– Ваша собачка сигнал подаст, когда он вернется, – подсказала Марина.
Больше уговаривать ее не пришлось. Пуля лишь слегка ковырнула бумажку с печатью, она тут же отвалилась, даже разрывать не пришлось.
В квартире царил беспорядок. Было видно, что криминалисты особенно не церемонились. Вера Ивановна, держа Моню на коленях, присела на краешек стула и с любопытством стала наблюдать за «следователями». Пульхерия подошла к кровати и откинула в сторону подушку, наволочка ее была слегка влажной. Она потрогала простыню. Та была не просто влажной, а мокрой.
– Марина, загляни на кухню, может, что любопытное найдешь. Интересно, почему кровать мокрая?
– Криминалисты тоже об этом говорили, – пояснила словоохотливая старушка, – они решили, что убийца, чтобы скрыть настоящее время смерти, обложил труп льдом.
– Интересно. Очень интересно, – пробормотала Пульхерия. – Следовательно, ни о каком аффекте и речи быть не может. Ее пришли убивать.
Неожиданно раздался звонок. Они услышали, как голос артиста Гарина произнес: «Какая отвратительная рожа», – и зазвучала мелодия из фильма «Джентльмены удачи». Тут же залаяла Моня. Вера Ивановна вскочила со стула, собачка вырвалась у нее из рук и побежала в коридор. Та кинулась за ней. Музыка продолжала звучать. С кухни вернулась Марина.
– Слышишь? – спросила Пуля, пытаясь понять, откуда доносится звук.
– Телефон под кроватью, – догадалась Марина и опустилась на колени. Кряхтя, она потянулась за ним, но не успела, мелодия оборвалась.
– Я его не вижу, – крикнула она и чихнула.
Телефон зазвонил вновь. Наконец, отдуваясь и отряхиваясь, Марина вылезла из-под кровати.
В списке непринятых звонков было три и все от какой-то козы Лариски.
– Как же они телефон не заметили? – удивленно спросила Пульхерия.
– Он серый и ковер тоже серый. А под кроватью темно, – предположила Марина.
– Ты, когда была на кухне, в холодильник заглянула?
Марина кивнула.
– А в морозилку?
– Под завязку забита мясом и пельменями.
– Любопытно, – протянула Пульхерия.
– А где бабуля? – спросила Марина.
– По всей видимости, сын вернулся. Нам с тобой, подруга, тоже сматываться надо. Ничего интересного мы здесь больше не найдем.
Они вышли из квартиры и прикрыли дверь. Пульхерия поплевала на бумажку с печатью и пристроила ее на прежнее место. Неожиданно зазвонил ее мобильный. На экране появилась физиономия Гриши. Пуля скривилась, словно от зубной боли. Она уже заранее знала, что он скажет. Так и вышло.
– Пульхерия, папочка велел тебе передать, чтобы ты срочно приехала к нам.
– Не хочу.
– Мое дело передать, твое – отказаться. Только советую все же приехать.
– Хорошо. Передай, что скоро буду, – ответила она, тяжело вздохнув.
– Хочешь, я поеду с тобой? – предложила подруга. – Я ему не позволю на тебя кричать.
– Не надо, Мариша, это зрелище не для слабонервных. Тебе потом кошмары будут сниться. Не волнуйся, я уже начала привыкать, даже чему-то научилась, справлюсь как-нибудь.
Всю дорогу до дома Гранидина Пульхерия размышляла. Имеет ли она право на все то, от чего ей так не хочется отказываться? Если она опровергнет чужую ложь, да еще публично, откажется ли от нее Герман? Если он ее по-настоящему любит, то логичнее было бы предположить, что нет. Он должен понимать, что оставить в беде человека, по крайней мере, непорядочно. Он с его принципами должен понимать это лучше, чем кто-либо другой. Они никогда не будут на равных, если она солжет.
Пульхерия знала, что разговор с папашей Гранде будет нелицеприятным, но действительность превзошла все ожидания. «Удивительно, сколько в нем злой, негативной энергии», – думала она, глядя на его побагровевшее от ярости лицо, надувшиеся от напряжения вены, выпученные, полные ненависти глаза.
Александр Николаевич орал так, что стекла дрожали и с толстых фолиантов в красивых, тисненых золотом переплетах осыпалась позолота. В его речи, вернее, воплях присутствовало много нецензурных выражений. Обычно примитивные люди используют их без всякого смысла, просто для связки слов в предложениях, он же ругался виртуозно. Слушая его замысловатую речь, Пульхерия вспомнила один очень старый анекдот. Иностранец, гуляя по Москве, увидел двух сантехников. Один из них, по-видимому, начальник, приказывал другому отнести на помойку старую трубу. У другого было плохое настроение, и он отказывался выполнить приказ начальника. Иностранец остановился, с интересом стал наблюдать за перепалкой и попросил переводчицу перевести ему их разговор. Девушка смутилась, но просьбу выполнила:
– «Возьми трубу и отнеси ее на помойку», – приказывает тот, что постарше, – сказала она. «Я имел вашу маму и эту трубу не понесу», – отвечает другой. «А я имел тебя и твою маму, поэтому ты должен эту трубу взять и отнести», – не унимается начальник. – «А я имел вашу маму, вашего папу, вас самого и эту трубу в придачу и ни за что ее не понесу».
У Пульхерии с папашей Гранде было, как в том анекдоте. Он вопил, что имел ее, ее родителей и всех ее друзей, а также следователя, собственного сына, Никиту Назарова и так далее и тому подобное. Он угрожал ей, ее родителям, ее сыну, следователю, Никите Назарову и собственному сыну. Кому поверят в суде? Ей, развратной интриганке, или ему и Гришеньке? Он вытащил ее из сточной канавы, пусть вновь туда отправляется, ест одни углеводы и закусывает их колбасой с нитратами. Если она думает, что сможет найти после всего приличное место работы, то ошибается. Отныне все будут указывать ей на дверь, даже место уборщицы на колхозном рынке будет для нее закрыто. Если она думает, что сумеет от него скрыться, то очень ошибается. Он ее выследит и изолирует. Единственное место, где ее будут ждать с распростертыми объятьями и со смирительной рубашкой – это психушка. У него есть знакомые психиатры, которые еще с советских времен знают, как усмирять диссидентов. Красок на описание ее жизни в психиатрической клинике он не пожалел, заявил, что там ее задницу будут иметь все – от чистого и опрятного главврача до грязного и вонючего санитара.
Пульхерия слушала этот бред и улыбалась. Увидев ее улыбку, папаша Гранде вдруг переменил тон и заговорил, как любящий отец с набедокурившей дочкой.
– Пульхерия, ты же умная девушка. Зачем тебе все это? Давай уладим дело полюбовно. Я позвоню следователю и скажу, что у тебя нервный срыв, ведь этот Никита был когда-то твоим мужем.
– Александр Николаевич, я не легкомысленная девушка, а бабушка с некоторым жизненным опытом, и очень долго обдумывала это решение. Приняла его я не под влиянием спонтанных эмоций, а вполне осознанно и, видит Бог, оно далось мне нелегко. Странно, что вы этого не понимаете и ведете себя не как цивилизованный человек, а как вождь каннибалов. Очень сожалею, что не оправдала ваших ожиданий.
Она повернулась и пошла прочь. Вслед ей полетели новые проклятия.
Придя домой, она застала Галину Матвеевну и Катю, вернувшихся с прогулки. Завидев Пульхерию, домработница от злости надулась как индюшка и потащила девочку по коридору в ее комнату. Но Катя вырвалась из ее цепких рук и подбежала к Пуле.
– Пуляша, ты почитаешь мне сказку?
Неожиданно она вспомнила, что Никита, когда был у нее, тоже читал девочке сказку.
– Катя, ты помнишь дядю, который читал тебе сказку? – с замирающим сердцем спросила она.
– Это в тот раз, когда я болела?
– Да.
– Конечно, помню. Он очень хорошо читал, словно дядя из телевизора.
Как все оказалось просто. Помощь пришла от маленькой бесхитростной девочки, которой пока еще наплевать на то, что о ней подумают. Для которой правда – это правда, а ложь – это ложь. Она еще не умеет выдавать желаемое за действительное, маскируя искусную ложь под правду.
Пульхерия прижала Катю к себе и поцеловала. Наконец судьба сжалилась над ней. Теперь она сможет доказать Штыкину, что он ошибался.
Входная дверь распахнулась, и в прихожую вошел Герман.
– Привет, мои дорогие. Как приятно, меня встречает вся моя семья.
Катя кинулась к нему и повисла на шее. Герман целовал ее так, словно не видел несколько лет. Он очень любил ее.
«Сейчас я ему все скажу, – подумала Пульхерия, но тут же решила: – Нет, не сейчас, не буду аппетит портить, скажу после ужина.
Неожиданно ей пришла в голову мысль о том, что если Герман простит ее и, несмотря ни на что, женится на ней, Александр Николаевич лишит работы и его. Может лишить и наследства. Ее охватил ужас и решимость несколько поубавилась.
Ужин прошел в молчании. Пуле говорить не хотелось, а Герман сосредоточенно думал о чем-то своем.
– С таможней дела уладил? – спросила она, когда они пришли в спальню.
– Не совсем. Завтра опять придется туда поехать. Скажи, что происходит с Галиной Матвеевной? Она какая-то мрачная.
Он достал бутылку коньяка, налил себе полный стакан и сразу отпил почти половину.
