этих бумагах?
– Они могли бы доказать, что мальчишек убил Лавспун.
Повисло молчание. Удалось ли мне его зацепить? Мое сердце слегка ускорило ход.
– Ты знаешь, где эти так называемые бумаги сейчас?
– В общем-то нет.
– Что значит «в общем-то»? Ты висишь на волоске, Луи. Наговорил мне с три короба…
– Слушай, я только знаю, что она спрятала их в печной трубе.
– В какой?
– Слушай, я знаю, что работы много, но если отрядить команду, твои люди могли бы, наверное…
– Луи!
– Что?
– Посмотри на небо.
Я откинулся назад и выглянул в окно. В небе словно кто-то разорвал пуховую подушку.
– Видишь, эти белые холодные штучки?
Несколько секунд я еще прижимал трубку к щеке, а потом положил ее на рычаг.
Снег в июне. Через пять минут в Аберистуите растопят все печи.
Снег шел весь день, но не лежал, а тут же превращался в сопливую серую грязь на мостовых и вскоре растаял. Я слонялся по обезлюдевшему городу до вечера, одетый как ветеран, и вел ветеранскую жизнь, проще говоря – очутился за бортом жизни. Двери всех до единого кафе и баров были для меня закрыты, в конце концов я укрылся в сарае Иа и там среди осликов согрелся. В сумерки я вышел, добрел до южной стороны моста Тревехан и стал под козырьком остановки ждать автобуса. Через полчаса я услышал, как клацают по мокрой мостовой высокие каблуки Мивануи. Поскольку я был одет ветераном, она не удостоила меня взглядом и встала прямо передо мной.
– Мивануи, – прошептал я.
Она меня проигнорировала.
– Мивануи!
Она отошла на другой конец остановки.
– Мивануи, я тебя прошу!
Она оглянулась:
– Оставь-ка меня в покое мистер, усёк?
– Мивануи, это я, Луи.
Она уставилась на меня и едва не поперхнулась.
– Мне нужно с тобой поговорить?
– Не подходи ко мне.
– Думаешь, я тебя обижу?
– Ты так и Бьянке говорил?
Я вздохнул. Выходила какая-то ахинея.
– Мивануи! – взмолился я. – Прошу тебя. Я не убивал Бьянку – в газете напечатали ахинею. Это все Друиды. Я могу доказать…
Она оглянулась – зеленый автобус урчал на светофоре в начале улицы. Горел красный. Желтый электрический свет в салоне казался таким радушным и теплым в промозглом вечернем мраке.
– Это мой автобус.
– Подожди следующего.
– Не могу, я уже опаздываю.
Не в силах сдержать себя, я двинулся на нее с поднятой рукой – хотел коснуться ее плеча. Она, вскинув руки, метнулась назад. И мы оба застыли в соответствующих позах. Она взглянула на меня, и глаза наши встретились.
– Я этого не делал, – сказал я просто.
Она кивнула:
– Побожись!
– Я любил Бьянку. Ты это знаешь.
Она подбежала ко мне, я распахнул объятья.
– Но не так сильно, как меня, правда?
Я прижал ее к себе.
– От тебя пахнет.
– Я знаю.
Она глубоко вздохнула и прильнула щекой к моей груди.
– Забери меня отсюда, Луи.
– Куда?
– Куда угодно.
– О'кей.
Она отстранилась и взглянула мне в лицо:
– Ты серьезно?
– Да.
– Когда мы сможем уехать – сегодня?
Я покачал головой:
– Нет, сегодня – нет.
Светофор перемигнул, и автобус покатил вперед.
– Прошу тебя, Луи, непременно сегодня.
– Несколько дней роли не играют.
– Играют – ой как играют, Луи, если б ты знал.
Подъехал автобус.
– Сейчас же.
– Если я уеду сейчас, меня выследят. Я сяду в тюрьму.
– Мы уедем туда, где нас не найдут.
Я грустно покачал головой:
– Я запер Ллиноса в туалете – Ллинос меня найдет.
Автобус остановился, зашипели двери. Мивануи оторвалась от меня, шагнула к подножке и оглянулась через плечо. Войдя в салон, она закусила губу – горе исказило ее лицо.
Я прошел семь миль до своего трейлера; на берегу между Бортом и Инисласом горел костер, вокруг которого собралась группа ветеранов. Они жарили кроликов и прихлебывали из банок крепкое пиво. Один фальшиво тенькал на гитаре какие-то куплетцы. Я обошел их стороной, не горя желанием встретиться с группой людей, которых не обманет мой маскарад. Но я опоздал – меня окликнули. Я попытался сделать вид, что не расслышал, и продолжал шагать, но один бродяга встал и направился ко мне.
– Эй, дружище, иди поужинай с нами.
Я развернулся на месте кругом, не зная, что делать. Сумею ли я убедить их, что я ветеран? Почти наверняка, нет. Как они отреагируют на самозванца? Посмеются? Или разозлятся? Если разозлятся, то что сделают? На низшей ступеньке общественной лестницы человеку терять, считай, нечего. Проклятье. Солдат подошел ко мне:
– Пошли, перекусишь. За мной обед, помнишь?
– По-моему, ты меня с кем-то путаешь.
Он хохотнул:
– А по-моему – нет. Не каждый день приходится кушать землянику и шварцвальдский вишневый пирог. Особенно в компании знаменитой клубной певицы. – Заметив, как я изменился в лице, он рассмеялся: – Думаешь, будешь расхаживать в таком наряде по округе, а мы и не заметим?
* * *
Кролик оказался отличный – как и общество. В нем царили легкая нецеремонность и истинное братство. Вопреки моим ожиданиям, никто не стал первым делом спрашивать, с чего мне вздумалось прикидываться ветераном. Казалось, всем понятно, что я пал жертвой обстоятельств. А эти люди инстинктом чуяли прискорбные обстоятельства. Они чувствовали, что я в беде, и понимали, что не стоит усугублять дело глупыми вопросами. Впервые за несколько недель мне стало хорошо. Мы засиделись допоздна, смакуя горячую сочную мякоть жареного кролика и рассказывая истории: военные, а порой – истории из той, уже невозвратимо далекой для большинства, довоенной жизни. Жизни, отмеченной скукой и обыденностью, о которых нынче они могли только тосковать. До того момента я и понятия не имел, какой чудесной кажется обыденная жизнь тем, кто ее лишен. Восемь лет я был частным сыщиком в Аберистуите, у меня нечасто водились деньги, и редко попадалось мне мало-мальски любопытное дело; и уж конечно, мне не приходилось отбиваться от несметных полчищ красавиц клиенток, хотя Мивануи, насмотревшись телевизора, была убеждена, что таковы мои будни. Каждый день я перешучивался с Соспаном, прохаживался по Набережной, гладил осликов, молча пил с отцом пиво – а таким молчанием, как я вдруг осознал, могли наслаждаться только люди, чьей любви больше не нужны слова. И конечно, я перебрасывался самыми что ни на есть зубодробительными банальностями о погоде с миссис Ллантрисант. И вот я стал изгоем – меня разыскивают за убийство человека, с которым я дружил, и разговор о погоде с миссис Ллантрисант представляется далекой мечтой.
