Вдруг Потап уловил на себе чей-то взгляд. Из-за соседней стойки, прячась за спинами едоков, за ним подглядывал полутораметровый человек в офицерской ушанке.
— Эй, пацан, поди сюда, — поманил его Мамай.
Мальчишке оказалось около пятидесяти. Он подошел чеканным шагом, отдал честь и подобострастно задрал подбородок. Потап почувствовал себя неловко. Заводить беседы с местным дурачком ему не хотелось.
— Извиняюсь, — буркнул Потап. — Обознался.
Мужичок понимающе улыбнулся и снял шапку, обнажая теплую плешь.
— Здравия желаю, — по-крестьянски склонился убогий.
— Ну, чего тебе? — грубовато спросил Мамай. А на, ешь пельмени и уходи. Иди, понимаешь? Ту-ту-у! Кушай и иди на улицу. Там Дедушка Мороз всем подарки раздает. Понимаешь?
Дурашка глупо поморгал глазами, но к угощению не притронулся.
— На работу не возьмете? — неожиданно попросил он.
— Извини, брат, не могу, — раздраженно ответил Потап, переходя к другой стойке.
Убогий не отставал. Вежливо подождав, пока Потап допил какао, он дернул его за рукав:
— А может, возьмете?
— Это опять ты? Я же сказал.
— А вы возьмите.
— Хорошо, возьму, возьму, — уступил Мамай, надеясь отделаться от слабоумного по-хорошему. Что ты умеешь делать?
— Ничего, — серьезно ответил убогий.
— Я имею в виду карандаши точить, подметать, клей намазывать — умеешь?
— Не умею. Я военный.
— Военный? Ну, тогда, брат, сложнее, для тебя только одна вакансия — директор советской власти. Будешь?
— А где?
— Да везде! — Потап сделал широкий жест и быстро направился к выходу.
Новоиспеченный директор советской власти преданно потрусил за ним.
— Так не пойдет, — блеял он. — Что это за работа. Я про такие должности никогда и не слышал. Вы все выдумываете, а мне не до шуток.
В душе Потапа зародилось сомнение. Он остановился и присмотрелся к убогому повнимательнее. Мужичок рассуждал вполне здраво, да и вид у него был почти как у нормального.
— Так ты что, — негромко спросил Потап, — не дурачок, что ли?
— Никак нет. Майор запаса Атамась. Майор — звание, Атамась — фамилия…
И в подтверждение своих слов Атамась предъявил фотографию, с которой на оторопевшего Мамая смотрел бравый вояка в майорских погонах, удивительно похожий на самого Атамася.
— Тьфу! — возмутился прозревший устроитель борделей. — Ну, ты, майор, даешь! Чего к гражданскому населению цепляешься?
— Насчет работы я.
— Какой такой работы! Как ты, такой бестолковый, до майора дослужился? С таким ростом в армию вообще не берут!
— Я ведь могу и швейцаром, — убежденно заявил отставник. — Дисциплину буду соблюдать и порядок. Да разве ж мы не понимаем!
Потап вновь вернулся к мысли, что перед ним сумасшедший, и, с трудом сдерживая себя, заговорил:
— Слушай сюда. Назначаю тебя швейцаром. Прямо сейчас. Стой здесь и никуда не уходи. Следи, чтоб двери громко не хлопали. Все. Завтра приду — проверю.
До хлебного магазина Потап добрался почти бегом, завернув за угол, перевел дух.
— Могу смотрителем быть, если доверите, — раздался за спиной уже знакомый голос.
Мамай метнул в преследователя многообещающий взгляд.
— Любезный, я кто, по-вашему? Председатель биржи труда? Работодатель из Бразилии? Или тебе просто в бубен дать?
Майор испуганно присел и стал от этого совсем крошечным.
— Вы бордель открываете или не открываете? _ взвизгнул он капризным голосом. — Мне сестра сказала, что вы там за управляющего будете! Я к вам на службу! Швейцаром. Или смотрителем. Или сторожем. Дисциплину соблюдать. Берете или нет?
Мамая поразила страшная догадка.
— Иди к черту, — зашипел он, наступая. Или я тебя…
На этот раз Атамась проявил завидную сообразительность. Он исчез так быстро, что у Потапа исчезла необходимость заканчивать начатую фразу.
Вторую половину дня Потап Мамай посвятил изучению города. Неутомимо вглядываясь в вывески учиреждений, он исследовал улицы и переулки центра, рисовал в блокноте топографические карты, загадочные знаки, делал пометки. При этом Потап действовал по какой-то ему одному известной системе и ни разу не повторял уже пройденный маршрут. Из архитектурных сооружений экскурсанта интересовали школы, детсады, торги и конторы. Но на их фасады он не обращал внимания. Обнаружив нужное заведение, Потап быстро проникал вовнутрь и вступал в деловую беседу с техническим персоналом в лице вахтеров и завхозов. Разговор длился недолго и чаще всего приносил визитеру чувство удовлетворения, после чего в его блокноте появлялся очередной жирный крест. Лишь иногда общение с вахтером делало Потапа серее тучи, и, озабоченно покусывая губу, он ставил на карте вопросительный знак.
К шести часам вечера, обзаведясь уймой новых знакомых, Потап вышел к площади Освобождения (бывшей Октябрьских Завоеваний). Экскурсия была окончена и подведя ее итоги, экскурсант мог покляться, что милее города он в жизни не встречал. Ни напыщенная Вена, ни романтический Париж, ни чопорный Лондон не произвели бы на него такого приятного впечатления, какое произвели Козяки. Конечно, районный центр заметно уступал центрам европейским в количестве дворцов в стиле барокко, костелов и соборов различных богоматерей. Но, с другой стороны, в тех же пресловутых столицах вряд ли можно было отыскать такие смешные улицы и неказистые домики, из которых, собственно, и строился архитектурный ансамбль Козяк. К тому же Потап был не настолько придирчив, чтобы обращать внимание на подобную чепуху. Эстетические удовольствия интересовали его мало. Ему хотелось большего. Он искал счастье.
Обойдя десять пыльных кварталов, Потап Мамай приблизился к счастью почти вплотную.
Козяки погрязли в сумерках. Но на площади в честь новогодних праздников горел фонарь, хорошо освещая общегородскую елку. В полной тиши было слышно, как скрипит ее каркас и шелестят бумажные игрушки, повешенные достаточно высоко, чтобы их нельзя было украсть. За елкой, далеко от дороги, обдуваемый всеми ветрами, из темноты выступал памятник вождю мирового пролетариата. Убедившись, что вокрут никого нет, Мамай направился к идолу.
Памятники Ленину при всей их схожести с оригиналом нередко отличаются друг от друга. Так, Ильича, воздвигнутого на вокзале города Астрахани, неведомый скульптор изобразил в виде коренастого крепыша, лицом похожего на степного кочевника. Ильичам Кавказа обычно ваяли гордый профиль. В Сибири на постаментах стоят плечистые богатыри с могучей грудной клеткой. Вождей Москвы и Петербурга отличает интелигентность и стройная осанка. Козякинский Ильич выделялся среди собратьев широким тазом и ехидной мордой. Но все-таки, вне всякого сомнения, это был он — В.И.Ульянов.
Налюбовавшись истуканом вдоволь, Потап расскрыл блокнот и нерешительно начертил в нем крест.
— Быть такого не может, — проговорил он, как бы убеждая самого себя, но, посмотрев на изваяние еще раз, резонно заметил: — А почему, собственно, не может?
Эта мысль понравилась ему настолько, что он быстро перечеркнул крест и поставил жирный знак вопроса. И хотя ни в облике вождя, ни в самом его присутствии не было ничего удивительного, по пути в гостиницу Потап еще долго на него оглядывался, будто не веря своим глазам, пока исполин окончательно не канул в темноту.
В коридоре с чашкой в руке его поджидала Элеонора Гаркушка, явившаяся по чрезвычайно важному делу. Тревогу в ее душе вызвали зловещие знаки, которые показывала кофейная гуща. Два часа кряду Элеонора пыталась разгадать засохшие узоры, но выходила какая-то ерунда. На дне чашки виднелась фигура мужчины, в котором Элеонора без труда узнавала учителя бальных танцев Пиптика. Раскинув крылья, предмет ее грез стоял на краю пропасти, намереваясь то ли в нее упасть, то ли взлететь. Но в любом случае было непонятно, собирается он в конце концов жениться, как и обещал, или не собирается. Не найдя утешительного ответа, Гаркушка бросилась за консультацией к пророку.
Отвлекшись от своих дум, Потап недовольно покосился на чашку и дал вразумительное разъяснение:
— Фигуру в виде бочки видите?
— Ну, — насторожилась девушка.
— Так это вы. А дятла с крыльями?
— Ну.
— Так это он.
— И что?
— Как — что! Вывод один: он в вас влюблен.
— Правда?
— Вы уж мне поверьте, — заверил Мамай и, не попрощавшись, сердито закрыл двери.
Утром Элеонора пришла показать новый узор, весьма напоминающий обычную фигу, но оказалось, что ясновидец, оплатив номер за неделю вперед, исчез из гостиницы.
Спустя три дня, ровно в полночь, в Козяках остановился поезд. В последнем вагоне отворилась дверь нерабочего тамбура, и в её тусклом проеме появились две фигуры. Они бесшумно спрыгнули на насыпь и, ориентируясь по звёздам, двинулись на северо-запад.
