Ознакомительная версия.
Огороженный забором треугольник широким клином тянулся от центрального проспекта до моря, мешая перемещению в центр города и обратно гостей и сотрудников пансионата «Солнечный Магадан», расположенного за «Норильскими зорями».
Строительные работы на объекте велись лишь время от времени, по мере появления у владельца свободных денег, и ухоженный парк некогда популярной здравницы превратился в дикие джунгли с роскошными, как в допотопные времена, папоротниками и колючками.
Граждане, знающие, что кратчайшее расстояние из пункта А в пункт Б — это прямая, за два года долгостроя протоптали через «Зори» удобную тропинку. Она брала начало у одной просторной дырки в заборе и заканчивалась у другой.
Охрана санатория не раз пыталась заделать эти функциональные отверстия, но все попытки были тщетны. Если дыры забивали деревянными щитами, то доски исчезали вместе с гвоздями. Частую шнуровку из колючей проволоки аккуратно истребляли кусачками. Заплатки из проволочной сетки раздирали в клочья. Дольше всего продержалось заграждение из обмазанных гадким солидолом железных труб, но и его как-то ночью вырезали вместе с солидолом и частью забора, отчего проход не просто открылся, но еще и расширился.
В настоящее время проходная дыра в заборе была заклеена большой афишей гей-парада, еще свеженькой, прилепленной совсем недавно. Саша-зам, как местный житель, этой скромной хитростью не обманулся и решительно полез сквозь нарисованного гея, разорвав его на две половинки. Это красиво символизировало трудности определения сексуальной ориентации.
Флажки бумажных клочьев весело зашелестели, и Саша не услышал приближающихся шагов.
В ночное время партизанская тропа, как правило, пустовала, потому что никакого освещения на территории не было, а риск сломать себе ногу на кочках и ямах, напротив, присутствовал. Но Саша был вооружен встроенным фонариком мобильного телефона, и ему даже в голову не приходило, что он может стать жертвой грабителей или уличных хулиганов, пока на крутом повороте перед ним не возникла пугающая фигура.
Персонаж в тренировочных брюках смутно белел в темноте незагорелым телом и отчетливо — молочного цвета носками, того же колера лампасами на штанах и подобием белоснежного капюшона на голове.
Этот наряд сочли бы странным даже на гей-карнавале.
В нем не было чистоты жанра, хотя угадывалась некая идея: в принципе, костюм мог символизировать трудное движение по пути цивилизации закрепощенных народов Востока.
— Добрый вечер, — вкрадчиво сказал слабовато цивилизованный товарищ с Востока, и у Саши возникло неприятное ощущение, что ничего хорошего этим вечером с ним уже не случится.
— Здрасьте, — неохотно ответил Саша, испытывая отчаянное желание немедленно попрощаться.
Персонаж в капюшоне ему решительно не понравился.
Саша попятился, неожиданно уперся спиной в препятствие, обернулся и увидел второго типа в трениках, носках и белой тряпке на морде.
Сквозь мануфактуру глухо прозвучал вопрос:
— Закурить не найдется?
Это была классическая реплика, анонсирующая небольшое развлекательное мероприятие «Гоп-стоп».
— Эй, вы кто? Чего вам надо?
Саша отодвинулся от второго типа. К сожалению, это приблизило его к первому.
— Ребята, я местный, меня лучше не трогать, вам же будет хуже!
— А мы чего? А мы ничего! — подступая к трепещущей жертве походкой вразвалочку, пожал плечами «курильщик». — Мы только поговорить. Разберемся по-хорошему — уйдешь на своих двоих.
— С чем разберемся? Кто вы? Я вас не знаю!
— И хорошо, что не знаешь, так и надо, ты, крыса, — голова в капюшоне качнулась, под ноги Саше полетел сочный плевок. — Где алмазы? Говори, если жить хочешь.
Жить Саша очень хотел и отдавать свою жизнь без боя не собирался.
— Какие алмазы? Откуда?
Он протянул ладони, показывая, что в них ничего нет, качнулся вперед и двумя руками столкнул молчаливого товарища «курильщика» с утоптанной тропы в допотопные заросли.
Поддельные «адидасы» и вискозные носки никак не могли защитить от колючек, которым в свое время с трудом противостояли шкуры мамонтов. Обрушенный в ботанический антиквариат молчальник вмиг обрел громкий голос и продемонстрировал обширный запас нецензурной лексики. Колючки, слышавшие еще рев мамонтов, невозмутимо держали его в объятиях.
Саша без промедления стартовал с места, удачно вписался в крутой поворот тропинки, еще ускорился и уже мнил себя спасенным, когда его настигла метко брошенная бутылка из-под французского коньяка «Лера Юджин» шестилетней выдержки.
— Она точно очнется? — с беспокойством спросил Лелик, сдернув с натянутой между деревьями веревки задубевшее одеяло.
Оно висело там не меньше месяца — с тех пор, как тайно проживавших на законсервированной стройке нелегальных мигрантов из Средней Азии отправили на родину. На память о них в укромном уголке под деревьями остался малобюджетный шедевр современного деревянного зодчества — картонно-дощатая хибара, сооруженная из коробок и ящиков.
Окон в ней не было, а дверной проем закрывал лоскут мутного полиэтилена. Вся конструкция выглядела крайне ненадежной и не привлекла даже местных бомжей, благодаря чему внутри сохранилось подобие мебели — стол и табуретки из тех же ящиков и дюжина продавленных панцирных сеток от кроватей, списанных с баланса реконструируемого санатория еще в прошлом веке. Металлические спинки кроватей пошли на заборчик, отделявший захиревший огородик при доме от глубокого оврага со строительным мусором. В высокой сорной траве коварно змеились засохшие плети бахчевых.
Местечко идеально подошло бы для съемок фильма про Робинзона.
— Очнется, не волнуйся, — ответил Лелику Борис, поднимаясь и отряхивая колени.
С высоты своего роста он полюбовался проделанной работой и остался доволен. Руки и ноги девушки были надежно прикручены к железной раме кроватной сетки обрезками электропровода.
— А ей не давит? — продолжал волноваться блондин. — Мы должны вернуть ее в целости и сохранности. Это же девушка на миллион!
— Ничего ей не давит, провод в мягкой обмотке, и закрутил я его совсем не туго.
В отдалении послышался громкий голос. Кто-то виртуозно ругался, с большим чувством поминая чью-то мать.
— Город высокой культуры! — закатил глаза Лелик. — Каждый второй отдыхающий — с судимостью, и все без исключения — с дурными манерами!
— Не надо судимостей, — хмуро попросил Борис.
Лелик заботливо накрыл «девушку на миллион» сиротским одеялом:
— Чтобы не простудилась.
— Да иди ты! — повысил голос Борис. — Твое дело — деньги получить, а за девушку я отвечаю, гарантирую: ничего с ней не случится!
— Ладно, я пошел.
Лелик заботливо подоткнул спящей девушке одеяло, перебросил через плечо собственную сырую майку и зашагал в темноту.
Летние туфли его при каждом шаге мокро чавкали. Это был противный звук, и Борис порадовался, когда он затих, но тут же подумал, что это очень странно. Ночь была тихой, даже шорохи разносились далеко.
Может быть, Лелик не ушел, а только спрятался в отдалении, не доверяя напарнику и собираясь лично наблюдать за драгоценной пленницей?
Борис рассердился.
— Я кому сказал — иди за баксами!
Он оглянулся на пленницу — она лежала тихо, как дохлая мышка, — и направился в лес.
Зрение у нее ощутимо ухудшилось. Правильно мама говорила, нельзя так много читать.
Оля поморгала, разгоняя серую муть перед глазами, но желанной зоркости не обрела.
«При чем тут зрение? Здесь просто темно», — на диво рассудительно подсказал ей внутренний голос.
Оля повернула голову. Это простое движение отчего-то далось ей с трудом и с жутким скрипом. С этаким звуком мог повернуться проржавевший робот с планеты Шелезяка.
«Жизни нет, полезных ископаемых нет», — машинально процитировал Олин внутренний голос.
Он уже понял, куда она попала.
Не на планету Шелезяка, нет, но совершенно точно в беду.
Оля попыталась поднять руку, чтобы протереть глаза, но не смогла. Запястье ее было крепко зафиксировано — и не одно, как вскоре выяснилось, а оба.
Оля брыкнула ногами и обнаружила, что они тоже привязаны.
Она задергалась, отчаянно стремясь освободиться, и едва не оглохла от металлических скрипов и визгов, которые сама же произвела.
«Панцирная сетка кровати», — проинформировал ее внутренний голос относительно того, на чем ее закрепили.
В ответ она хотела выругаться, но это было невозможно сделать из-за кляпа во рту.
«Вот и хорошо, не надо шуметь, — одобрил ее вынужденную немоту рассудительный внутренний голос. — Подожди, пока глаза привыкнут к сумраку, и осмотрись».
Оля перестала дергаться и, пока лежала тихо, вспомнила: она пришла на пирс, и ее столкнули в воду, а потом затащили в лодку и — все, дальше темнота.
Ознакомительная версия.
