— Тогда почему у меня чувство, что это какая-то жалкая мазня? Полное фиаско? — тихо произносит она, пока я продолжаю всматриваться в ее работу.
Мотивы росписи повторяются, исчезают и возникают снова, вступают в неожиданные взаимодействия. Произведение Лауры живет своей жизнью. Почему Лаура считает его провальным? Уму непостижимо.
Я все еще нахожусь под впечатлением от увиденного, когда меня охватывает ощущение, что происходит что-то непонятное. Как будто от мурала Лауры Хеланто струится, пронизывая меня, какой-то поток. Это нечто нематериальное, но вполне осязаемое. Мне вдруг становится ясно, почему волнуется Лаура. Но не только.
Передо мной обнажается скрытая суть моей собственной проблемы.
Такое однажды уже случилось, и тогда мне помогло…
Искусство Лауры!
Я почти физически ощущаю, как вихрятся в голове мысли. Как будто камень, перегораживавший им путь, откатилась откатился в сторону. Как будто грань пирамиды, остававшаяся в тени, неожиданно повернулась к свету.
Фрагменты головоломки встают на свои места.
Краски вокруг меня сияют, озаряя собой весь вестибюль.
— На самом деле... — Я пытаюсь подобрать слова, способные облечь в точную форму мысли, которые сейчас несутся во весь опор.
Поразительно, как я был слеп. Наверное, Лаура Хеланто испытывает похожие чувства. Но искусство, ее искусство, в очередной раз помогает мне прозреть. Я понимаю, в чем именно мы ошиблись — мы оба.
— Линейная регрессия, — говорю я, продолжая всматриваться в мурал.
— Что? — спрашивает Лаура.
— Ни одна кривая не является прямой, — говорю я, — хотя может казаться прямой, если смотреть на нее с очень близкого расстояния. Впрочем, я не об этом. Я о том, что мы часто используем модель линейной регрессии там, где она неприменима. Это с нами и случилось.
— В каком смысле?
— Вот в каком. Линейная регрессия — это очень удобный способ оценки вероятностей, когда мы располагаем большой базой данных и хотим понять зависимость одной переменной от другой или от других. Например, узнать, как взаимосвязаны использование желтой краски и желаемый тобой результат.
Лаура молчит. Это хороший знак. Возможно, она сумеет взглянуть на предмет моими глазами.
— Но что, если моделируемое явление не является линейным? — продолжаю я. — Скажем, мы могли бы предположить, что ракета будет вечно двигаться по своей орбите. Мы ведь тщательно рассчитали все параметры: скорость, время и прочее. Но ракета, как известно, рано или поздно упадет на Землю.
— Я не совсем поняла, но…
Я киваю Лауре Хеланто.
— Именно, — говорю я. — Мало что способно ввести нас в заблуждение так, как линейная экстраполяция.
Мы молча стоим рядом. Я понимаю, что несколько увлекся, но не намерен отступать.
— Я думаю, ты неосознанно тянешься взглядом к тем фрагментам, которыми недовольна. Ты логически объединяешь их и сравниваешь со своими эскизами или с работами, которые послужили тебе источником вдохновения. Возможно, располагаешь свое творение на шкале похожих произведений. Но, даже если ты выбираешь для сравнения верные параметры, конечный результат, то есть место на шкале, ошибочен, поскольку явление, стоящее за этими параметрами, не вписывается в линейную модель.
Я делаю паузу, чтобы следующие мои слова прозвучали убедительнее:
— И дело тут не в отсутствующей переменной, в этом я уверен.
Я смотрю Лауре в глаза.
— Твое произведение — это не просто фантазия на тему. Это лучшее, что ты создала. И сейчас имеет значение только одно: ты должна продолжить работу и довести ее до завершения. Этот твой шедевр.
Мимо нас проносятся молодые айтишники — не те, которых мы пропускали к лифту, а другие, хотя отличить первых от вторых почти невозможно.
— Чтобы в итоге это была не просто неудачная работа, а настоящая катастрофа, так что ли? — говорит Лаура.
— Еще раз: корреляция прямо противоположная. А на случайные отклонения не следует обращать внимания, потому что...
— Хенри, — перебивает меня Лаура, и на лице у нее впервые с начала нашего разговора мелькает улыбка. — Мне немножко полегчало. Спасибо тебе.
Лаура подходит ближе и прижимается ко мне всем телом.
— Мне нравится, как ты все умеешь объяснить, — говорит она.
Я хочу сказать, что это просто фундаментальные математические принципы, на которых всегда строилось и будет строиться любое рациональное знание. И тот факт, что я на мгновение в них усомнился, не меняет основы. Математика никогда не подведет. Я бы с радостью объяснил это Лауре, но у меня нет времени. Она легонько целует меня в губы.
— Знаешь, — говорит она, — я как чувствовала, что ты с этим разберешься.
Конечно, слова Лауры звучат для меня лестно, хотя я не чувствую за собой никакой заслуги, о чем совершенно искренне ей и говорю:
— Это все твое творчество. Его воздействие.
Лаура улыбается. В ее глазах появляется влажный блеск, и они становятся похожи на зеленовато-серые драгоценные камешки.
— Никто никогда не говорил мне такого.
— Просто до меня ты не общалась со страховыми математиками, — отвечаю я.
Лаура качает головой и улыбается:
— Нет, я уверена, дело не в этом.
У нее необычный голос. Я не совсем понимаю, что она имеет в виду, но сейчас это неважно. Ее губы касаются моих. Что-то происходит и со мной.
— Мне кажется, — продолжает Лаура, — что мы хорошая пара.
— Мне тоже так кажется, — отвечаю я, и в моих словах больше уверенности, чем когда бы то ни было.
Ночью мы занимаемся тем, чем могут заниматься взрослые люди, а потом я засыпаю как убитый.
Мне снятся сны, осмысленные и логичные.
Я снова страховой математик.
14
«Допустим, — размышляю я утром, когда в половине восьмого готовлю завтрак Туули, — мои проблемы серьезнее, чем я думал раньше, и для их решения требуется больше ресурсов, но, по крайней мере, я могу начать все с чистого листа, полностью отбросив предыдущую версию».
Протягиваю Туули пакет молока, чтобы она сама налила его себе в хлопья, самостоятельно отрегулировав в тарелке нужное количество: грань между допустимым и неприемлемым так тонка, что ее не определить даже при помощи гидроуровня. А ведь в других обстоятельствах я, возможно, этого так и не осознал бы.
Работа Лауры помогла мне перезагрузить мозг, очистить его от застрявших в нем установок. И позволила не только отказаться от ошибочной версии расследования, но и пересмотреть свои расчеты, по-новому взглянув на мелкие, вплоть до десятичных долей, детали.
Делаю себе бутерброд с сыром и ломтиками помидора, беру чашку дымящегося чая и сажусь за стол напротив Туули.
Я ничего не понимаю в искусстве, но искусство, похоже, понимает меня. Искусство дает мне защиту и уносит в такие дали, откуда передо мной открывается новая перспектива и я получаю возможность двигаться вперед. И хотя спасение отчаявшихся страховых математиков и одновременно владельцев парков приключений, запутавшихся в несостоятельных версиях преступления, и не является целью искусства, оно удивительным образом справляется и с этим.
Было бы преувеличением сказать, что у меня появились новые версии или родились новые планы. Или даже так: новая версия или новый план. Нет. Но это не имеет значения. У меня теперь есть кое-что получше, то, чего не было раньше, — и возможно, в этом заключается самый важный итог вчерашнего дня. Я получил своего рода секретное оружие.
Я обрел способность менять устоявшееся мнение.
Мы с Туули выходим из дома. Утро холодное и темное. Я обещал проводить ее в школу. Дело не в том, что Туули подстерегают опасности, и, разумеется, она прекрасно знает дорогу. Дело в лыжах и лыжных палках, которые я несу в руках. Сегодня у Туули урок физкультуры, и они с классом отправляются на лыжную прогулку в лес рядом со школой. Туули ждет этого с нетерпением.
