– Вы уж извините меня, – отирая пот со лба, тяжело вздохнула Альда. – Это моя дочь, Адела.
– Симпатичная девушка, – заметила я, проходя в комнату.
Так начался наш первый урок.
На втором уроке мне удалось внимательнее разглядеть Аделу. Чтобы дочь не болтала слишком много по телефону, Альда не позволяла ей поставить в свою комнату параллельный аппарат. Каждые десять минут раздавался телефонный звонок, и Альда с тяжелым вздохом подзывала дочь к аппарату. Не нужно было уметь читать мысли, чтобы по игриво-капризно-сварливому тону юной красавицы догадаться, что она разговаривала с представителями мужского пола. Видимо, эти поклонники чем-то ее не устраивали, и среди мешанины слов незнакомого языка я выделила два наиболее часто повторяющихся слова: «конье» и «ходер».
Когда девушка, закончив пятый по счету разговор, вышла из комнаты, я спросила Альду о значении этих слов. Преподавательница замялась.
– Вообще-то одно из значений глагола «ходер» – это «беспокоить», – задумчиво сказала она. – Но лучше посмотрите сами эти слова в словаре ненормативной испанской лексики.
С этими словами мексиканка достала с полки увесистый том и протянула его мне.
С урока я уходила, чувствуя себя обогащенной. Я еще не умела говорить по-испански, но уже научилась ругаться.
По мере моего прогресса в испанском языке наши отношения с Альдой становились все более дружескими, хотя в обращении со мной, впрочем, как и со всеми остальными, она неизменно придерживалась официального «вы». После уроков мексиканка приглашала меня попить чаю и, облегчая душу, рассказывала о новых штучках, которыми порадовала ее доченька.
– Представляете, она опять получила двойку по испанскому языку, – тяжело вздыхая, жаловалась мне Альда, размешивая сахар в изящной фарфоровой чашке. – И она опять поссорилась со своим боливийцем.
– С боливийцем или с уругвайцем? – на всякий случай уточнила я.
Подробности любовных приключений юной мексиканки запросто могли дать фору любому сериалу. И я, в глубине души даже немного завидуя столь насыщенной любовными переживаниями жизни, испытывала живой интерес ко всему, что касалось Аделы.
– Не-е-т! – низким протяжным голосом сказала Альда. – С уругвайцем она разругалась еще в прошлом месяце после того, как он устроил кошачий концерт у нас под окнами.
– Кошачий концерт? – с любопытством переспросила я. – Об этом вы мне еще не рассказывали.
– Ну как же? – не поверила Альда. – Неужели я забыла вам рассказать? Так вот, Адела познакомилась на дискотеке с этим эквадорцем…
– С эквадорцем или боливийцем? – снова уточнила я.
– Ну я же говорю – с эквадорцем, значит, с эквадорцем. – В голосе Альды послышались нотки раздражения. Она во всем любила порядок. – Боливиец появился позже. Ирина, не перебивайте, пожалуйста, а то я не стану рассказывать.
– Не буду! – пообещала я.
– Так вот, Адела познакомилась на дискотеке с этим эквадорцем, он вроде здорово танцевал сальсу, и сказала Амбросио, что больше не любит его.
– Амбросио – это уругваец? – догадалась я.
– Да, Амбросио – уругваец, – метнув на меня недовольный взгляд красивых черных глаз, подтвердила мексиканка. – Я же просила вас…
– Все, молчу, молчу, – поклялась я.
– Амбросио – уругваец, – продолжала неторопливо чеканить слова Альда, – Эусебио – эквадорец, а Хервасио – боливиец.
«Амбросио, Эусебио, Хервасио, – как заклинание, повторила я про себя. – Это еще хуже, чем учить таблицу Менделеева. И как только испанцев угораздило изобрести такие имена?»
Мексиканка между тем продолжала свой размеренный рассказ:
– Так вот, после того как Адела сказала Амбросио, что больше не любит его, он пришел ко мне и долго плакал, что больше не хочет жить. Он все плакал и плакал и умолял меня помочь ему, а у меня был ученик, и вообще я была жутко занята. А потом Амбросио сказал, что Адела бросает его из-за имени и спросил меня, вернется ли она к нему, если он сменит имя.
– Из-за имени? А при чем тут его имя? – забыв от любопытства о запрете на вопросы, снова перебила я.
Но Альда, аккуратно откусывающая кусочек от своей любимой конфеты «Рафаэла», была в благодушном настроении и не обратила внимания на мою промашку.
– Все дело в том, что «Амбросио» – слишком длинное имя, – объяснила она, – и Альда сократила его в русской манере.
Мексиканка замолчала, засунув в рот остатки конфеты.
– И как же она стала его называть? – заинтересовалась я.
– Бросик, – проглотив конфету, пояснила Альда.
– Бросик? – хихикнула я. – Но ведь это похоже на…
– Вот именно, – с достоинством кивнула мексиканка. – Это похоже на русский глагол «бросить». Вот Амбросио и решил, что Алела бросила его из-за имени.
– Любопытная логика. Я бы до такого не додумалась. И что ж вы ему посоветовали?
– А что я могла ему посоветовать? – Речь Альды стала более нервной. – У меня был урок, я была страшно занята. Я сказала ему, что Аделе нравится имя Мигель и посоветовала парню не терять надежду, потому что истинная любовь всегда побеждает.
– И что он? – снова вмешалась я, потому что Альда замолчала, задумчиво разглядывая конфеты. Она не хотела толстеть.
– Ушел, слава богу, – принимаясь за следующую «Рафаэлу», пожала плечами мексиканка. – Зато ночью вернулся с дружками и устроил кошачий концерт.
– Как это?
– Этот кретин явился в полночь под балкон Аделы со сворой дружков-индейцев, с гитарой и рупором, который он неизвестно откуда взял. Для начала он долго и нудно кричал в рупор, слава богу, хоть по-испански, о том, что отныне он зовется Мигель и что его любовь к Аделе выше Кордильер и глубже озера Хитуаку.
– Как романтично, – заметила я.
– Куда уж романтичнее, – мрачно усмехнулась Альда. – А потом эта свора безголосых койотов вообразила себя певцами, и они принялись горланить ужасную мексиканскую песню «Гвахалоте», в которой есть слова:
Я хочу оставить свое семя в твоем животе,
Я жду тебя, ты нужна моему телу,
и так далее.
– Интересная постановка вопроса, – задумчиво сказала я. – Занятно, как словесная форма выражения любви отличается в северной и южной культурах. Русский сказал бы: «ты мне нужна», а латиноамериканец говорит: «ты нужна моему телу».
– Ничего интересного, – еще более мрачно закончила Альда. – Адела запустила в него горшком с моим любимым кактусом, хорошо хоть, не убила никого, соседи вызвали милицию, певцы разбежались при ее появлении, а меня на следующий день мучила жуткая головная боль. До сих пор не могу вспоминать об этом без содрогания. Ну и молодежь нынче пошла. Я в их возрасте никогда не позволяла себе подобных выходок.
– А по-моему, это даже весело, – я попыталась утешить преподавательницу. – Зато вам всегда есть о чем порассказать. Вашу жизнь уж точно скучной не назовешь.
– Вам-то легко говорить, – почему-то обиделась Альда. – Голова по утрам не у вас болит. Вот родили бы себе ребенка и наслаждались счастливой жизнью. Тогда я послушаю, какие веселые истории будете рассказывать вы.
– Нет, в этом деле я пас, – решительно замотала головой я. – Боюсь, у меня не хватило бы здоровья отбояриваться от поклонников моих детишек. Даже когда у моей собаки течка, приходится дубину с собой носить, иначе не отобьешься, а ведь с собаками куда легче.
– Вот и я о том же, – мрачно кивнула мексиканка. – Если бы я могла отваживать ее поклонников дубиной, все было бы гораздо проще.
Видя, что она совсем загрустила, я решила переменить тему разговора.
– А у вас случайно не найдется какого-либо детектива на испанском? – спросила я. – Обожаю детективы, а так я еще и в языке попрактиковалась бы.
– Так вам нравятся детективы? – встрепенулась Альда. – Я тоже от них без ума. Собираю все подряд. Кстати, вы читали Хмелев-скую?
– Нет, даже не слышала о ней, – пожала плечами я. – А кто она такая?
– Польская писательница. Пишет иронические детективы. Очень веселые. У меня все ее книги есть, – пояснила мексиканка. – Хотите почитать?
– Хочу! – беспечно ответила я, не подозревая, что этим заранее обрекаю себя на неприятности…
Первой книгой Хмелевской, которую я прочитала, оказалась «Подозреваются все».
– Отличная книга! – сказала я Альде на следующем уроке. – Наконец хоть что-то, не похожее на «крутые» детективы с пьянками и мордобоем.
– Это еще что! Остальные книги еще лучше, – сказала мексиканка с такой гордостью, словно она сама их написала. – У меня есть все!
Любовь к книгам Хмелевской объединила нас, и даже после того, как я перестала брать уроки, мы регулярно встречались, обмениваясь впечатлениями о ее новых детективах.
К своему удивлению, я обнаружила значительное сходство между слегка взбалмошным и непредсказуемым характером польской писательницы и моим собственным. Думаю, именно этим отчасти объяснялась моя страсть к ее книгам. Всегда приятно узнавать в героине себя, хотя на самом деле различий между нами было значительно больше, чем сходства.
