Это была Айзис Готье, и я не узнал ее, пока она не заговорила, потому что выглядела она на этот раз совсем иначе. Сегодня она была одета не как паддингтонский мишка, но выглядела очень привлекательно в синих джинсах и розовой кофточке от «Брук Бразерс». Ее тугие косички превратились в прямые волосы до плеч с красными прядями, в которых — какой я наблюдательный! — я распознал парик.
— Я бываю здесь регулярно, — объяснил я. — Это мой магазин. А вот что вы здесь делаете?
— Я не к вам обращаюсь, — ответила она, глядя на Генри, который выпрямился и опустил руку. — Ох, прошу прощения. Я обозналась. — Потом она обернулась ко мне: — Мне известно, что это ваш магазин. И мне также известно, чем вы занимаетесь в нерабочее время. И я считаю, что нам нужно поговорить. — После этого она повернула голову и снова посмотрела на Генри.
— Пожалуй, мне пора пойти перекусить, — дипломатично заметил он.
Она хранила молчание, пока за ним не закрылась дверь. Потом сообщила, что разговаривала с Марти, который сказал ей, что говорил со мной.
— Он уверен, что вы не убивали Антею Ландау, — сказала она. — Но то же самое говорил и тот полицейский. Вы приходили туда, чтобы что-то украсть, но вы этого не нашли.
— Мне не нравятся такие предположения, — ответил я. — Словно я какой-то мелкий жулик, полный профан.
Я одарил ее моей самой обезоруживающей улыбкой, но не заметил, чтобы она возымела хоть какое-то действие.
— Вы вор, — продолжала она, — и вы пришли в отель, чтобы что-то украсть. А кто-то проник в мой номер и украл мои рубины. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что вы приложили к этому руку.
— Я уловил вашу мысль, но…
— Марти говорит, что это не вы, — перебила она. — Но тут есть один нюанс. Когда я впервые сообщила ему о пропаже рубинов, я почувствовала, что он мне не поверил. Он решил, что я просто придумала способ оставить их у себя, не отказываясь их вернуть. «О, я бы и рада, не хочу, чтобы бедная миссис Консидайн страдала по моей вине, но что поделаешь, раз их у меня украли».
— Великолепно, мисс Скарлетт, но при чем тут я?
— Теперь он мне верит, — полыхнула она взглядом. — Он переговорил с вами, и теперь он мне верит. Вам это о чем-нибудь говорит, мистер Роденбарр?
— Полагаю, он образумился.
— Мне это говорит о том, — с нажимом произнесла она, — что он понял: пропажа рубинов — это не выдумка, раз вы признались в их похищении. Вероятно, вы приходили в отель еще раньше, когда я встретила вас в коридоре.
— А потом вернулся на место преступления?
— Вы обнаружили, что охрана в «Паддингтоне» оставляет желать лучшего, и захотели посмотреть, нет ли чего интересного в других номерах. Но прежде всего хотелось бы выяснить, почему вы вообще сунулись в мой номер. Вас послал Джон Консидайн?
— Я никогда с ним не встречался. К тому же, если бы я уже украл по его просьбе рубины, зачем ему понадобилось посылать Марти уговаривать вас расстаться с ними?
— А может, он и не знал, что вы их украли. Может, вы не сказали ему, потому что задумали продать рубины, а не ограничиваться тем, что он вам пообещал?
— Слишком много «может» в одном предложении.
— Это два предложения с одним «может» в каждом.
— Правда? По-моему, все равно многовато.
— По-вашему, слишком много гипотез?
— Скажи, что я гипотетичен, — откликнулся я.
— Это вы на песню намекаете? — Она подбоченилась, склонила голову набок и вполголоса напела на мотив «Скажи, что я безответственна»:
— «Скажи, что я гипотетичен… Добавь еще…» Что добавить?
— Ироничен, — предположил я.
Она скривилась.
— Добавь еще — теоретичен.
— Уже лучше, — согласился я.
— Но не забудь, что ироничен…
— Мне нравится, — сказал я, — и рад, что мне удалось внести свою лепту. По-моему, мы сочинили хит.
— По-моему, вы отклонились от темы, — сурово парировала она, но выглядела уже не такой суровой, как раньше. На губах даже промелькнуло некое подобие улыбки. До одобрения еще далеко, но прогресс налицо.
— Вы считаете, что я завладел вашими рубинами. — Обратите внимание на притяжательное местоимение: таким образом я хотел дать ей понять, что я на ее стороне. — Допустим, вы правы.
— Я так и знала!
— Я рад, — сказал я. — Но пусть это останется не более чем гипотезой. Я не сказал, что вы правы; я сказал: допустим, вы правы. Кстати сказать, у вас я никогда ничего не крал.
— И это правда?
— Истинная!
— И я должна поверить вам на слово? Слово вора?
— Украшения пропали из вашего номера, — заметил я. — Имейте в виду: моя нога не переступала порога вашей комнаты. Я даже не знаю, в каком номере вы живете.
— Как же вы можете утверждать, что никогда в нем не были?
— Потому что вы живете на шестом этаже, а единственный номер на шестом этаже, в котором я побывал, — это номер Антеи Ландау.
— Бедняжка Антея, — вздохнула она. — Она не ладила с большинством постоянных жильцов, но ко мне всегда была добра. «Дорогая, если вы когда-нибудь напишете книгу, — говорила она, — несите ее прямо ко мне». Вы только что сами признались! — бросила она на меня испепеляющий взгляд.
— В чем признался?
— Что были в ее номере.
— Подумаешь, признание, — ответил я. — Мы с вами не в суде. Как бы то ни было, там нашли отпечаток моего пальца. Главное, я никогда не был в вашем номере и в глаза не видел вашего Элвиса на черном бархате.
— Тогда откуда вы… а-а… Верно, вам сказал Марти.
— Он просто в восторге. Но позвольте вернуться к моей гипотезе. Предположим, чисто теоретически, что ваши рубины у меня.
— Теоретически — подходящее слово. Хорошо, сыграем по вашим правилам. У вас нет рубинов, но предположим, они у вас были.
— Что вам нужно для счастья?
— Что мне нужно для счастья? Верните мне эти проклятые рубины, и я буду на седьмом небе!
— Вам нужны сами рубины? Просто пытаюсь понять, что вас привлекает, — пояснил я. — Симпатичные красные камушки или их цена?
— Продолжайте.
— Вас удовлетворит их денежный эквивалент?
Ее глаза загорелись. Они остались синими, но уже не такого пронзительного цвета. Наверное, я начал к ним привыкать.
— Джон Консидайн тоже затрагивал эту тему, — заметила она. — Он сказал Марти, чтобы тот предложил мне пять тысяч долларов. Пять тысяч долларов!
— Жалкие гроши, — согласился я.
— Я бы сказала — жалкая подачка. Оценщик говорил, что они стоят восемьдесят тысяч.
— Это больше той суммы, на которую они застрахованы, но, вероятно, ненамного. Ладно, забудем про пять тысяч.
— Я забыла про них, как только услышала.
— И про восемьдесят тысяч тоже забудьте, если хотите получить хоть что-нибудь. Допустим, вы получите двадцать тысяч.
— Двадцать тысяч долларов.
— Без лишнего шума, наличными.
— Это меньше, чем они стоят.
— Предположим, что они подлинные, и предположим…
— Эксперт сказал, что это — настоящие бирманские рубины.
— Самые лучшие рубины привозят из Бирмы и Шри-Ланки. Эти страны — крупнейшие их экспортеры, — заметил я.
— Знаю.
— А кто, по-вашему, крупнейший импортер синтетических рубинов?
— Хотите сказать, — произнесла она, помолчав, — тоже Бирма и Шри-Ланка? В чем тут смысл?
— Подумайте.
— Я как-то видела на шоссе магазин с вывеской: «Покупаем рухлядь и продаем антиквариат». Этим и занимаются в Бирме и Шри-Ланке?
— Занимаются, — кивнул я, — и им это сходит с рук, потому что синтетические рубины практически невозможно отличить от настоящих, поэтому рубины — не самое лучшее долгосрочное вложение капитала.
— Я и не думала их продавать, — нахмурила брови Айзис. — Если бы продала, то получила бы куда больше двадцати тысяч. Понимаете, я носила их на сцене…
— Да. «Свобода — это вещь».
— Так вы меня видели? Нет, конечно. Вам сказал Марти.
— Я слышал, вы были неподражаемы.
— Вы это просто так говорите, но все равно приятно. — На сей раз ее улыбка была искренней. — Я любила эти рубины. Я себя в них так чудесно чувствовала. Особенно потому, что мне их дал Джон. Потом мои чувства к Джону изменились, а к рубинам — нет.
— А сейчас?
— Двадцать тысяч долларов — большие деньги. Я буду скучать без рубинов. Вообще-то я уже по ним скучаю. Но, конечно, от денег пользы гораздо больше. Хотя вы мне их все равно не вернете?
— Мы же обсуждаем гипотезу, верно?
— Вы это так называете? — нахмурилась она. — Мне бы хотелось получить назад мои рубины, мистер Роденбарр.
— Берни.
— Я хочу мои рубины, Берни. Или двадцать тысяч долларов. Но у вас нет ни камней, ни денег, значит, вы просто дурака валяете.
— Мне казалось, мы обсуждаем гипотезу.
— Какая разница, — огрызнулась она и направилась к двери.
С ее уходом в помещении стало тише и как-то темнее. От нее исходил свет, даже когда она не была разодета во все цвета радуги. Я остался в одиночестве. Генри не вернулся, и я не знал, собирается ли он возвращаться.
