На ногах у нее были балетки, и только они помогли мне узнать в смиренной чернице плясунью из ТЮЗа, которую мы с Алкой уговорили изменить капустным компрессам ради более эффективных ихтиоловых обертываний.
— Я?
Я оглянулась на Катьку — она сидела на подоконнике с закрытыми глазами, откровенно наслаждаясь процессом, о вреде которого без устали предупреждает Минздрав.
Танцовщица-послушница (я вспомнила ее имя — Галка) продолжала манить меня пальчиком. Отказываться от приглашения, сделанного с таким подкупающим дружелюбием, было как-то неловко, и я неуверенно шагнула в обеденный зал. Басовитый дядька, провозглашающий очередную надгробную речь, взглянул на меня с суровым укором, я непроизвольно пригнулась, и тут же Галка дернула меня за юбку, вынуждая присесть. Я опустилась на лавку — моя соседка потеснилась — и безропотно приняла стопку с водкой.
— Ты чё на кладбище-то не была? — шепотом спросила Галка, когда отзвучало ритуальное перешептывание про землю пухом и опустели рюмки. — Тупиковский такую важную речугу задвинул — наши обрыдались!
— Чё задвинул-то? — спросила я, непроизвольно перенимая не свойственную мне манеру речи.
Это что-то вроде мимикрии: я автоматически приспосабливаюсь к стилю речи собеседника.
— Ну, чё! Выдал, что в лице Игогоши мир потерял великого художника, и так ему, мол, и надо.
— Чё, так и выдал?! — шокировалась я.
Выражение удовлетворения фактом смерти великого художника непосредственно на его могиле показалось мне весьма бестактным. Я в доступных выражениях разъяснила эту мысль Галке, и она дала мне правильное толкование важной речуги Тупиковского. Оказывается, «так ему и надо» — это было сказано в адрес мира, который потерял великого художника Игогошу досрочно, не успев оценить и признать его при жизни. Поскольку я, как и мир в целом, знать не знала никакого великого художника с таким именем, мне стало за нас с миром стыдно. Захотелось восполнить пробел хотя бы задним числом, но спрашивать прямым текстом: «Кто такой был этот ваш Игогоша?» я постеснялась.
«А ты послушай скорбные речи, — посоветовал внутренний голос. — На поминках всяк норовит подчеркнуть, сколь близок и дорог ему был усопший, и с этой целью выдает разные интимные подробности прошлого общения».
— Послушаю, — согласилась я.
— Вот Борюсика как раз можно и не слущать, — возразила Галка. — Он не оратор.
— Где, где Борюсик?!
Я встрепенулась, поискала взглядом нового оратора и в первый момент никого такого не обнаружила, потому что поднявшийся Борюсик был немногим выше сидящих. Потом он заговорил, и я сориентировалась по звуку.
Галка оказалась права: Борюсик ничего интересного не сказал, разве что имя покойного озвучил — Игорь Горшенин, а вовсе не Игогоша. Запинаясь и заикаясь, Борюсик назвал усопшего своим лучшим другом, попросил у него прощения за то, что не уберег, и пообещал хранить вечную память. Мне стало жалко косноязычного оратора, и я вежливо похлопала в ладоши, забыв, что на поминках принято выражать солидарность со сказанным совсем иначе — путем принятия вовнутрь крепких спиртных напитков. Тем самым я, вероятно, нарушила правила приличия, однако Борюсик поступил еще хуже. Услышав хлопки, он посмотрел в мою сторону, дернулся, отшвырнул ложку и двинулся ко мне с таким суровым видом, что внутренний голос оробел и прошептал:
«Сейчас будет бить!»
Я на всякий случай прижалась к бойкой Галке, но Борюсик прошел мимо, прямиком в дверь, а потом — я со своего места видела это — быстрым шагом пересек холл и вышел из кафе, громко хлопнув дверью.
— Гля, как расстроился! — посочувствовала Галка. — И правда, они с Игой были как сиамские близнецы, вечно вместе.
— С кем? — Мне показалось, что я ослышалась.
— Да с покойным Игогошей, — объяснила она. — Борюсик его Игой называл.
— Ига! — повторила я, поднимаясь с лавочки.
— Тихо, все! — прикрикнула на народ моя соседка, постучав ложкой по бутылке. — Вот человек слово сказать хочет.
Она подала мне полную рюмку, подняла собственную стопку и склонила голову, демонстрируя готовность выслушать очередную скорбную речь по поводу проводов в последний путь человека, о котором я знала слишком мало. Граждане провожающие выжидательно затихли.
— Гм! — Я кашлянула, маскируя растерянность. — Ига… Которого многие из нас по-дружески называли Игогошей… Был не случайным человеком в моей жизни. И само его имя значит для меня очень много!
Между прочим, это была чистая правда! До меня вдруг дошло, какое «иго» упоминал мамулин телефонный террорист.
— Простите, я не могу продолжать, мешают чувства! — скороговоркой закончила я, опять же, нисколько не погрешив против истины.
Основным чувством, не позволившим мне задержаться за поминальным столом, было страшное беспокойство, причину которого я должна была проверить безотлагательно. Громко стукнув о столешницу опустошенной рюмкой, я устремилась вдогонку за Борюсиком. А в зале уже звучал прочувствованный голос нового оратора. Он витиевато сокрушался о том, что орудие труда великого художника Игогоши погибло вместе с ним, и культурная публика никогда уже не увидит его последнего произведения.
«Непонятно, этот художник таскался по улицам с мольбертом?» — озадачился внутренний голос.
Я, не слушая его, бежала через холл.
— Инка, ты куда? Мы уже уходим? — давя окурок в цветочном горшке, окликнула меня Катерина.
— Да, — коротко ответила я, толкая наружную дверь.
Борюсик катил прочь от кафешки на своем мотоконьке. Мотор скутера тарахтел, просторная черная рубашка, которую водитель не заправил в штаны, парусила на ветру, и всё это живо напомнило мне картинку из недавнего прошлого. Наблюдала я ее недолго, только пока падала мордой в грязь, но зримый образ мотоциклиста, увозящего на себе в ночь трепещущий темный плед, врезался в мою память, как айсберг в незабвенный «Титаник»!
«Теперь мне всё ясно! — возбужденно гомонил мой внутренний голос, пока я ехала в такси, придавленная с левого боку задремывающей Катериной. — Ну, конечно, нет сомнений! Ига, который Игогоша, это и есть иго, за которое пострадала мамуля. А должна была пострадать ты! Это тебе, а не ей, предназначалась пеновыделительная конфета в черепно-мозговом шаре! Это тебе, а не ей, звонил с угрозой театральный отравитель Сальери!»
— Он перепутал нас с мамулей, потому что это я раздавала в ТЮЗе визитки с ее телефоном, — кивнула я.
«И этим террористом-отравителем был никто иной, как бесталанный актеришка Борюсик!» — победно выкрикнул внутренний голос.
— Который совершил свое первое вражеское нападение на меня еще позавчера, на усеянной лужами улице! Точно-точно, ведь тот мотоциклетный наезд был таким же несерьезным, как и последующее конфетное отравление. Собирайся он сбить меня на самом деле, прицелился бы поточнее! А так — все его действия были чистой показухой. Не действия, а театрализованные представления! Жалкая актерская работа! — закончила я.
Однако дотошный внутренний голос не счел тему закрытой.
«Я только одного не понимаю, — сказал он. — С какой стати этот Борюсик за гибель своего друга Иги решил мстить именно тебе?!»
— Прям, какое-то модное поветрие — необоснованно винить меня в чьей-то смерти! — пожаловалась я небесам в виде потолка автомобиля.
— В моей смерти прошу винить Клаву К.! — услышав меня, сонно пробормотала Катерина, кстати вспомнив еще один кинохит.
— Инну К.! — поправила я и прискорбно вздохнула.
Определенно, в последнее время мир был ко мне почти столь же несправедлив, как к непризнанному художнику Игогоше.
На работу я в этот день возвращаться не стала, воспользовалась тем, что яростная ревнительница трудовой дисциплины Катерина впала в пьяную кому, и дала сама себе дополнительный выходной. Никто меня не искал и за прогул не отчитывал — Катька тоже прогуляла, а Бронич так и не объявился. Зойка в обновленных чулках без дырок и стрелок отсидела в офисе одна за всех. Рекламное агентство «МБС» пришло в упадок.
Ночевала я у Дениса, что в итоге оказалось не столь приятным, как хотелось бы. То есть собственно ночь прошла очень хорошо, а вот утро началось на редкость скверно.
Обычно капитан Кулебякин встает раньше, чем я, потому что ему на работу к восьми, а до ухода он еще должен погулять с собакой. Мой милый — весьма самостоятельный мужчина, годы холостяцкой жизни научили его решать бытовые проблемы без сторонней помощи, так что он не нуждается ни в прачке, ни в горничной, ни в кухарке. Меня это полностью устраивает. Пока Дениска спозаранку хлопочет по хозяйству, я нежусь в постели и, поднявшись, нахожу на кухне горячий завтрак, а иной раз — и отутюженную блузку.
На сей раз хозяйственный Кулебякин по собственной инициативе взялся разгладить складки на моей юбочке. В этом не было ничего плохого, наоборот! Плохое заключалось в том, что я оставила в кармане юбки свой мобильник. Денис его, разумеется, достал — и не смог удержаться от искушения устроить моему телефончику классический милицейский шмон. А я об этом знать не знала и заподозрила неладное, только когда вслед за долгим скрипом приоткрытой двери в спальню и приветственным лаем Барклая не услышала обычного: «Инночка, кофе в постель!».
