– Где видел? – Маркиз сделал вид, что глубоко задумался. – Где же я его, блин, видел… помню, что мы по шоссе ехали…
– Может быть, вы ехали по Выборгскому шоссе? Там установлен один из наших больших постеров, как раз на обочине шоссе, немного не доезжая до Парголова…
– На Выборгском? Может, блин, и на Выборгском… это, значит, в прошлый четверг было, когда ехали к Лехе Корявому на стрелку… а еще где эти ваши постеры стоят?
– Еще один постер на Киевском шоссе, около поворота на международный аэропорт…
– Нет, это было не около аэропорта, у аэропорта – это бы я запомнил… а больше нигде нету?
– Остальные постеры установлены в черте города, – радостно отрапортовал менеджер. – Значит, вы действительно видели наш плакат на Выборгском шоссе… я теперь легко узнаю, какие на нем изображены деревья, и приготовлю вам точно такие же… будьте любезны, сообщите мне ваш номер телефона, чтобы я сразу же мог с вами связаться.
– Э нет, мужик! Я, блин, свою мобилу, конкретно, никому не даю, только реально знакомым пацанам, а то неизвестно, кому ты ее скажешь… у меня по жизни работа, сам понимаешь, опасная, блин, приходится осторожно себя вести, каждой, извини, собаки опасаться… Ты там покуда у себя выясняй, как те деревья конкретно называются, и готовь мне их… смотри, чтобы не хуже, чем у Толяна, а я тебе сам позвоню! Ты не сомневайся, мне на бабки наплевать, лишь бы реально круто получилось!
Маркиз повесил трубку и посмотрел на Лолу, которая зажимала себе рот и каталась от беззвучного хохота.
– Ну, Леня, тебе вполне можно работать в театре, – сказала она, отсмеявшись. – Вживаешься в образ ты просто отлично!
– Правда? – Польщенный Леня зарделся. – Наверное, ты мне льстишь, но все равно приятно… по крайней мере, теперь мы точно знаем, где был тот самый рекламный плакат, а значит – где располагается база Аллы. Нам нужно искать бывшую детскую спортивную школу на Выборгском шоссе, немного не доезжая Парголова.
Коля Трофимов, среди близких друзей известный под незамысловатой кличкой Трофим, не всегда был санитаром в морге.
Когда-то очень давно, как говорят – в другой жизни, Трофим был художником. Не каким-нибудь непризнанным и заносчивым бородатым гением из кочегарки, а вполне официальным, дипломированным, достаточно молодым художником, участником всероссийских выставок и членом Союза художников, что для его лет было очень и очень неплохо. Ему замечательно хорошо удавались образы молодых современников, знатных сталеваров, монтажников, токарей и механизаторов, и вышестоящие товарищи всерьез подумывали, не выдвинуть ли новую работу молодого перспективного коллеги на соискание премии… не самой главной, конечно, но тоже очень и очень престижной. Однако, чтобы эти планы успешно претворились в жизнь, Николаю Трофимову нужно было еще немного потрудиться. Для этого решающего броска ему организовали творческую командировку на БАМ.
Прежде Николай жил в условиях, можно сказать, тепличных, своих сталеваров и механизаторов он рисовал в просторной и комфортабельной мастерской, а доменные печи и трактора пририсовывал на заднем плане, сверившись с каким-нибудь специальным журналом. Поэтому тяжелые и не слишком комфортные условия на строительстве магистрали оказались для художника неожиданными и вызвали у него глубокий стресс. К счастью, молодые строители магистрали оказались людьми компанейскими и общительными, они поняли тонкую и ранимую душу художника и прониклись к нему сочувствием. Сочувствие, разумеется, сопровождалось многими литрами крепких и особо крепких напитков – то есть спирта, как медицинского, так и технического.
Постепенно Николай так привык к этим напиткам, что не мог без них заснуть, а проснувшись по утру, не мог без стакана стать человеком. Руки у него быстро начали дрожать, и когда он вернулся с БАМа и представил комиссии плоды своей творческой командировки, вопрос о премии отпал сам собой.
Впрочем, самого Николая премия уже не слишком интересовала. Вообще говоря, его уже ничто не интересовало, кроме крепких и особо крепких напитков. Постепенно с медицинского и хорошо очищенного технического спирта он перешел на всевозможные суррогаты. Кисть он держать уже не мог, и чтобы было на что пить, ему пришлось устроиться грузчиком в винный магазин. Оно и лучше – всегда можно достать выпивку.
Постепенно из Николая Трофимова он превратился просто в Колю, а потом – в Трофима. Где-то далеко позади остались красивая образованная жена, трехкомнатная квартира в центре, просторная мастерская. Жизнь быстро менялась, но Трофим этого совершенно не замечал – его интересовала только доступность любимых напитков. Трофим несколько раз пробовал лечиться, но по-настоящему он не хотел бросать пить, потому что в трезвом состоянии немедленно возникали такие проблемы, от которых хотелось выть волком или немедленно надраться… что он и делал.
Однако во время своих неудачных попыток излечиться он обзавелся некоторыми полезными знакомствами в медицинских кругах, благодаря которым попал в Пятую «истребительную» больницу, в ее морг – пока что не «клиентом» этого ужасного заведения, а только санитаром. Работа пришлась ему по душе – «клиенты» тихие и не капризные, родственники «жмуриков» всегда готовы были налить, да и деньгами Трофиму перепадало, кроме того, на него удивительно умиротворяюще действовало ежедневное лицезрение тех, кому еще хуже, чем ему… или уже лучше.
Трофим закатил в мертвецкую каталку с очередной жертвой бесплатной медицины и задумался на свою излюбленную тему: где бы немедленно раздобыть выпивку.
И в это время на пороге его ледяного царства появился обаятельный мужичок тридцати с небольшим лет.
Трофим сразу почувствовал, что нежданный посетитель решит его насущную проблему, и в очередной раз поразился тому, как милостивы высшие силы, если они, конечно, есть. Всегда найдется кто-нибудь, кто спасет погибающего, нальет ему крепких и особо крепких напитков, так необходимых его измученной душе. И действительно, симпатичный мужчина приблизился к санитару и шепотом спросил:
– Мужик, выпить хочешь?
– Голубь, да что же ты такое спрашиваешь? – воскликнул Трофим, прослезившись. – Да не просто хочу, а жажду всеми фибрами своего измученного организма!
– Сразу видно творческую натуру. – Незнакомец окинул Трофима заинтересованным взглядом. – Не из писателей ли будете?
– Из художников, – с гордостью уточнил санитар, – в прошлом – лауреат Государственной премии…
Он, конечно, несколько преувеличил свои былые заслуги, выдал желаемое за действительное, но в его оправдание можно сказать, что прошлое вспоминалось ему не совсем четко, и он сам часто заблуждался относительно своих прежних творческих успехов.
– Неужели Государственной! – уважительно ахнул отзывчивый мужик. – Ну это же надо!
– Только велели мне Брежнева нарисовать – а я отказался! Не уважаю, сказал! Так прямо в лицо и заявил! А они мне тогда – ах, не будешь? Ну так мы тебя в морг отправим! И немедленно всего меня лишили, всех наград и званий, и отправили в этот самый морг санитаром!
– Ну это же надо! – повторил симпатичный мужик.
Трофим так проникся только что изобретенной историей, что сам в нее совершенно поверил и от сочувствия к самому себе прослезился. Крупные горячие слезы поползли по его давно небритым щекам, и от этого достоверность трагической истории усугубилась, и бывший лауреат поспешил добавить к ней новые впечатляющие детали:
– После каждый год приезжали ко мне на четырех черных машинах, маршал и при нем три генерала. Маршал из машины выйдет, зайдет ко мне в морг и спросит:
«Ну как, Трофим, не передумал?»
А я ему прямо в глаза:
«Никак нет, товарищ маршал, не передумал! Поскольку не уважаю его! Вот вас – сильно уважаю и могу хоть сейчас нарисовать, как вы есть, боевой командир! Мастерство, его ведь не пропьешь! Дайте мне, товарищ маршал, кисть и какую ни то краску – и прямо сейчас я с вас портрет нарисую, мама родная не узнает… то есть не отличит!»
А маршал прослезится и скажет так с душой:
«Спасибо тебе, Трофим, за добрые слова, только нельзя с меня портрет рисовать, засекреченный я!»
А потом к своим генералам повернется и скажет:
«Смотрите и учитесь, каков у нас народ! Его хоть в морг и отправили, в самую глубину, а он поперек воли своей не поступает! Кого уважает – того уважает, а кого нет – того нет!»
И после обязательно мне нальет коньяку специального, маршальского, и сам со мной выпьет…
При этих словах Трофим с надеждой посмотрел на внимательного мужика и откашлялся со значением:
– Такой коньячок душевный… как вспомню, так прямо слеза прошибает. А ты ведь, голубь, тоже чего-то сейчас говорил насчет выпить?
– Говорил, говорил, – кивнул симпатичный незнакомец, – только сперва мне одну вещь прояснить требуется. Тетя моя родная третьего дня из дому ушла и затерялась… так вот, не могла ли она ненароком в вашем морге обнаружиться? Я уж все как есть окрестные больницы обошел, везде спрашивал, ваша последняя осталась…
