class="p1">— Бабушка где? — спросил он.
И вдруг понял, что даже если бы и были у него деньги, он бы не стал покупать этот богатый, безликий дом. Может, бабушка сама из него сбежала в интернат? Не выдержала здесь?
— Вспомнил! Внучок! — зло фыркнул Валера, разбрызгивая слюну. — Лет-то сколько прошло?
— Двадцать, — ответил он, глядя на дядю исподлобья. — Не мне тебе напоминать о причинах, которые…
— Проехали, — лениво отмахнулся Валера, перебив его. Глотнул кофе. Пробормотал: — Бабка твоя в доме престарелых. Жива или нет, не знаю. Уже лет десять туда не ездил.
— Зачем же вы ее тогда увезли с собой от них, если она вам не нужна? — вдруг воскликнула Маша, она покраснела до слез, то ли от злости, то ли от переживании.
— А ты угадай, не жена которая? А? Угадай!
— А я угадаю! — фыркнула Маша, вскакивая с места. — Тут и гадать особо не нужно. Все на поверхности!
— Ну, ну, — подбодрил он и долил себе еще кофе.
— Ваш отец провел собственное расследование, порывшись в архивах, и с чего-то решил, что его бывшая жена прячет у себя несметные сокровища, которые ее предки наворовали, когда репрессировали кулаков и людей графского сословья. И он послал вас к ней. Вы тщательно обыскали дом. И единственное, что нашли, это старинные серьги, несколько золотых монет и часы. Вы это все выкрали из шкатулки. И оболгали Игоря, подбросив ему монеты. Вы настроили свою мать против всех. И увезли в надежде, что она, собирая вещи, заберет с собой все. То есть думали, что это не все ценности, которыми Игорь в детстве игрался как безделушками. Я права?
Маша тяжело дышала, стоя в метре от Валеры, медленными глотками поглощающего кофе. Она злилась. Ей очень хотелось кофе и еще очень хотелось ударить этого мерзавца.
— Ваш расчет был на поверхности. Странно, что семья Игоря этого не рассмотрела. Странно, что ваша мать этого не поняла.
— А она поняла. И сбегать не собиралась. Когда я под утро пришел к ней в спальню, она включила заднюю. Не поеду, говорит, никуда. Я Гошеньку так обидела, я должна попросить у него прощения, и бла-бла-бла. Пришлось ее отключить, взвалить на плечо и вывезти, как мешок картошки. Она проспала всю дорогу. А когда уже явились сюда, она уже будто и смирилась. Разговаривать со мной перестала, но назад уже не просилась.
— Так что пошло не так, Валерий? Почему вы разочаровались? Драгоценностей оказалось не так много?
— А их вообще не оказалось, — с кислой миной произнес он и со вздохом поставил чашку на стол. — Ее отец, оказывается, обнаружил в подполе шкатулку с драгоценностями, которыми наградила ее деда богатая барыня за спасение. Все это тайком продал. И на вырученные деньги построил детский дом. Для детей, оставшихся сиротами после войны.
— А на что же ты дом построил, Валера? — нарушил молчание Игорь.
— Серьги, часики, монеты. Хватило, — он обнажил ровные белые зубы. — Даже на жизнь хватило. Работать долго не пришлось.
— А почему продаешь?
— Потому что… Не тяну содержание. И тяжко тут одному. — Он окинул равнодушным взглядом стены. — Такой надежной невесты, как у тебя, не нашлось. Жены нет. Детей нет. Мать я изгнал. Все. Делать тут нечего. Продам дом. В город перееду.
— Адрес, — потребовал Игорь, вставая из-за стола и делая знак Маше следовать за ним. — Адрес дома престарелых, куда ты отправил бабушку.
— Выедешь из поселка и, никуда не сворачивая, проедешь сто пятнадцать километров. Там он и стоит возле дороги. Упрешься…
Пока они ехали, Игорь чуть не задохнулся. Бессильная ярость к Валере, жалость к бедной бабушке. Ему даже показалось в какой-то момент, что он плачет.
— Родителям своим не будешь звонить? — спросила Маша, когда они остановились возле старой ржавой изгороди.
— Нет. Пока нет.
— Если она жива, Игорь? Что? — она прикусила дрожавшую губу. — Что ты станешь делать?
— Заберу, конечно, — не раздумывая ни секунды, ответил он.
И Машка как ахнет, как бросится ему на шею, как расплачется.
— Люблю тебя, люблю… — плакала она ему в подмышку. — Ты самый лучший, самый великодушный… Люблю…
Игорь вытер ее мокрые щеки бумажной салфеткой. Потянул к воротам. Но неожиданно они оказались заперты. И ни звонка, ни домофона.
— Что делать? — Он растерянно озирался.
— Стучать! Будем стучать, пока не откроют.
Маша подняла с земли палку и принялась водить ею по железным прутьям. С силой! Туда-сюда, туда-сюда. Вышло очень громко и противно. На звук сразу пооткрывались окна, повысовывались седые головы, распахнулась входная дверь. На порог вышла какая-то женщина в длинном кардигане ярко-синего цвета. Какое-то время смотрела на них, потом крикнула:
— Прекратите хулиганить! Позову охрану!
— Не надо охраны, простите, — прокричала в ответ Маша. — Мы приехали, чтобы узнать об одной из ваших пациенток. Мы только сегодня узнали, что она может находиться здесь.
Женщина не сделала попытки подойти к ним. Так и осталась стоять возле распахнутой двери. Черный прямоугольник на белоснежном фасаде здания. И ее высокий силуэт в ярко-синей длинной кофте.
— Кто вам нужен? — громко спросила она.
— Нона Игнатьевна Пушкарева, — орала во все горло Маша.
Игорь стоял и молчал. И во все глаза смотрел на женщину. Либо он сходит с ума, либо…
— Нет такой, — ответила громко женщина, повернулась и потянула дверь на себя.
И Игорь, прекрасно понимая, что это может быть игрой света, наваждением, волнением момента, что он может просто ошибаться, не выдержал и крикнул:
— Ба! Не уходи!
У него вышло это так же жалобно, как и много лет назад, когда бабушка выходила из его спальни и гасила свет. А он, боясь оставаться в темноте, всегда просил ее не уходить. Именно так просил:
— Ба! Не уходи!
Женщина замерла и встала как вкопанная. И не поворачивалась очень долго. Он успел перелезть через забор, оставив Машку бесноваться возле запертой калитки. Добежал до входа в дом. Встал, не поднимаясь по ступенькам. И снова повторил:
— Ба! Не уходи!
Ее прямая спина дернулась. Она медленно повернулась. И глянула на него, как много раз смотрела в детстве: с обожанием, нежностью, радостью.
— Гошенька мой… — прошептала она тихо, но он услышал. — Любимый мой Гошенька…
Они обнимались и плакали, и просили друг у друга прощения, и обещали никогда-никогда больше не расставаться.
— Поехали домой, ба.
Они сидели в актовом зале, который Нона Игнатьевна сама отперла ключом. Пили чай и разговаривали уже почти час. В дверь без конца заглядывали местные обитатели. Подслеповато щурясь, рассматривали их. Улыбались и, с пониманием качая головой, уходили.
— Поехали домой. Я уже позвонил отцу. Он ждет. Мама
