Задумавшись, я, выходя, механически выключил свет, и мне пришлось возвращаться, чтобы снова включить его.
Гостиная комната Евы Идберг была большой и уютной, а из окна ее открывался прекрасный вид на залив, поблескивавший сейчас серой гладью металла. Ветер, как и всегда к вечеру, немного улегся, но поверхность моря все еще вспарывали глубокие беспорядочные борозды. «Я появлюсь позже, когда стемнеет и уляжется ветер»... Что от хотел этим сказать?
В комнате сидели, ожидая прихода остальных, Сигне и Магнус, министр юстиции, Стеллан Линден и еще один молодой человек весьма крепкого телосложения в коричневом клубном пиджаке и с поразительно большими оттопыривающимися красными ушами. Он сидел в углу, но, казалось, занимал собой всю комнату.
Хюго Маттсон бросился в большое и удобное, стоявшее у камина кресло.
— У вас, адъюнкт, такие хорошие отношения с полицией. Может, вы знаете, зачем нас согнали сюда? И почему комиссара до сих пор нет и он не ублажает своих гостей? Раз уж Ева отсутствует — по причине, конечно, уважительной — хозяин здесь он. А мы его гости, а не пленники. Наш полицейский друг — вон тот в углу, который так старается, изображая из себя штатского, — твердит одно: он-де ничего не знает. Это с его-то ушами! Ни за что не поверю!
За меня ответила Сигне. Она сидела на диване одна. По-видимому, никто не покушался на столь необходимое ей пространство. И теперь ее щедро распространяющиеся формы гармонично сдерживались плюшевыми думочками с одной стороны и небольшими, пастельного тона, диванными подушками с другой.
— Слушайте, мне кажется, он нашел того, кто совершил все это ужасное, и теперь хочет при всех арестовать его!
— Неужели ты всерьез веришь, что этот длинноносый мужлан на что-то способен? — Стеллан Линден, стоявший, опершись на подоконник, и глядевший на море, повернулся к нам. Художник волновался: слова, которые он обычно цедил сквозь зубы, на этот раз, быстро цепляясь друг за друга, легко слетали с его губ. — Человек, сумевший проникнуть через тройное оцепление, такому ничтожеству не по зубам! Уверяю, единственное, что может полиция, это поднажать на нас в надежде, что убийца потеряет присутствие духа и расколется сам. Пока полицейским удалось только одно — превратить наши дома в тюрьмы!
— Наверное, в данном случае излишняя осторожность не повредит, — прервал молчание сидевший рядом со мной Магнус. Он мял пальцами клочок бумаги, а взгляд его нервно перебегал с бумаги на жену и обратно.
Стеллан Линден не ответил ему. Он снова повернулся лицом к заливу. Волны на нем практически стерлись. И березы на побережье больше не раскачивались. Вдали над материком лежали темные тучи. Стоило задуть легкому ветерку, и на нас снова пролился бы дождь.
Тем временем к нам присоединились профессор Хаммарстрем и Барбру Бюлинд. Автомобили, покачиваясь на неровной садовой дорожке, доставили их почти к порогу, и несколько остающихся до него шагов профессор и Барбру сделали в тесном кольце сомкнувшихся многочисленных полицейских. Двое из этого сопровождения довели их до гостиной и остались дежурить у двери. Была ли в том необходимость? Не знаю. Неужели кто-то мог решиться на последнюю отчаянную попытку даже здесь, в доме, на глазах у охваченных страхом соседей и друзей?
Кристер Хаммарстрем не ответил на наши приветствия. Кажется, он даже не обратил на них внимания. Поколебавшись с секунду, он вяло поплелся в угол и опустился там на стул рядом с переодетым в штатское полицейским. Может, он хотел сесть как можно дальше от нас? Или следовал данным ему инструкциям?
Барбру была верна себе. Ее пепельные волосы жидкими прядями свисали на лоб, а самой заметной деталью -ее, как обычно, абсолютно бессюжетного и по-осеннему унылого лица были плохо закамуфлированные пудрой прыщи. Барбру смущенно улыбнулась нам от двери, пробормотала что-то себе под нос — что, мы так и не расслышали, — и прямиком направилась к Стеллану Линдену. Оба они расположились на стульях напротив меня и, немного пошептавшись, умолкли. Барбру нервно озиралась и все время натягивала на колени свою вечную серую юбку.
Комиссара все не было. Не было и Министра.
Тем временем сумерки сгустились. Мы сидели и ждали. Иногда ворчал Хюго Маттсон, на него шикали, и все снова умолкали. Никто не знал, что готовит нам будущее, но все мы ожидали момента истины.
Истина! Что есть истина? Разрядка нервного напряжения? Освобождение от страха? Ясность? Справедливый расчет с прошлым? Или истина — отвращение, ужас, трагедия? Так или иначе, но маска с лица убийцы спадет. И чье лицо мы увидим — увидим таким, каково оно в действительности? Лицо соседа, друга, супруга? Так или иначе этот вечер должен был отметить каждого и затронуть всех.
И для одного-единственного из нас истина будет концом — концом всего, что делает жизнь привлекательной, стоящей того, чтобы жить — положения в обществе, свободы, любви.
Я обвел взглядом наш кружок.
В глаза бросились руки: снующие, сильные, практичные руки, которые не могли долго оставаться без дела...
Сигне по-прежнему сидела одна на диване и вязала яростно и безостановочно, словно хотела закончить вязание уже этим вечером. Мышцы на ее лице расслабились, само лицо было спокойным. Иногда губы шевелились, она словно разговаривала сама с собой. Но, наверное, она просто считала петли...
Магнус, сидевший рядом со мной — кстати, почему он не сел рядом с женой? — сгибал листочек своей бумаги вдвое, вчетверо... потом снова разгибал ее. Бумага долго не выдержит, подумал я, она распадется на сгибах. Глаза Магнуса мигали из-под очков, словно он плохо видел свою бумагу и сгибы на ней. Меня вдруг поразило, насколько же старше жены он выглядел! Он казался очень усталым...
Напротив меня, сидя спиной к окну, Барбру Бюлинд все натягивала и натягивала на свои колени юбку. На лице у нее еще витал след вымученной улыбки, которой она приветствовала нас, входя в гостиную, а ее взгляд неотрывно следил за работой теребивших серую материю собственных рук. Я вдруг подумал: она боится поднять взгляд, считает, что все мы пристально разглядываем ее и вспоминаем ее нервный срыв, ее неприкрытый страх, насмехаемся над ней и считаем, что так себя приличные люди не ведут: во всяком случае, так не ведут себя учительницы.
Человек, сидящий рядом с ней, занялся своими усами. Они свисали вниз, они и должны были свисать вниз — это были висячие усы, но сейчас он завивал их наверх. Человек ерзал на сиденье стула.
Несколько на отшибе у камина полулежал в цветастом кретоновом кресле Хюго Маттсон. С кресла упал на пол и лежал рядом с брошенным здесь же коричневым пакетом плюшевый мишка. Хюго Маттсон не нервничал, он злился и барабанил костяшками пальцев по ручке кресла.
Повернув голову еще левее, так что заболела шея, я взглянул на Кристера Хаммарстрема — на тень, сгорбившуюся в углу. Белая повязка, поддерживающая его руку на груди, сияла в полутьме знаком предупреждения об опасности.
Руки — целенаправленно снующие, неутомимые руки...
Мысли — перескакивающие с одного на другое, рассеянные и неуклонно возвращающиеся к одному и тому же.
...Это он, я подозревал его все время...
...Нет, этого не может, не должно быть...
...Почему тем вечером его не было дома?..
...Пришел ли он к окончательному выводу? И к какому именно? Кажется, я не оставил никаких следов. В любом случае, у него нет доказательств. Я буду отпираться, буду отрицать все. Я справлюсь со всем — с этим тоже. У меня должно получиться, не может не получиться. А вдруг он сказал? Боже мой, как мог я промахнуться! Лодка почти не качалась...
25В этот момент прибыл полицейский комиссар.
Он немного пошептался со своими сотрудниками и включил верхнее освещение.
— Весьма сожалею, что заставил вас ждать. Но я не задержу вас долго. После того как я произведу арест, все разойдутся по домам. И моя миссия здесь будет окончена. Успешно окончена, осмелюсь вам доложить.
Он стоял на фоне камина, сунув руки в карманы. По правде сказать, вид у него был не слишком уверенный.
— Дело оказалось на редкость трудным и запутанным. Убийца — чрезвычайно изворотливый и абсолютно бессовестный негодяй. К тому же ему все время везло. Постараюсь быть кратким.
В ходе следствия выявились четыре главные проблемы или вопроса. Найти на них точный и однозначный ответ было равносильно тому, чтобы сплести прочную сеть, не попасть в которую преступник не мог. Как очень скоро выяснилось, все вы, за исключением одного-единственного лица, могли убить фру Юлленстедт, если бы были способны на убийство и если бы захотели убить. Значит, я должен был докопаться, у кого могли возникнуть реальные к убийству мотивы? Фрекен Бюлинд получала в наследство большую часть состояния Беаты, семье губернатора Беата оставляла по завещанию полмиллиона крон, профессор Хаммарстрем получал он нее на добрую память ценную картину. Поскольку господин Линден собирался... прошу прощения, собирается предложить свою руку фрекен Бюлинд, его тоже можно отнести к кругу заинтересованных лиц. Мое расследование показало однако, что только одно, максимум, два лица нуждались в деньгах так остро, что это могло толкнуть их на крайность — иными словами, на убийство.
