— Какие манеры! Какой шарм! Вы, юноша, часом не служили в кадетском корпусе его императорского величества? То-то я гляжу, ваше лицо мне знакомо! Ах, эти аксельбанты, галуны, белоснежные перчатки, где вы теперь? Помню, на балу у ее сиятельства княгини Голицыной…
— Борь, почему ты не пошел на эстраду? — перебил его Селезнев. Говорят, там платят больше, чем у нас.
— А я бессребреник. И потом, эстрада — место опасное. Того и гляди, поклонницы разорвут на сувениры. Кофе выпьешь?
— Нет, он у меня уже из ушей выплескивается. Пойду я.
— С Богом! Узнаешь что-нибудь про моих автоматчиков — не забудь послать весточку.
* * *
Поиск связей похитителей с Санкт-Петербургом Селезнев решил начать с опроса родных и знакомых Сарычева, рассудив, что Кузнецов, жизнь которого прошла у всех на виду, вряд ли рискнул искать прибежища у своих приятелей. Люди, охотившиеся за биржевым спекулянтом и его телохранителем, наверняка захотят проверить их друзей и знакомых, но таинственный Сарычев, пропадавший семнадцать лет, вполне мог прибегнуть к помощи приятелей, рассчитывая, что найти их будет непросто.
По дороге в Текстильщики к родителям Аркадия Дон продолжал думать о деле Сороки. Он не видел способа, каким Кузнецов мог бы убить четверых, не оставив улик, не видел мотива, который мог толкнуть его на преступление, но его не покидало ощущение, будто что-то здесь не так.
Во-первых, пистолет. Кузнецов опытным глазом должен был разглядеть его под одеждой Сороки и изъять, в крайнем случае — предупредить хозяина. Во-вторых, никто из свидетелей не подтвердил, что Сорока учился стрелять. Как же он сумел уложить наповал троих и ранить четвертого? Причем два выстрела были произведены с порядочного расстояния. Из пяти пуль, выпущенных Сорокой, четыре попали в цель и только одна, никого не задев, застряла в обивке дивана. А ведь после первого выстрела оставшиеся в живых должны были заметаться!
Беспокоила Селезнева и другая деталь. Партнеры Тихомирова показали, что игра обычно велась на фишки, а по окончании партии фишки обменивались на доллары, но никто из них не помнил, чтобы Вячеславу Сергеевичу когда-нибудь не хватило заранее приготовленных денег и ему понадобилось бы лезть в сейф за недостающей суммой. Выходит, в тот раз его проигрыш был велик как никогда. Что это — случайность?
Слишком много набирается случайностей. Вот, например, количество игроков. Все картежники, бывавшие в доме Тихомирова, высказали удивление, что за стол сели четверо. Вячеслав Сергеевич не любил, когда игроков собиралось меньше пяти. И в этот вечер он ждал еще двоих. Но один из них позвонил предупредить, что по пути из загородного дома попал в небольшую аварию и вынужден дожидаться гаишников. А у второго неожиданно прихватило живот. Ничего серьезного, но бедняга не мог отойти от унитаза. Хотя почему бедняга? Человеку сказочно повезло. Только вот случайным ли было это везение?
«Если бы дело вел я, непременно бы повидался с другими участниками аварии на загородном шоссе, — подумал Дон. — Везунчика с больным животом проверить невозможно, а вот об аварии должен быть составлен протокол. Впрочем, что бы это мне дало? Даже если аварию подстроили, это все равно не докажет, что Кузнецов — убийца, а главное — не поможет найти Варвару».
Селезнев сам потом удивлялся, вспоминая, сколько в этот день нанес визитов и сделал звонков. Начал он, как и намеревался, с окружения Сарычева. Бесчисленные интервью так и не дали ответа на вопрос, где пропадал блудный сын, зато у Селезнева сложилось исчерпывающее представление о его моральном облике.
— Аркаша всегда был сложным ребенком, — рассказывала мать. — Еще в детском саду отнимал и выманивал у детей хитростью самые красивые игрушки. Мы старались его не баловать, учили делиться, наказывали за жадность, но он все равно делал все по-своему — не в открытую, так потихоньку. Когда ему исполнилось десять лет, я стала находить у него деньги и всякие мелочи, которых мы ему не покупали. Спрашиваю: «Где взял?», а он всегда отвечал: «Нашел». Врал, конечно, но как его уличишь? Раз отец не выдержал и выпорол его. С тех пор деньги и вещи у Аркаши появляться перестали, но сам он начал пропадать на целые дни… Нет, я не знаю, с кем сын дружил. Он никогда не приводил в дом товарищей и ничего не рассказывал. Жил в родном доме, как в гостинице. Сидел целыми днями в своей комнате или уходил куда-нибудь. Когда Аркаша поступил в институт, мы его практически не видели… Нет, я не знаю, с кем он там подрался. Спрашивала, конечно, но он все твердил: «Пьян был, не помню»… Нет, в институт я не ходила. Зачем? Аркаша ведь все равно ушел из дома.
Сверстники, выросшие с Аркадием в одном дворе, отзывались о нем резко и нелицеприятно:
— Свиньей он был! Все норовил обжулить при игре в очко или в пристенок или выменять у малыша стоящую вещь на откровенную дрянь. Никто с ним не дружил, кому охота с таким дерьмом связываться?
— Сарычев всегда греб под себя, — вторили им одноклассники.
— Мальчик неизменно противопоставлял себя классу, — вспоминала пожилая учительница. — Не припомню случая, чтобы он пришел на субботник или другое подобное мероприятие. И всегда у него находилась уважительная причина. Он вообще был ушлым подростком. Одно время у ребят начали пропадать деньги — из карманов, из портфелей. Я не сомневалась, что это дело рук Сарычева, но сколько ни пыталась поймать его с поличным, так ничего и не добилась… Нет, не могу припомнить, чтобы он с кем-нибудь поддерживал близкие отношения. Разве что с двумя ребятами из старшего класса, но я не помню их фамилий.
Селезнев узнал фамилии и нашел «ребят», которые превратились в неопрятных мужиков с испитыми лицами.
— Сарычев? Как же, помню! Шустрый такой шкет, щекастый, — сказал один. Тот еще жучила! Руки, как у фокусника… Кошелек хоть из-за пазухи у тебя вытянет, да так, что ничего не почувствуешь. Да не-е, щипачом он не был. Я про то ничего не знаю. Так, показывал свои фокусы для потехи.
— В карты был мастак! — мечтательно проговорил второй. — Любого обдерет, хошь в очко, хошь в секу…
Если последние две характеристики могли считаться похвалой, то это были единственные добрые слова в адрес Сарычева, услышанные Доном за день.
Бывшие сокурсники Аркадия либо не помнили его вовсе, либо отзывались о нем с такой неприязнью, что у Селезнева на миг зародилось подозрение, уж не покушался ли один из них на жизнь богопротивного Сарычева. Но, едва родившись, подозрение умерло. Слишком много презрения было в оценках. Как ни странно, люди редко убивают тех, кого презирают.
— …Сарычев держался заносчиво, точно князек, а сам был ничтожеством. Говорил только о шмотках и деньгах.
— …Липкий был и скользкий. Знаю, это звучит парадоксально, но определение очень точное, можете мне поверить.
— …С ним нужно было держать ухо востро. Однажды на вечеринке я согласилась с ним потанцевать, а потом обнаружила, что у меня пропала золотая цепочка с кулоном. Нет, я не уверена, что украл Сарычев, но кулон так и не нашелся, а другие партнеры не вызывали у меня подозрений.
— …Всегда ухитрялся вытянуть на экзамене хороший билет. Не знаю, как он проделывал этот трюк, но не промахнулся ни разу, даже когда учил всего четыре-пять билетов.
Ценой немалых усилий Дону удалось-таки приподнять завесу тайны над исключением Сарычева из института. Один из собеседников, участник событий, с явной неохотой признался, что никакой драки не было — Сарычева попросту избили.
— Почему же он не пожаловался? — удивился Дон.
— Потому, что били за дело, — лаконично ответил собеседник. — Если бы пожаловался, мог вообще попасть за решетку. — После некоторого нажима со стороны Селезнева он признался, что Аркадия поймали на шулерстве. — Мы дали ему слово, что никому об этом не расскажем, если он пообещает не говорить, кто его бил, — нас ведь тоже могли выгнать… Сарычев согласился, потому что к тому времени ободрал дочиста чуть не половину курса. Ему бы не поздоровилось, если бы ребята узнали, каким способом он выигрывал.
— А как вообще это дело попало на комиссию? — полюбопытствовал Селезнев.
— Мы постарались. Не могли же мы допустить, чтобы эта свинья оставалась у кормушки! Один из нас был дружинником. Он сдал Сарычева в институтское отделение милиции. Поскольку тот был пьян и с виду явно поучаствовал в хорошей драке, его не могли не отчислить.
Исколесив полгорода и опросив тьму народа, Дон понял, что больше ничего нового о Сарычеве не узнает, и переключился на знакомых Кузнецова. К Василию окружающие относились с гораздо большей теплотой, чем к Аркадию. Даже пожилая дама, работавшая до пенсии в детской комнате милиции, отзывалась о бывшем подопечном не без уважения:
— Конечно, нервы шалопай потрепал нам здорово, но я надеялась, что он избежит кривой дорожки. Василий, как кошка, неизменно падал на четыре лапы. В нем вообще было много от кошки… Независимость, расчетливость, умение приспособиться к обстоятельствам, оставаясь при этом самим собой. Его дружки катились без руля и ветрил, куда занесет, а, сбиваясь в стаю, шалели до полной потери разума. Кузнецов же внешне играл по их правилам, — если отсутствие тормозов можно назвать правилами, — но головы не терял. Чувствовалась в нем что-то такое… не знаю, как выразить словами… Стержень? Самодисциплина? Здоровый инстинкт самосохранения? В общем, к группе риска я его никогда не причисляла.
