В оранжерею мы пошли после танцев. Вернее, не пошли — побежали. Менуэт — не самый сладострастный танец, но мы были распалены вином и двусмысленностями — и того, и другого было предостаточно — и даже случайное соприкосновение рук обдавало жаром. Винченцо я не видел с начала праздника, и его равнодушие язвило меня невыносимо. Обида, месть, похоть — а вдобавок пьянящий шепот ночного сада, серебряным огнем горящая луна, всюду чудившееся прерывистое дыхание и музыка, сводящая с ума музыка, бесстыднее любых слов и телодвижений! Я не устоял — а кто бы устоял? Мы вбежали в оранжерею, обрывая цветущие побеги плюща, аромат их одурманивал. Антонио подхватил меня на руки, подо мной оказалась скамья, покрытая кашгарским ковром, свистели и разрывались с треском тяжелые шелка — и я, изо всех сил упершись руками в грудь любовника, выкрикнул ему в лицо свою постыдную тайну — но Антонио уже знал, что я мужчина! Так была уничтожена последняя преграда между нами…" Все ясно! А поутру они проснулись, кругом помятая икебана и папарацци с бинокулярами. Господи, какой олух был мой дед! Я — и то догадалась, что этого Антошку Винченцо подослал… копать картошку.
"В ту ночь я жил всем своим существом — как никогда прежде. Не случись между мной и Кавальери того, что последовало за этой изменой, она наверняка не была бы последней. Я и не знал, как месть сладка. Но все закончилось в ту же ночь — трагически закончилось. Мы не успели опомниться от захватившей нас страсти, как под зеленый полог вошел Винченцо в окружении друзей и родных, громко рассказывая о редкостном сорте вьющихся роз — и наткнулся на наши сплетенные тела. Золотистое вино в его бокале сверкало, словно око тигра, и алые головки цветов вокруг нас казались каплями свежей крови, крови растерзанных жертв. Никогда мне не забыть его вспыхнувших странным торжеством глаз, когда он запустил бокалом мне в голову, и десятка глупых ухмыляющихся рож, и лица этой гадины, невесты Винченцо, с написанным на нем отнюдь не невинным любопытством. После невыносимой сцены, во время которой я пристыженно молчал, точно пойманный у праздничного стола мальчишка-сладкоежка, Алессандро Кавальери, отец Винченцо, приказал мне, низкому развратнику, убираться вон из его дома. По тому, как было сказано, стало понятно — все подстроено. А если так… Что оставалось ненужной приживалке? Пойти в свою комнату и уложить вещи, отирая бегущие по щекам слезы.
Я выбрасывал из гардеробной свои костюмы, когда появился Антонио. Он привлек меня к себе и, гладя мои волосы, попросил прощения — за то, что явился причиной моего несчастья. Потом помолчал, собираясь с духом, и наконец признался, что "поволочиться" за мной предложил сам Винченцо — сводный брат Антонио, его первый любовник, кумир его детства и совратитель его юности. Мой невольный погубитель предложил переехать к нему — хотя бы на первое время, обещал обо мне заботиться и защищать от насмешек толпы. Я был подавлен, разбит, уничтожен — и согласился.
Прошло несколько дней, я поселился у Кавалла, побочного сына синьора Алессандро Кавальери. Мой мир рухнул, но я остался жив. Только боль не притупилась, лишь стала острей и глубже, словно бы вросла в сердце. Я не мог спать, мне сразу мерещилось, что снова стою обнаженный перед гостями и Винченцо, а он, смеясь, предлагает протанцевать с ним менуэт — и с криком ужаса я просыпался. Мысль о мести точила меня изнутри: стереть проклятое поместье с лица земли, оставить голое пепелище на месте оранжерей и садов, лишить род Кавальери чести, достояния, наследника! Я мог бы осуществить свой замысел немедленно, у меня было средство, но не хотел рисковать. И тогда пришла идея: я мог бы годами отравлять жизнь Кавальери, видеть их страх, их унижение, медленно убивать их гордость — и любоваться делом своих рук, как они любовались зрелищем моих мучений! Пусть узнают на себе, каково это — быть незаконным, непризнанным, ничтожным, стыдиться самого факта своего существования! Во мне не осталось и малой толики благородства, душа была иссушенной, бесплодной и безучастной — пески Сахары оживленнее.
Я открылся Антонио — и получил единомышленника, орудие моей мести. Вечное соперничество братьев, потаенное честолюбие, неудовлетворенное желание богатства и славы, подлое происхождение Кавалла сыграли мне на руку. Первые же наши действия дали немедленный результат — вначале Винченцо и его надменный родитель попытались добиться примирения. Значит, в моих руках было смертоносное оружие, и теперь они боялись того, кого должны были презирать! Но мне было мало просто уязвить их гнусное самолюбие, и я не стал разговаривать ни с доверенными лицами, ни с самими Кавальери. Оставаться было небезопасно, и мы с Антонио уехали. За предательство я отплатил тою же монетой, а у моего любовника от рождения была душа Каина. На деньги, которые слал нам за молчание Кавальери, мы вновь пустились в странствия. Теперь мне не застила глаза любовь, и я жадно впитывал новые ощущения. И лишь боль оставалась со мной — наследство прежней моей жизни.
Я не смог от нее избавиться, проклятая тень следовала за мной повсюду, гадюкой вползала в мозг. И было одно только средство — умереть. Внезапно я решился. Втайне от Антонио собрался и уехал в Россию. Знал, что плохо мне придется, и не ждал пощады. Но самоубийства не получилось. Я по-прежнему жив, не повторяю былых ошибок, стал законопослушным гражданином беззаконной страны. Не знаю, кто ты, читающий мою печальную повесть, но прошу твоего снисхождения. Если это послание у тебя в руках, значит, смерть сжалилась и пришла за мной. Наверное, Антонио не оставил своих бесчестных стремлений — ведь я их ему внушил, растлил его душу, отравил его ум. Теперь он — демон мщения. Найди его и останови! Отдай потомкам Кавальери эту книгу. Пусть они ни слова в ней не поймут — довольно просто ее сжечь. И старая вражда сгорит в огне очищения. Не объясняю, что за свидетельство было моим оружием — ты можешь не устоять перед искушением. Пусть это прекратится, и на души сыновей и внуков Винченцо снизойдет мир, как и на мою грешную душу. Прости их — и меня. Прощай!"
Не знаю, как насчет Антонио Кавалла, но его детишки точно бесчестных стремлений не оставили. Им нужно заполучить таинственное "оружие", которым они надеются добить ненавистных Кавальери, заполучить любой ценой. Жаль, что дедушка не слишком-то верил в благородство моей души и не оставил пояснений, а заодно и карты местонахождения чертова "клада". Кретин сентиментальный! Главная ставка этих игр в старинном духе — моя жизнь! Ее тоже прикажете бросить в очищающий огонь, дедуля? Дряхлую книжицу мы с Франческо, разумеется, запалим с двух концов — у него в номере даже камин есть — но что толку? Где оно, проклятье Кавальери? И главное — в чем состоит?
Я принялась перечитывать записи, надеясь обнаружить хотя бы намеки, оговорки, слабые подобия разъяснений. В дневнике попадались вклеенные листочки — письма Винченцо. Мольбы о примирении, заверения в вечной любви, рассказы о рождении сына Алессандро, умилительные картинки тихой семейной жизни, приглашения приехать на Рождество, Пасху, именины, крестины и первое причастие сыночка. Ложью и страхом дышало в них каждое слово. Дед превратил жизнь предателя в ад, его страшная цель была достигнута. Интересно, если бы дедуля знал, как ударит по мне, его любимой внучке, заскорузлая вендетта — он отказался бы от мести? Теперь уж этого не узнать. Придется рассказать обо всем ребятам, попросить совета, защиты и помощи. Авось меня минует чаша сия. Аминь.
Глава 8. Дракула наносит удар — в смысле, укус
Наутро я приперлась к Оське без звонка. Мой добрый гений принял это как должное и усадил меня завтракать. Я все никак не могла собраться с духом, чтобы начать изложение дедовой "печальной повести". Но, кажется, на третьей чашке кофе, испитой в тяжком молчании, у меня прорезалась речь. Я, мямля и запинаясь, заговорила о наших непривлекательных фамильных секретах и кое-как добралась примерно до середины повествования. И тут (разумеется!) в дверь позвонили. Это пришел Даня, посвежевший, довольный собой и жизнью. Иосиф провел его в комнату, усадил и подвинул приятелю кофейник, позабыв принести чашку, а храбрая Соня продолжила рассказ, то переходя на шепот, то излагая суть дела простуженным баритоном.
После окончания горестной исповеди воцарилось долгое неловкое молчание. Парни сидели, уткнувшись глазами в сахарницы-масленки, точно здесь и содержались ответы на все наши вопросы. Я потерпела-потерпела их скорбное безмолвие, да и заговорила первой:
— В общем, на сегодняшний день положение таково: Кавальери, скорее всего, шантажируют уже полвека, а может, и больше — причем десять лет, как отбирают последнее, им едва на жизнь хватает. А недавно потребовали платить вдвое против прежнего — и вот Кавальери здесь, пытаются найти и приструнить Дракулу ненасытного. Но деньги для вымогателя — не главное. Он планомерно разоряет семью Кавальери, не давая ей встать на ноги. Словом, мстит — и безжалостно. Это какой-то Монте-Кристо: ему не бабки нужны, он погибели рода хочет, да так, чтоб последышам и на смертном одре покоя не было. Знает слабые места Кавальери наперечет и удары наносит, все тщательно рассчитав. Франческо назвал его "хранителем". То есть он так меня назвал, но, поскольку я не шантажистка, ошибся малость. Теперь сам не знает, что им с папашей делать, только Мадонну на помощь призывает. Я не знаю, что за информацию имел на своего итальянского аманта мой безнравственный дедушка, но она — серьезная опасность для Кавальери. Почему-то все концы на мне сходятся — значит, дед прятал свое нечистое сокровище без малого семьдесят лет, а мститель теперь хочет им обладать безраздельно…
