— Ну сколька можна мэня мучить? — проговорил Миндия, с надеждой глядя на директора. — Хажу к вам, хажу, прашу вас, прашу. Сэрдца у вас нэт! Ну пачэму Палэнову вы продалы вынтовку, а мнэ ничэго нэ продаетэ? Что я вам сдэлал?
На этот раз Африканыч превзошел сам себя: позабыв про все свои страхи, он накинулся на проклятого террориста.
— Во-о-он!!! — завопил директор, затопав ногами и брызгая слюной.
Гегемоншвили никак не ожидал такой агрессии со стороны мирного старичка, поэтому почему-то послушался и действительно вылетел из кабинета. Следом за ним тут же защелкнулся замок.
— Эй! — забарабанил в дверь Миндия. — Аткрой, а? Что вы за чэловэк такой? Ужас адын!
— Товарищ! — вдруг раздался дрожащий старческий голос.
— А? — повернулся тот.
Перед ним стояла невысокая бабулечка в синем спецовочном халате, которую он видел в музейном гардеробе. Глазки ее метались, а на лице отображалась какая-то шкодливая улыбка.
— Молодой человек! — торопливо позвала она. — А я ведь знаю, что вы из органов, и что вы расследуете нашего директора. Правильно, правильно! Давно пора.
Миндия озадаченно сдвинул кепку на затылок.
— Я нэ из органов, — попробовал он отмежеваться от своей профессии.
Но бабулечка нисколь ему не поверила.
— Чего ты мне болтаешь! Сам куртку в мой гардероб сдал… А в куртке твой документик!
Гегемоншвили схватился за сердце. Ведь так и знал, что удостоверение рано или поздно подведет его!
— Это нэ мой… — начал он было оправдываться, но старушка решительно перебила его:
— Подь-ка сюда, я тебе чего скажу! — И приблизив сухие губки к самому уху потомка князей, она быстро-быстро зашептала:
— Я тут тридцать лет уже работаю, и все про всех знаю. Директор наш сволочь. Он служебные помещения в корыстных целях использует — свои коммунистические митинги здесь проводит. А мне премию за июль так и не выдал, паразит! И вешалку из гардероба домой утащил!
Миндия сделал попытку удрать.
— Мнэ нэ вэшалки, мнэ вынтовка нужна…
Но гардеробщица лишь плотнее ухватила его за руку.
— Я и про винтовку все знаю! Она была вся разбитая, бестолковая, и ее отправили на уничтожение, а Африканыч кому-то заплатил, чтобы ее уничтожили лишь по документам, а сам продал одному — молодому такому и в пальто!
Она победно поглядела на Миндию, крайне довольная собой.
— А патрон он тожэ продал? — спросил Гегемоншвили, уже осознав, что ему только что несказанно повезло.
— Про патрон ничего не знаю, но у нас есть тут один.
И она потащила потомка князей в зал революционной славы, где посетителям демонстрировались портрет Троцкого с мефистофельской бородкой, первомайские плакаты и облезлый манекен, изображавший красноармейца в полном боевом снаряжении.
— Во, гляди! — Гардеробщица ткнула пальцем в стеклянную витрину и тут же припала к ней в крайнем недоумении.
— Батюшки-святы! Это же совсем не то! — прошептала она пересохшими губами. — Его подменили!
Миндия уже и сам видел, что на выцветшем зеленом сукне в витрине вместо винтовочного восьмимиллиметрового патрона лежал обыкновенный охотничий, набитый дробью.
* * *
Когда Федорчук прибыл в музей, в зале революционной славы толпились сотрудники: четыре бабушки-смотрительницы и директор. Африканыч был бледен, прижимал желтенькие лапки к цыплячьей груди и всем и каждому доказывал, что он тут ни при чем.
Федорчук показал удостоверение и решительно взялся за дело.
Узнав, что его, по всей видимости, привлекут к уголовной ответственности за незаконную торговлю оружием, Африканыч подломил ножки и с костяным стуком свалился на кресло. Смотрительницы тут же принялись обмахивать его газетой «Правда» 1923 года издания и бросать на следователя негодующие взгляды: мол, не стыдно уважаемого всеми пенсионера доводить до преждевременного инфаркта?
Но Федорчук был непреклонен. Он тут же занял директорский кабинет и стал по одному вызывать к себе сотрудников музея и выспрашивать их обо всех подозрительных событиях.
Однако расспросы его не увенчались успехом. Последнее подозрительное событие произошло здесь тридцать шесть лет назад, когда какой-то невоспитанный мальчик попытался снять с манекена красноармейца буденовку и надеть ее себе на голову. Мальчика за это отругали, а манекен застеклили.
Одна смотрительница, правда, вспомнила, что совсем недавно видела в музее подозрительного молодого человека южных кровей, но следствию этот факт был не интересен.
В конце концов Федорчук попросил Африканыча рассказать все о самом пропавшем экспонате.
Директор тут же очнулся от своего инфаркта и принялся активно помогать следствию: помчался куда-то в задние комнаты и через минуту появился перед Федорчуком, потрясая пыльной папкой с описью музейных экспонатов.
— Сейчас я его, родимого, покажу вам! — суетился он, перебирая пожелтевшие от времени листы и фотографии. — Вот он! — ткнул Африканыч в смутное изображение патрона, покоившегося на какой-то темной тряпочке рядом с инвентаризационным номером.
Федорчук уже каким-то внутренним чутьем почуял, что это будет тот самый, нужный патрон, идеально подходящий для Манлихера. Но все же сердце у него невольно вздрогнуло, когда он принялся читать описание пропавшего экспоната.
Совпадение было налицо: вряд ли где еще в городе можно было бы найти такую штуку… Но вот как преступники ее раздобыли?
Оперативники тем временем разбирали витрину и искали отпечатки пальцев. Африканыч дышал им в уши и попеременно пытался поговорить с каждым.
— Поверьте мне, никакого ограбления у нас не было. Мы бы уж заметили что-нибудь… А знаете, я тут недавно в газете прочел, есть такая штука телекинез. С помощью этого орудия можно перемещать предметы на расстоянии. А что если кто владеет таким искусством? Ведь он тогда в состоянии хоть Кремль со всеми министрами перекинуть в Америку. Может, и наш патрончик-то уже где-нибудь там… А?
Но Африканыча никто не слушал.
* * *
Колька с нетерпением ожидал выхода Нонны из ванной. Санузел был совместным, но ей было наплевать на это обстоятельство: несмотря на потребности других Маевская вот уже три часа нежилась в душистой пене и распевала: «…Что над нами километры воды! Что над нами бьют хвостами киты!» При этом она, по всей видимости, усиленно изображала хвост кита, что подтверждалось шумным плеском.
Потеряв всякое терпение (и моральное, и физическое), Соболев в сотый раз постучал в ванную.
— Нонна, ну имей совесть-то в конце концов!
— Не буду! Я только зашла и имею право на водные процедуры!
Страдая, Колька опустился на пол перед дверью. Ох, жизнь его была трудна и неказиста. Чтобы отвлечься от плотских желаний, он стал придумывать предлог, по которому можно было бы позвонить Машуне.
Например, классно было бы сообщить ей, что он обнаружил удивительную супер-улику против кого-нибудь… Однако все улики в Колькиной квартире кончились на том самом ключе, найденном в ботинке.
— Нонн! — в очередной раз позвал он. — Ну вылезай, ради Бога! Мне очень надо!
— Зачем?
— Какая же ты, к черту, ясновидящая, если не знаешь, зачем?!
— Ой, мне ничего не слышно из-за воды!
В принципе можно было бы позвать Машуню на свой день рождения. Но он на самом деле намечался только через полгода. А еще бывают просто обеды… Вот, интересно, как она отреагирует, если пригласить ее на фирменное блюдо из белых грибов?
С выражением величайшего одолжения на лице Маевская все же отомкнула дверь.
— Иди уж… писец! Давно бы в баночку сходил… Нет, ему надо все нервы мне вымотать!
Колька пулей влетел в санузел.
— Сама ходи в баночку! А я нормальный человек и вправе рассчитывать на…
У него язык не повернулся сказать «на унитаз», поэтому он пресекся на полуслове и замолчал.
— Вот, сам не знает, чего хочет, а все туда же! — ворчливо констатировала Нонна.
А Кольке тем временем в голову пришла гениальность: он же все равно решил увольняться с радио, а Машуня — как раз юрист: значит, может посоветовать, как и что…
* * *
Машуня сидела на кухне и смотрела, как Геракл изгаживает все вокруг. Он ел жирный суп и выплевывал вокруг себя картошку и макароны. Покончив с питанием, питомец сыто хрюкнул и начал вытирать об пол свою плоскую морду.
— Свинья! Вот свинья! — обозвала его Машуня и пошла за тряпкой.
Геракл знал это с детства, поэтому не обиделся.
— Отойди и не размазывай! — шугнула она его.
Пикинес прошлепал по картошке и, зацепив лапой макаронину, потащил ее в прихожую.
— Опять Геракл помойку устроил? — произнесла мама, входя в кухню. — И чего мы его держим — ума не приложу.
— Он наше животное! — отозвалась с пола Машуня, поспешно скрывая следы собачьего преступления.
