Миндия сжал кулак и сделал им победоносный жест:
— Я мыгом! Сэйчас все будэт!
… На этот раз Гегемоншвили вернулся через три часа.
— Шэф! — закричал он с порога. — В наше врэмя в такых домах жыт проста нэпрылычна!
— Ну? Добыл чего-нибудь?
Гегемоншвили сел на стул и придвинулся вместе с ним к Федорчуку.
— Вы бы выдэли, шэф, в каком она домэ живет! Эта же нэ дом — это готыческий замок с флюгером!
Но Федорчуку не было дела до чужих флюгеров.
— Давай к делу!
Миндия пододвинулся к нему еще ближе.
— Так я и так — к дэлу. Я вот падумал: еслы у Бурцевой такой раскошный дом, то пачэму свадбу справлялы на дачэ у Палэнова? У нэе там и плошадэй больше, и лэс рядом, и все прэлэсты прыроды… Шэф, па-моэму, оны что-та замышляли…
— Кто «они»?
— Да Бурцэва с Маэвской! Сосэды ныкто нычего нэ знают и знат нэ хотят. Там, в этом кварталэ, обытают одны багатые, и им дэла ныкакого нэт друг да друга. Но одын азабочэнный малчик — такой проказнык! — оказал нэоценимую помош слэдствию. Он живет в домэ напротыв и от нэчего дэлат уже давно наблюдает за Оксаной. И он сказал, что Нонна чут лы нэ каждый дэнь приезжала к Бурцэвой на автомобылэ с темнымы стеклами.
Федорчук вперился взглядом в своего помощника и не верил своим ушам. Нужно было, пожалуй, навестить по этому поводу свой самый плодотворный источник информации — Кольку.
* * *
Николай Соболев только что закончил уборку. Все кругом дышало милым уютом и максимальным комфортом, достижимым с помощью зарплаты в полторы тысячи рублей. Нонна в данный момент находилась в СИЗО, так что портить чистоту и Колькино настроение было некому, и он с легкой душой принялся за просмотр телепередачи «Сам себе режиссер».
В ней показывали, как щенки пекинеса бесились в луже. Соболев глядел на них и умилялся: ведь точно такая же собачка жила и у Машуни хорошенькая, рыженькая и аккуратненькая.
И тут всю идиллию испортил этот ужасный следователь Федорчук: он позвонил и сказал, что сейчас приедет.
Колькино сердце тут же сжалось в крохотный трепещущий комочек. Вот оно, началось! Вопреки словам Нонны, зелье давало себе знать.
Колька заметался по квартире в поисках какого-нибудь решения. Любым способом надо было отвадить от себя этого ненормального следователя. Может, намазаться зеленкой и сказать, что у тебя ветрянка? Или лучше наестся чеснока? Или изобразить припадок эпилепсии?
Но к тому времени, как в прихожей прогремел звонок, он так ничего и не придумал.
— Здорово! — пророкотал Федорчук, входя в квартиру. — Рад тебя видеть!
«Так и есть! Объясняться пришел!» — обомлел Соболев и попятился в кухню.
Пока Иван снимал ботинки, он напряженно оглядывал его широкоплечую фигуру. Да, у Кольки не было ни одного шанса на то, чтобы вывернуться из следовательских объятий, если Иван потребует с него любви и ласки.
Федорчук прошел вслед за Колькой на кухню и сел на тахту.
— Я вот к тебе по какому вопросу, — начал он издалека, — ты не заметил никаких отклонений в поведении Нонны? Я имею в виду их странные отношения с Бурцевой.
— Не знаю я никаких странных отношений! — панически зашептал Колька, пугаясь его подозрительных намеков.
— По-моему, они сначала поссорились, а потом близко сошлись. Даже слишком близко…
Острый Федорчуковский взгляд все объяснил Кольке. Это типа он хочет сказать, что если Бурцева с Маевской «близко сошлись», то и им вполне можно…
Отчаяние придало Кольке смелости.
— Слушайте, Иван Борисович, — запричитал он, — у нас ничего не получится! Все это вышло случайно… Я понимаю, что невольно искалечил вам всю жизнь… Но я люблю Машу, понимаете?!
Следователь вновь посмотрел на него так, что у Кольки затряслись все поджилки.
«Либо набросится с поцелуями, либо бить будет», — пронеслось у него в голове.
Но Федорчук не сделал ни того, ни другого. Лицо его потемнело, брови сошлись на переносье…
— Забудь про нее, — тихо и грозно сказал он. — Она выходит за меня замуж, понял?
Колька онемел. На секунду на него нашло огромное облегчение от того, что следователь вроде бы не собирается его обесчестить, но тут ужас и отчаяние заглушили все: Машуня была безвозвратно потеряна.
Федорчук что-то выспрашивал у него про Нонну и Оксану, однако содержание вопросов не доходило до Колькиного сознания. Пустота в груди ширилась и росла в геометрической прогрессии.
… Когда следователь ушел, Соболев схватил со стола кувшин для поливки цветов и изо всей силы долбанул им об пол. Но разбить его удалось только на второй раз, да и то всего на три части. После произведенного погрома Колька даже не стал собирать осколки, а направился к своему компьютеру, вошел в Интернет и открыл сайт знакомств. Нужно было как-то начинать новую жизнь.
* * *
Федорчук пока опасался разговаривать с Нонной по поводу Бурцевой: вероятность спугнуть рыбку была очень велика. Поэтому Иван вновь призвал на помощь Машуню. Выписав ей пропуск не как адвокату, а как посетительнице, он заслал ее на разведку.
Но Машуня тоже вернулась ни с чем: Маевская заявила ей, что и не думала мириться с Бурцевой, что соседский мальчик видел не ее саму, а ее астральное тело, вновь и вновь возвращающееся к Оксане, чтобы воззвать к ее совести.
* * *
Федорчук до самого вечера бродил по своему кабинету и составлял в уме схемы. Все равно получалось что-то несуразное. В исключительно гладкой версии, рассказанной Маевской и подтвержденной Поленовым, была одна несостыковка: Нонна не могла знать о готовящемся убийстве Шорохова. Если, конечно, не верить в ее ясновидение.
Кроме того, Федорчука не покидало чувство, что Бурцева с Маевской нарочно инсценировали свою ссору с взаимными обидами, оскорблениями и прочей женской ерундой… Но вот зачем? И на кой ляд Оксана подала на Нонну заявление?
Потом если бы Маевская действительно была зла на свою подругу за обвинения и неделю, проведенную в СИЗО, они бы не стали крутить совместную аферу с детским сэконд-хэндом: ведь для таких дел нужен высокий уровень доверия. Все-таки Нонна за Бог весть какие заслуги получила от Оксаны кучу сэконд-хэнда, которую тут же и передала на сторону. И в чем, интересно, выгода Бурцевой? Маевская, что, заплатила за все эти тряпки?
Размышления Федорчука были прерваны телефонным звонком. «Блин, времени-то уже Бог весть сколько! Машуня волнуется», — подумал он, поднимая трубку.
— Алло!
— Борисыч? Это Лялин из СИЗО. Как делищи? Нормально? Я тебе вот чего звоню… Твой подопечный, этот… как его? Поленов… Он срочно требует встречи с тобой.
— Что, решил попросить прощения за плохое поведение? — осведомился Федорчук.
— Размечтался! — усмехнулся Лялин. — Он говорит, что решил признаться во всем.
— Вот как? Ну, давай, я подъеду к вам…
* * *
При одном взгляде на Поленова, Ивану стало ясно, что ему в СИЗО живется далеко не так весело, как Нонне. Его явно немножечко побили. А может быть, и не немножечко.
Банкир и преуспевающий делец с разбитой губой и распухшим, как картошка, носом тяжело упал на стул перед следователем.
— Ну, чем обязан? — начал первым Федорчук. — У вас, кажется, были какие-то вопросы ко мне?
Поленов уронил руки на стол. Наручники металлически звякнули.
— Я решил рассказать вам всю правду, — произнес он, не глядя на Ивана. — Я невиновен. Маевская попросту подставила меня. А я как дурак, пошел у нее на поводу.
— В чем пошли? — не понял Федорчук.
— Принял вину на себя.
— Интересно… А зачем вы это сделали, если считаете себя абсолютно невиновным?
При его саркастических словах Поленов несколько смутился.
— Ну, не то чтобы совсем невиновным… Оружия-то я не отрицаю… Но к убийству Стаса я не имею никакого отношения! А во время очной ставки я признался потому, что… я думал, что как только Нонна поймет, на что она меня обрекает, то сразу изменит свои показания.
— А она и не подумала изменить, — усмехнулся Федорчук.
Поленов сумрачно кивнул.
— Видит Бог, я ждал… Но я больше не могу в этой камере. И как только я представил, что вся моя жизнь в течение ближайших десяти-пятнадцати лет пройдет в том же режиме, я испугался…
— Значит, все показания Нонны ложны? — спросил Федорчук для проформы.
— Конечно! — горячо воскликнул Поленов, всеми силами стараясь доказать, что он говорит правду. — Я так полагаю, что она заранее все спланировала, чтобы подставить меня. Я ее часто водил в мой тайник, а она еще предсказывала, что меня посадят за это оружие… Значит, она уже тогда планировала меня отправить меня за решетку!
— У вас есть какие-нибудь идеи, зачем ей это могло понадобиться? — настороженно спросил Федорчук.
— Не знаю. Но я никогда в жизни не говорил ей о том, что хочу пострелять из Манлихера! И вообще я узнал о существовании второй винтовки только тогда, на обыске!
