за рукав с призывом о помощи. Проводив даму с почками на кассу, он повел нас к окну.
– Вам на юбилей или на свадьбу? – весело поинтересовался оборотистый художник, потирая руки в предвкушении очередных клиентов.
– У нас деликатное дело. Надо починить картину.
Я достала трубочку из сумки, осторожно развернула и пояснила, что с картиной случилось несчастье.
Хвостатый потер щетину, понаклонял голову и так и эдак, после чего скомандовал:
– Тут только Миша поможет. Идите за мной!
И повел нас на второй этаж по широченной лестнице. В кабинете слева от лестницы было приятно тихо. Мерно гудела лампа дневного света под потолком, а за мольбертом стоял высоченный мужик. Сбоку от него в углу сидел какой-то плешивый мужичок с молоточком. По виду – подмастерье. Сам же могучий дядька глядел на творение рук своих с таким недоумением, точно впервые увидел.
– Я же просил не беспокоить…
– Миша, тут по ремонту. Возьмешься?
Миша выглянул, кивком указал нам на стул, а хвостатый, потеряв к нам интерес, пробормотал «Ну, сами договаривайтесь». И испарился. Я молча протянула картину специалисту.
– У нас маменька гневаться изволила, – залепетал Славик изящным слогом, видимо, надышавшись парами прекрасного.
– А ведь я уже видел эту картину, – перебил Славика Миша. – Помнишь, Ясь, девушка приходила? Она мне фото показала и спросила, не знакома ли мне эта картина.
– Давно?
– Кажется, зимой дело было. Такие у нее были печальные глаза, как у молодой альпаки. Помню, у нее волосы все в снежинках… Носик красный такой, ведь холодина стояла на улице.
– Да ну, каля нуля было, – хихикнул плешивый мужичок, который все баловался с молоточком, примеряясь, как лучше стукнуть по гвоздю, торчащему из рамки.
– Что еще за каля маля? – возмутился Славик.
– Он из Беларуси, – усмехнулся Миша. – Помните, «Касиу Ясь канюшыну»?
Тут Ясь взвыл, стукнув-таки себе по пальцу.
– Ох, вечно ты мимо, Ясь. Говорю же, очки носить пора.
– А какая от него польза? – заинтересовался Славик, а Миша махнул рукой:
– Братский народ и все такое прочее. Так что там за история с этой картиной? Я на фото не сообразил, а сейчас вижу – работа-то старинная. А вы ее так небрежно свернули. Вы слышали про уход за старинными картинами? Защита от солнца, от мороза? И сворачивать ее надо лицевой стороной наверх, а то потрескается.
– В нашем случае глупо опасаться трещин, когда посередине – дыра, – развела я руками, а Миша укоризненно покачал головой.
– А вы можете определить, кто писал эту работу? – брякнул Славик.
Миша взял лупу и стал всматриваться в загогульку в левом верхнем углу.
– Вы же в курсе, что подпись обычно ставится в нижнем правом? Обычно такие фокусы проделывали отступники от правил. Взрыватели системы. Мне кажется, стиль картины очень схож с работами Виллема де Кунинга.
Славик сразу же захихикал, заслышав фамилию творца. Но у него отродясь не было ни чувства прекрасного, ни чувства такта, ни чувства юмора.
– Что еще за Ку-у-н-и-и-нг? – растягивая слоги, перекривлял он Мишу. Но тут уже не выдержал мужичок с молоточком. Зло стукнул по раме, от чего та треснула, и заявил:
– Это же американский художник голландского происхождения, считается одним из основателей абстрактного экспрессионизма.
Миша крякнул и гордо кивнул, словно мужичок был ему родным сыном.
– Вау! Я прямо трепещу! – взвыл Славик, но я его успокоила:
– Это просто сквозняк.
– И сколько же такая картина может стоить? – заволновался Славик, а Миша задумчиво покусал кончик мастехина.
– В XXI веке картины де Кунинга стали продаваться за рекордные суммы. Но вы же не думаете, что это подлинник? Черт меня дери…
– А что, есть такая вероятность?
Миша поднес картину к окну и принялся что-то бормотать, словно пытался войти с полотном в диалог. Я уже пожалела, что обратилась к этому странному типу. И тут он выдал:
– Оставьте мне картину, я попытаюсь…
– Это невозможно, – сразу же выдал Славик. – Полотно принадлежит вредной и язвительной старушке, и если сегодня же она не заснет в обнимку со своей картиной, нам грозит катастрофа.
Я хмыкнула, представляя, что сказала бы мамуля, услышав про старушку. Но не смогла не отметить, что в действиях Славика была доля истины. Если есть хоть какая-то вероятность, что картина стоит таких денег, мы просто не имеем права оставить ее без присмотра.
Миша достал из кармана телефон, заставил нас со Славиком держать полотно с разных сторон, и сфотографировал ее со всех ракурсов.
– Ничего не могу обещать. Есть у меня в Москве человечек, позвоню, поспрашиваю. Может, из наших кто чего знает. Тут нужна экспертиза. Вы попробуйте у вредной старушки поподробнее выяснить, как к ней попала эта картина. Может, проследим путь… Это же какое событие для наших краев! Если что – не забудьте упомянуть эксперта, который открыл вам глаза на Кунинга.
Славик скосил взгляд на занятного мужичка, пана сохи и косы, и уточнил:
– Вы про Яся?
Миша вздохнул, покачал головой и взялся за кисть, всем видом показывая, что мы задержались в гостях у краски.
Наши как раз усаживались за стол, когда мы явились домой. Вообще эти бесконечные застолья уже вошли в привычку, и все мы чувствовали себя одной большой семьей. Даже говорливая Нелли удивительно быстро вписалась в компашку, благодаря ей даже Агния смягчилась и теперь не глядела на нас волком.
От меня и Славика тут же потребовали полного отчета о том, чем мы маялись. Причем спрашивал папа № 1, а он это умеет. Я постаралась сделать вид, что предельно честна, но чувствовала, что мой рассказ звучит как-то вяло и неубедительно.
Про свидание с Вовкой я умудрилась забыть, и только когда он позвонил со словами «через пятнадцать минут буду», заметалась по комнате.
Мамуля поинтересовалась, с кем я успела познакомиться, и мне пришлось соврать, что Вовка – молодой пластический хирург.
– Я так рада! – всплеснула руками мамуля.
– Интересно, чему именно? Тебе же врач сказал: минимум пять лет никаких подтяжек…
– Наконец ты повзрослела!
– Вообще-то, мне уже давно далеко за двадцать, – буркнула я, перебирая вешалки в шкафу.
– Девушка по-настоящему взрослеет, когда начинает влюбляться в мужчин, умеющих зарабатывать деньги и не имеющих явных психических отклонений. А все эти загадочные творческие личности шли бы лесом.
Потом мамуля немного подумала и бросила куда-то в пустоту:
– Хотя тот молодой художник в беретике был очень даже ничего. Помню, мы пили портвейн, когда он писал меня нагую, лежащую на фоне Мавзолея…
– Вас пустили лежать голыми в Мавзолее?
– Нет, хотя могли бы! Кому-то же можно там лежать… Просто у моего художника была
