Ленинград уж переименовали в Санкт-Петербург, а Ленина на Московском вокзале заменили Петром. Грязи на улицах от этого не убавилось. Хорошо, что их родной Великобельск не переиначили после Октябрьской революции в какой-нибудь Первомайск или Пролетарск. А то был бы Шурупов сейчас не гордым великобельцем, а позорным первомайцем.
Впрочем, в настоящий момент подобные вещи волновали Михаила Геннадьевича меньше всего. Предстоящая встреча с любимой женщиной, женщиной любимой — вот что будоражило сознание, а не Ленин с Петром. Вокзальные часы показывали девять вечера, Аришка наверняка дома. Правда, у родителей или на съемной квартире, он не знал. Кинул монетку — куда ехать сначала. Выпала квартира. Он помнил адрес наизусть, несколько раз отправлял фотографии с места раскопок.
Возле станции метро купил букет ее любимых тюльпанов, отдав половину оклада. Шоковая терапия не щадила несчастный рубль, унижая нулями на купюрах. Нашел нужный дом, парадную, поднялся на этаж…
Радости приходят, когда их ждешь меньше всего. Открывай, любимая! Это я!
Решительно нажал кнопку звонка…
Шаги, поворот ключа, свет в лицо, резкий, сбивающий с ног чесночный выхлоп, хриплый шансон из недр квартиры…
Это не Арина… И вообще — не женщина. Мужчинка. С неслабой золотой цепочкой на мускулистой шее.
Михаил Геннадьевич поднял глаза на номер квартиры. Квартира та, если, конечно, табличка не была подделкой.
— Хм… Великодушно извините, это дом шестнадцать, или, пардон, я ошибся?
— Шестнадцатый.
Голос показался ему знакомым. Он пальцем приподнял на переносице очки.
Что за?.. Это же… Тот самый, со сломанной ногой! Альпинист! Который по веревке с букетом лазал! Только тогда он был волосатый, а сейчас бритый. Какого беса он тут делает, да еще в турецком спортивном кос…
— Саша, кто там?
Она похорошела. Изменила прическу, чуть похудела. Парчовый халатик не мог скрыть достоинств фигуры, а косметика — красоты лица.
— Здравствуй, Арина… Это я.
— Миша… Привет.
Голос не то чтобы расстроенный, но и не обрадованный. Разве так встречают будущего отца твоих детей? Так встречают налоговых полицейских или претендентов на наследство дедушки.
— Рих, че за перец бородатый? — подал голос чесночный альпинист.
Видимо, падение с крыши не прошло для него даром. Часть мозга, отвечающая за память, сильно пострадала. Иначе он узнал бы гостя.
— Саша, иди в комнату, я сейчас. Это мой старый знакомый…
«Знакомый?!!!»
Арина быстро заняла позицию между мужчинами, словно рефери на ринге. Затем вышла из квартиры на площадку и прикрыла за собой дверь.
— Ну ты не долго там, — донеслось изнутри, — простудишься. Если че, зови.
Совершенно растерявшийся директор музея протянул ей букет.
— Вот… Это… Тебе…
— Спасибо. — Она взяла букет и поплотнее запахнулась в халатик, под которым, похоже, кроме мурашек ничего не было.
Объяснение не затянулось на долгие часы. Все оказалось банальным до икоты. Пока суженый рылся в земле-матушке, Арина переформатировала свои чувства. То есть — полюбила другого. Того, кто ближе и дороже. Во всех смыслах этого простого, казалось бы, слова.
Саша, сорвавшись с крыши, не оставил своей надежды. (Жаль, не шею сломал, сволочь, а только ногу.) Едва Миша уехал, возобновил домогательства. И она не устояла. Он оплачивает квартиру, парикмахера, фитнес. На новогодние каникулы они летят в Париж вместе с ребятами из его бригады. Увы, университетский диплом прикладного математика ему не пригодился. Но, конечно, она осталась с ним не из-за Парижа и фитнеса. Человек он хороший. Надежный. И питерский. А питерские, говорят, пойдут в гору. «…Прости, что не сказала сразу и заставила тратиться на билеты. Прости, что сделала больно. Если негде переночевать, она может договориться с подругой…»
— Не надо… Погоди, но мы же поклялись ждать друг друга, — лепетал словно в бреду несчастный археолог. — Всего год. Мне осталось искать совсем немного… А ты с этим бандюгаем…
— Нет, Миш… За этим годом последовал бы следующий. Ты бы не остановился… А я?.. Романтика хороша до определенных границ. Извини… Удачи тебе. Ты обязательно найдешь свой клад.
Она поцеловала его в бороду, подарила прощальный взгляд и аккуратно закрыла дверь. Словно обложку интересной книги, в которой, несмотря на окончательную завершенность, угадывался намек на продолжение.
А он остался с рюкзачком, поддельными французскими духами и разбитым сердцем.
Оставалось идти куда очки глядят. Обычно сразу после таких известий не анализируешь ситуацию, не ищешь причину, не пытаешься понять. Не до того. Просто уходишь в иную реальность с помощью подручных средств. Михаил Геннадьевич не отличался оригинальностью. Бутылка водки с плавающей внутри мухой, купленная в ближайшем ларьке, была выпита прямо из горлышка и без закуски. После чего потекли слезы, сопли, начались крики, нападки на невинных граждан, короче, защитная реакция на измененное сознание. Все закончилось в ближайшем отделении милиции. Метаболизм.
Утром, выйдя из «аквариума» с квитанцией на оплату штрафа и предписанием немедленно отбыть по месту прописки, он сел на ближайшую скамейку и просидел на ней до пяти вечера. В рюкзаке отыскал засохшие бутерброды, приготовленные матушкой, и с трудом затолкал их в рот. После чего его тут же вырвало остатками бодяжной водки… Эх, Аришка-балеришка… Куда ж подевался твой флер, накинутый на унылые будни? Куда ж подевались крыши, с которых виден весь мир?
Снегопад, снегопад, если женщина дура…
Наконец, сжав волю в кулак, добрался до вокзала и поменял билеты. Ему повезло, один из поездов делал остановку в Великобельске. Вытащил духи и поставил их под памятником Петру. Это все, что останется после него великому городу.
В вагоне забрался на верхнюю полку, закрыл голову подушкой и стал жестоко страдать, вспоминая ее глаза, улыбку, слезы…
А за окном все так же стонали провода, и поезд мчал его в великобельские морозы.
Сразу после праздников, которые несчастный Миша провел на тахте перед выключенным телевизором, он поехал на могилу к деду. Неподалеку провожали в последний путь какого-то безвременно ушедшего мужичка. То ли машиной сбило, то ли суррогатом отравился. Удивительно, но Шурупову полегчало.
Господи, не он первый, не он последний, кого бросают подлые бабы. Вон — дядьке не повезло, так уж не повезло. А тут… Тьфу. Я настоящий Индиана Джонс, я мужик!
Ничего… Она еще пожалеет, что осталась с этим бригадиром бритых математиков. Поймет, кого променяла на парчовый халатик, Париж и квадратные метры.
Надо только отыскать обоз принца! А дальше… Она будет локти кусать, волосы рвать, ногти выворачивать, глаза выкалывать… Она, зараза, поймет. Поймет…
Главное — не раскисать!
Он все равно станет счастливым. Даже если без нее. И зазвонят опять колокола.
Кефир и Родя, как настоящие друзья, не бросили Шурупа на произвол. Поддержали добрым словом и рюмкой. А Родя пообещал подогнать новую любовь, покруче прежней.
На следующий день отверженный археолог пришел в музей и с головой окунулся в работу. А дел поднакопилось — и ремонт здания, и реставрация экспонатов, и отражение атак капиталистических акул. Это отвлекало от сердечной раны, хотя боль по-прежнему мучила. От предложения Родиона он отказался, никаких самостоятельных попыток встретить новую любовь не предпринимал, боясь опять столкнуться с изменой.
От родителей переехал в квартиру деда, затеял ремонт. Что тоже отвлекало.
В марте начал было готовить новую экспедицию. Но не учел, что капитализм победил окончательно и бесповоротно. Государство полностью забило на финансирование музея, и никакие связи не помогали вымолить денег даже на новую половую тряпку. Шурупов поднял цены на музейные билеты, но народ тут же перестал туда ходить. Жрать не на что, какие уж тут камни со скрижалями? Опустил снова, но это не спасло ситуацию, коммунальные услуги пожирали весь доход без остатка. Пришлось сократить штат — двух бабушек-смотрителей и ночного сторожа. Итог оказался печальным — сумасшедший плеснул в картину «Купание в первом снегу» кислотой. Спонсоры культуру не баловали. Музей — не милиция и не городская администрация, какой с него толк? Спонсировать надо тех, кто пригодится.
Урезал зарплату, в том числе и себе, до прожиточного минимума. Но музей врагу не отдавал, это стало делом принципа.
В мае он разыскал молдаван. Те, как и следовало ожидать, в долг работать отказались. Технику в аренду — в счет будущих побед — тоже никто не дал. Блуждать же в одиночку по лесам с картой и лопатой в руках не имело смысла.
В итоге пропустил лето. И следующее тоже. На третьем он сломался. Ему стало ужасно скучно и тоскливо. Начались терзания и поиски смысла жизни, от которой он почти не получал радости скупые дивиденды. Кто он, чего добился? Велика радость — изо дня в день приходить в опостылевшие стены, видеть одни и те же картины и никому не нужные артефакты, воевать с администрацией, чтобы включили отопление, иначе грибок сожрет историю родного края, а моль — шкуру чучела медведя. Вот хоть тот же Родион. Звезда, автографы раздает. А ведь начинали в равных условиях…
