Я пробормотала что-то отрицательное, но попыталась улыбнуться. Гримаса, очевидно, получилась неважной. Сосед сочувственно покачал головой:
— Почему унылая, Лидия Сергеевна? Не выспались? Вы простите меня сердечно за гиперболу, но сегодня вы похожи на глисту в обмороке…
Я не стала ему занудливо объяснять, чем гипербола отличается от метафоры.
— Послеродовая депрессия, Борис Аркадьевич, — неохотно объяснила я. — Десять лет мучений. Вы ночевали?
— Что вы, — испугался Постоялов, — боже упаси. У меня, в отличие от вас, маленький камин. Полчаса назад приехал. Пока заправился, к жене в больницу завернул…
— Что-нибудь серьезное?
— Да нет… Вернее, да, но пронесло. Спасибо эскулапам, справились. — Борис Аркадьевич троекратно сплюнул и подрумянился. — На колено жаловалась. А оказалось, тромбофлебит. Тромб оторвался и двинулся по сосуду. Вовремя обнаружили, слава богу, а не то бы перекрыл сосуд — и пиши пропало…
— Ужас какой…
— Не говорите, Лидия Сергеевна. Теперь вот за двоих тащу. И ботву перерубил, и в кладовке вчера разобрал — специально приезжал… Старое тещино хозяйство — откуда оно? — все на мусорку отволок. Какие-то кастрюли, часы с кукушкой — от кукушки, между нами говоря, одна челюсть осталась… Даже книги — вы бы видели, в каком состоянии! Мыши сожрали! А ведь приличная литература. «Капитан Фракасс», «Асканио», «Двадцать лет спустя» — сорок девятого года издания! «Наш человек в Гаване» Грэма Грина… Эту, собственно, и не жалко, нуднота невыносимая…
Постоялов, насколько я знаю, принадлежал к среднему классу. Средний автомобиль, средняя дача. Средняя… жена. Занимался незначительной куплей-продажей, в высшие сферы не лез, справедливо полагая, что в высших сферах отечественного бизнеса долго не живут. То есть не рисковал. Хотя очень часто пил шампанское.
На нижней улице, окаймленной зарослями тальника — спутника пересыхающей протоки, — раздался автомобильный гул. Я скосила глаза. В ворота восточного соседа — «голубого» доктора Грецкого — въезжал малютка «RAV». Магнитола гремела на полный «dolby-surraund»: стареющий мачо-шансон прокуренно плакал о заблудившемся лете. Навстречу гостю уж спешил хозяин особняка — апологет большой и чистой гомосексуальной любви терапевт Грецкий. Безлик, брюхат, рост — метр в прыжке, нос — повеситься можно. Обежал капот и услужливо распахнул дверцу, из которой появился зевающий молодой человек в кудряшках. Манерно принял протянутую руку.
— Врачи без границ, — глубокомысленно хмыкнул Борис Аркадьевич. — Небо бы такое голубое.
— Тьфу на них. — Я воткнула топорик в теплицу и отправилась пить чай с халвой.
Минут через десять у моих дверей нарисовалась Зойка Макарова — мнительная особа, в направлении которой вчера днем продвигался серый «вольво». Я как раз пила из блюдечка чай, важно надувая щеки, и прекрасно видела между шторами, как она мнется на крыльце, кусая губы и царапая запястья (ванилью натерла).
— Да входи, чего там! — крикнула я. — Неродная, что ли?
Она вздрогнула, как-то воровато поозиралась и прошмыгнула на кухню.
— Ты чего вся зеленая? — поинтересовалась я. — Гремлины в доме завелись?
— Ты тоже не розовая, — отбилась Зойка.
И это верно. Утро туманное. И ночью трижды испугали. Не считая маньяка в переулке.
— Присаживайся, — кивнула я на электросамовар. — Чайку хлебни.
Зойка яростно замотала головой:
— Не-е, Лидочек, пойду я…
И опять замялась, заерзала, как будто у нее под фуфайкой спиногрыз завелся. Ну и шла бы.
— Чего хочешь-то? — вздохнула я.
Она решилась. Стянула с себя спиногрыза и начала издалека:
— Тут ко мне давеча мужчина приезжал… На «вольве»…
— Поздравляю, — пресекла я надвигающуюся паузу. — Ты взяла себе нового мужчину? Крутого, что ли, завалила?
Зойка преобразилась. Очевидно, моя фраза послужила для нее термальным источником. Лицо запунцовело, глазки зажглись. Грудь обозначилась под фуфайкой и двинулась в психическую. Так и рождаются пылкие гурии из бледных замухрышек.
— Он чудо, Лидунчик. Ты не представляешь, какой это удивительный мужчина! Он богатый, высокий, красивый, благородный… Геной звать. А какие он мне цветы подарил! Белоснежные пионы, привитые к хризантемам — ты можешь поверить?.. Ой, я не могу, Лидуня… Знаешь, чем мы занимались?
Мне показалось, она сейчас заскулит от сладострастия. Я почувствовала себя несправедливо обиженной.
— Представляю, — пробормотала я.
— Нет, ты не представляешь! Это невозможно представить… Мы три часа не вылезали из кровати! Мы десять раз делали это! Останавливались и снова начинали… Останавливались и начинали… И с каждым разом он становился нежнее, еще ласковее, домашнее… Он стал моим за эти часы, понимаешь?.. Мы до половины восьмого занимались любовью!..
Все понятно. Зойка, кажется, подсела. Теперь она может смело убрать в кладовку любимый фаллоимитатор о двух концах. До следующего «безмужичья».
Я сглотнула:
— А потом?
Внезапно она скисла:
— А потом он поехал к жене. И детям…
Я облегченно вздохнула. Пожалуй, вопрос о фаллоимитаторе оставим открытым.
— А чего хочешь-то?
Вопрос прозвучал грубовато. Но я сознательно пошла на хамство. Негоже распространяться о своих личных контактах в присутствии одинокой, разведенной женщины.
Зойка посмотрела на меня как прокурор Руденко на подсудимого Геринга:
— Я не хотела его отпускать. Он тоже не хотел уезжать. Он сказал, что сочинит жене причину и пулей вернется.
— И не вернулся, — догадалась я. Подумаешь, трагедия. Обычная история. Зойка Макарова не последняя дура в Сибири.
— Да-а… — Она скисла еще вдвое и изобразила по слезинке на каждом глазу. Потом вздохнула мучительно и больно и выложила наконец свою просьбу: — Лидунечка, дай позвонить…
— Иди звони, — я кивнула на лестницу. — Мобила там. А ты не боишься поставить мужчину в неловкое положение?
— Да что ты, — она махнула рукой. — Все будет хорошо. Я представлюсь его секретаршей.
И ушилась в мансарду. Через несколько минут спустилась — постаревшая, сгорбатившаяся, с трясущейся челюстью. «От ворот поворот», — догадалась я. К черту послали. И не стала выяснять обстоятельства, целиком признавая Зойкино право на конфиденциальность собственных соплей.
Она сама раскололась. Остановилась в дверях и, потрясенно вращая глазами, проговорила:
— Он не ночевал дома. Он вообще не возвращался…
Окинула кухню невидящим глазом, нашла на ощупь проем и удалилась, оставив меня в раздумье.
В последующие полчаса на дефиле был замечен Ромка Красноперов — компьютерный гений из Волчьего тупика. Я опять рубила в щепки капусту, причем делала это ритмично, синхронизируя удары с боем барабана со стороны любвеобильного доктора Грецкого.
— О, е-е! Какой сюрприз! Какая сцена! Ты сделала это!.. — прозвучало за спиной молодо и задорно.
Я чуть топор не выронила.
— Привет, Косичкина! — таращась на меня счастливым неженатым взором, вскричал гость. Этот падкий на спецэффекты вундеркинд и сегодня не выходил из амплуа — был одет в красно-желтую куртку, кирзовые сапоги и какой-то ночной колпак с рюшечками.
Чего это они ко мне зачастили?
— Привет, Краснопёрдов, — согласилась я. — Чаю хочешь?
— Расслабься, — великодушно проглотил мой экспромт Ромка. — Это рабочий визит, не официальный, не надо почестей. Ответь, Лидунька, на один вопросец. Вернее, проконсультируй. Предложили мне тут по случаю ксолойтцкуинтли…
— Повтори, — не поняла я.
— Обидно, — взгрустнул Ромка, — а я думал, ты знаешь. Зря шел. Ксолойтцкуинтли. Это голая собачка такая мексиканская. Злая, отвязная. Потеет, на солнце обгорает клочьями. Страшенная, как ядерный гриб. Зато недорого — всего девятьсот гринов. Вот не знаю теперь — брать или отказываться.
— Бери, — сказала я, — однозначно. Очень отвечает твоему стилю.
— Я тоже так думаю, — обрадовался Ромка. — Боюсь, с Лабрадором или золотистым ретривером на поводке я буду смотреться нелепо. Ну спасибо тебе, подруга.
— Эй, подожди, — вдруг вырвалось у меня. Ромка как-то напрягся. Или показалось?
— Чего тебе, Косичкина?
И тут как сверкнуло — или это во мне сверкнуло?.. На короткий миг мне сделалось плохо. Закольцовка в извилинах, как сказала бы презрительно Бронька. Я узрела другого Красноперова… Я поменяла состояние сознания — помчалась в другое измерение, только руками всплеснула. Ночь, Фасадная улица, тень из куста… Шипящее пламя, контур худого лица… Холод, страх, липкая мерзость по телу… Я словно заново окунулась в это дурацкое происшествие… Мама мия! Остановись!
Я вернулась в дачный мир — настоящая «закольцовка». Где кружилась, непонятно. Ромка — сам по себе, маньяк — сам по себе, ничего похожего, кроме роста. Да и голос Красноперова с другим не спутаешь. «Не шизуй, девушка, — приказала я себе. — С приобщением к семье душевнобольных ты не станешь гениальнее. Это мамина теория, не твоя»…
