Совсем громкого скандала не получилось, ректорат предпочел все замять. Пыхтуна уволили, Эллу перевели на обучение по индивидуальному плану со свободным посещением, моя курсовая выиграла межвузовский конкурс, и я на месяц улетела в Англию, обмениваться опытом. Естественно, по возвращении отыскать концы в этой истории было невозможно.
Однако каким-то неведомым образом информация все же просочилась, и мы ненадолго стали героями для всех студенток Пыхтуна. Элла внезапно проснулась знаменитой. Конечно, только в рамках факультета, но даже такое внимание было для нее непривычным и неприятным. Ее начали приглашать на вечеринки, дни рождения, звать с собой в столовую. Она раздраженно отказывалась и огрызалась. Роль добровольного изгоя и «синего чулка» ее устраивала, а пустопорожнее щебетание сокурсников выводило из себя.
Нет, она не мечтала полностью отгородиться от мира, иначе не начала бы искать моего общества. Просто у Эллы были высокие стандарты общения. Слишком высокие. Почему она решила, что я под них подхожу, до сих пор остается для меня загадкой. Возможно, сыграло свою роль наше маленькое приключение на двоих. Но с ней было интересно. Незаметно она стала для меня одной из самых близких подруг, а через меня начала общаться и с остальными сокурсниками, придирчиво отбирая тех, «с кем можно не умереть от скуки через пятнадцать минут».
Она была умной, фантастически начитанной, требовательной и целеустремленной. Как-то незаметно на курсе за ней утвердилось прозвище Стальная Элла, а авторитет «мышки» поднялся почти на недосягаемую вышину.
Неожиданная популярность сослужила Элле не лучшую службу. Я не знаю, откуда все началось, механизм возникновения слухов всегда был для меня загадкой. Возможно, в чьем-нибудь воспаленном воображении соединились два факта: тайна, окружавшая личную жизнь Эллы, и сексуальные домогательства Пыхтуна.
Короче, пошли слухи. Говорили, что Стальная Элла по вечерам вместо дружеских пьянок подрабатывает на Ленинградке, кто-то даже ее там видел несколько раз. Говорили, что она задолжала огромную сумму каким-то браткам и так отрабатывает долги. Люди, лично с ней почти не знакомые, пересказывали что-то уж совсем несусветное про наркомафию и бандитские притоны. Слухи ползли, обрастая по пути домыслами и преувеличениями.
Сначала я просто хохотала, потом начала злиться. В итоге решила все рассказать подруге. Ей, конечно, плевать на этот детский сад, но кто предупредит, если не друзья?
Стальная Элла, как всегда, отреагировала парадоксально и пригласила меня в гости. До этого никто из сокурсников не был у нее дома.
Жила она вместе с матерью на последнем этаже уродливой панельной девятиэтажки возле платформы Ховрино. Типичный совковый интерьер: дешевая мебель из ДСП, обои в цветочек, узкая девичья кровать, минимум техники, современной нет совсем. В дальней комнате работал старый, еще советский телевизор, было темно и стоял тяжелый, специфический запах. Элла с порога направилась туда.
– Мама, привет. Это моя подруга – Алиса. Она пришла ненадолго, мы попьем чаю и пойдем. Сегодня в институте был семинар, мою работу оценили на отлично. Ты не против, если я включу другую программу? Потерпи немного, потом я сделаю тебе массаж и покормлю, – щебетала она, перекладывая женщину на кровати в другую позу и разминая ей руки. Женщина не отвечала, лежала совершенно неподвижно, и сразу было ясно, что лежит она так уже много недель, месяцев, а может, и лет.
Я как загипнотизированная следила за Эллиными ловкими, сильными руками и чувствовала обжигающий стыд. Стыд за то, что у меня все нормально: здоровые, активные родители, евроремонт в квартире, есть время и деньги на кафе, бильярд, танцы… И особенно стыдно было за тайные смешки на первом курсе по поводу «маменькиных дочек».
Элла закончила, аккуратно закрыла дверь и потянула меня на кухню.
– Вот только не надо меня жалеть! – были ее первые слова, обращенные ко мне. – Хватит изображать побитую собаку!
– Извини. Я просто не знаю, что сказать.
– Тогда лучше помолчи, – усмехнулась она. – Как там говорят? «За умного сойдешь», да?
– Прости, я не знала…
– Хватит! – разозлилась Элла. – Еще одно извинение – и нашей дружбе конец! Я серьезно! Ну что?
– Извини за то, что извинилась.
– Эй, ты нарываешься!
– Ага. – Я нашла в себе силы улыбнуться.
– Уже лучше. Сейчас я тебе расскажу все, потому что мы друзья и для меня это очень серьезно. Но больше никаких извинений. Не можешь говорить об этом нормально – молчи.
И не слушая дальнейших возражений, Элла рассказала мне свою историю.
* * *
Элла росла тихой, послушной девочкой. Беспроблемный ребенок – ни ссадин на коленках, ни драк, всегда вовремя сделанные уроки. Мама за этим следила. Мама вообще очень над ней тряслась. Возможно, потому, что папе было все равно.
Папа сбежал с другой женщиной, когда Элле было пять лет. И еще что-то было, связанное с растратой, из-за чего к маме одно время наведывались из полиции.
Друзей у девочки не было, мама не одобряла буйные дворовые компании, загоняла после школы делать уроки. Не было и многочисленной орды шумных заботливых родственников, как в других еврейских семьях. Они остались в Одессе. Мама не хотела возвращаться «с позором», хотя вернула себе и дочери девичью фамилию.
У Эллы была мама. И художественная школа. И будущее было простым и ясным: она вырастет, поступит учиться на художника (в крайнем случае – на учителя рисования), выйдет замуж за приличного еврейского мальчика. Так планировала мама, но Элла была не против. Мама знает, как лучше.
Твердый жизненный план рассыпался как карточный домик. Через месяц после Эллиного восемнадцатилетия маму сбил пьяный водитель. Травмы были незначительные, но при падении она сильно ударилась головой об асфальт. Несчастный случай, стечение обстоятельств: новая травма пришлась на старую, полученную еще в детстве. Вердикт врачей был однозначен: это навсегда.
Первые дни Элла молча сидела у постели матери, держа ее за руку. Мама всегда была центром ее мира, солнцем, освещавшим ее маленькую планету, лучшей подругой и наперсницей. Теперь солнце погасло и сиять не будет больше никогда…
Элла проводила в больнице дни и ночи. Не гнушалась делать работу санитарок: выносила утку, обмывала больную, делала массаж от пролежней. Все эти недели ей казалось, что от мира ее отделяет незримая, но плотная стеклянная стенка. Санитары ей симпатизировали, она делала их работу совершенно бесплатно. Из симпатии ей и посоветовали как-то раз:
– Да сдай ты ее в «огород». Чего возиться? Понятно, что не встанет.
«Огородом» на местном сленге называли отделение с коматозниками. В палатах там стояла вонь, убирали редко, белье стирали еще реже. Персонала и финансирования еле хватало на нормальных пациентов, и «овощи» получали все в последнюю очередь. Дежурство там называлось «отработкой» и считалось наказанием за провинности.
Стеклянная стена, хранившая покой Эллы, со звоном лопнула. Она еле сдержалась, чтобы не ударить «доброжелательницу». Не ударила. Пришло осознание, что как раньше уже не будет никогда. Теперь Элла главная, а мама нуждается в заботе и уходе. Настало время отдавать долги.
Забрать больную домой было легко. Как и забрать документы, поданные на поступление в Суриковскую академию.
Сложнее оказалось найти работу рядом с домом с удобным графиком. Никакой «чистой» офисной работы малолетке без знания компьютера и опыта не светило. Элла умерила амбиции и устроилась продавцом на небольшом рынке рядом с домом. Работа грязная, нервная, с материальной ответственностью. Но зато можно было попросить соседку последить за товаром и проведать больную.
Рынок был хорошей школой жизни. Элла научилась пропускать мимо ушей оскорбления, не бояться людей, настаивать на своем, считать деньги. Только одному не научилась – втюхивать некачественный товар.
Но впервые столкнувшись с мирком работников и посетителей рынка, она была поражена и напугана мелочностью всего в нем происходящего. Подменявшая ее во время отлучек соседка – добродушная тетка из соседнего дома – никогда не интересовалась ничем серьезней очередного сериала. Беседы крутились вокруг самолечения реальных и вымышленных болячек, поведения политиков или личной жизни какой-нибудь певички.
Тогда Элла еще не знала, что так почти везде. Высшее образование и перспективная работа показались ей единственным спасением от затягивающей мир серости, и она решила поступать в институт.
* * *
По молчаливому уговору мы с Эллой больше никогда не поднимали эту тему в наших беседах.
На пятом курсе после летних каникул Элла появилась в аудитории коротко стриженной, в контактных линзах и модных джинсах. Даже я поначалу не узнала в этой хрупкой, удивительно стильной девушке Стальную Эллу – вечный «синий чулок». В ответ на наши бурные комплименты она только безучастно кивнула, а мне шепнула два слова:
