Мы ждали от него последнего, окончательного приговора — слов, которые объяснили бы необъяснимое.
Министр поднял взгляд и перевел его со своих теребящих лепесток пальцев на Стеллана Линдена, сидящего прямо перед ним на диване. Потом медленно, словно бы с большим усилием и неохотой перевел взгляд в дальний угол на Кристера Хаммарстрема.
Теперь Министр обращался к нему одному:
— Сегодня утром я уже знал, что это ты убил Беату и Еву. А сейчас я знаю, как ты их убил.
28Кристер Хаммарстрем не отвечал.
Он, казалось, еще более сжался и почти исчез в своем кресле.
Капли дождя, ударяясь об окно, стекали по нему вниз, и под этот неслышный аккомпанемент тихо и поначалу с видимым усилием Министр заговорил:
— Я стал догадываться об истине, начиная с момента, когда вдруг понял, почему исчезла салфетка из дома Беаты. Зачем она понадобилась убийце? Никакой особой ценностью она, по-видимому, не обладала. И все-таки она ему для чего-то понадобилась! Может, для того, чтобы стереть отпечатки пальцев? Нет, вряд ли. Ведь наверняка он работал в перчатках. Или, может быть, в комнате, где произошло убийство, случилось что-то непредвиденное? Что-то, что заставило его использовать эту салфетку? Может, он измазался кровью? И хотел стереть ее? Но он стрелял в Беату с расстояния четырех-пяти метров. Или, может, он поранил себя или... Нет, это невозможно, этого не может быть! И все же! Это объяснило бы некоторые странные обстоятельства... И тут я понял: Беата, должно быть, сама выстрелила в убийцу и ранила его, а он сорвал со стола салфетку и перевязал ею рану. Вот чем объяснялось суровое, решительное выражение лица Беаты. «Она выглядит как солдат, павший на поле боя», — сказал адъюнкт Перссон. Вот почему так странно вел себя Кристер в тот вечер. «Он молчал, сжав зубы, и не говорил ни слова», — так рассказывала нам Ева. Отсюда и тот приступ слабости, охвативший его, когда он вернулся в комнату убийства вместе с Евой, — прогулки туда и сюда по лесным тропинкам в темноте раненому легко не даются, и у него, должно быть, адски болела рука. Страдальческий вид профессора в последующие дни, который мы приписывали его чрезмерным трудам садовода, тоже объяснялся ранением. Беата, конечно, не преминула воспользоваться ружьем, я должен был это понять, когда Хюго Маттсон, раздавая нам перед соревнованием ружья, напомнил, что фру Юлленстедт всегда имела дома оружие.
Но почему в тот вечер, когда ее убили, оно лежало у нее наготове? Неужели она предчувствовала свою судьбу? Нет, вряд ли. Она опасалась непрошеного гостя. Как мы и предполагали, она поняла, что кто-то обыскивал ее дом. И посчитала, что это скорее всего была Барбру — ей единственной она доверила ключ — или же Стеллан Линден, искавший нужные Барбру для диссертации литературные материалы. Беата ведь наотрез отказалась предоставить их племяннице. Ранее в тот же день — последний в ее жизни — она потребовала свой второй ключ обратно и весьма недвусмысленно запретила все дальнейшие необъявленные визиты в свой дом: «Приходи, когда я дома, я сама впущу тебя. Никаких других посещений я не потерплю! Ты знаешь, что я говорю серьезно. И передай это тому, кто, как кажется, этого не понимает!» Мы знаем, что она потребовала от Сигне назвать себя, когда Сигне приходила к ней раньше. Если бы в дверь постучал Стеллан Линден, она бы ни за что его не впустила. «А как поведет он себя в таком случае?» — наверное, спрашивала она сама у себя. И она твердо, как зеницу ока, решила защищать самую любимую, дорогую для нее часть своей собственности и поэтому положила рядом с собой в гостиной ружье.
Министр на мгновение прервал свою речь и кинул быстрый взгляд в угол на Кристера Хаммарстрема.
— Когда в вечер убийства ты постучал к ней в дверь, требование назвать себя застало тебя врасплох — ты ведь не был у нее с тех пор, как приходил вместе со всеми поздравлять с днем рождения. По понятным причинам ты не мог долго стоять на пороге, выкрикивая свое имя, — Беата была почти глуха. Поэтому ты использовал отмычку, которой, несомненно, запасся заранее. Со своего кресла в гостиной Беата вдруг видит, как открывается запертая дверь. Она слышит мужской голос, а поскольку ключа от ее дома у посторонних быть не может, приходит к выводу, что в дом ломится малосимпатичный Стеллан Линден, чтобы насильно отобрать у нее бумаги. Беата гневается, возможно, она выкрикивает предупреждение, но не слышит, что отвечает ей ее доверенный врач, и не узнает его тоже, поскольку видит перед собой на пороге только тень — в прихожей сумрачно, а в гостиной горит только одна лампа. Тогда она стреляет в тень и попадает тебе в левую руку. Ты поднимаешь ружье и убиваешь ее наповал. Замечаешь на столе салфетку, срываешь ее и перевязываешь салфеткой рану — любой ценой ты должен скрыть, что здесь, в доме, произошла перестрелка и что убийца получил ранение. Ты, наверное, с самого начала хотел отвлечь подозрения полиции от дачников, взломать замок, устроить в комнате беспорядок, украсть деньги и вообще создать в доме у Беаты антураж убийства с целью ограбления. Но ты был или слишком шокирован болью и неожиданностью отпора, или не осмелился ничего трогать из боязни оставить, несмотря на перевязку, следы крови. Прежде чем бежать, ты забрал с собой ружье Беаты и пулю, прошедшую через руку насквозь и ударившуюся о каменную кладку дымохода. Дома ты делаешь новую перевязку — уже поосновательнее — и приходишь в 20 часов 40 минут — на пятнадцать минут позже назначенного срока — к Еве Идберг. Она видит, что ты бледен, суров и неразговорчив, но находит этому естественное объяснение — ты злишься из-за того, что она заставила тебя сопровождать себя к Беате.
Но зачем ты убил Беату? Ты ведь убил ее не с целью самозащиты. Ты пришел к ней, чтобы ее убить.
Я убежден, у тебя не было особых причин убивать ее, и как раз отсутствие их сыграло во всем этом роковую роль. Примерно год ты планировал и готовил убийство другой женщины — Евы Идберг. Полную и истинную причину, толкнувшую тебя на это убийство, можешь, наверное, объяснить только ты сам, я же лишь предполагаю, что оно связано с какой-то любовной историей в прошлом: вполне вероятно, Ева шантажировала тебя — чем еще можно объяснить, что она смогла сравнительно недавно купить дом и роскошный автомобиль, хотя жила только на зарплату? А вот что мы знаем точно — Ева купила здешнюю дачу два года назад и уже тогда была знакома с тобой и периодически работала в той же клинике, где и ты. Мы знаем также, что ты не скрывал своего раздражения, когда видел ее в местном обществе или слышал упоминания о ней в разговоре. «Он такой раздражительный и нервный последнее время, — говорила она о тебе еще до убийства Беаты и добавляла: — Но меня он слушается». Она шантажировала тебя скорее всего той автомобильной аварией, случившейся четыре года назад, в которой погибла твоя жена. Ты был за рулем, когда, сделав опасный поворот, твоя машина столкнулась с автомобилем, ехавшим, согласно твоим показаниям — других свидетелей в живых не осталось, — по неправильной, по той же, что и ты, полосе дороги.
По-видимому, ты пытался убить Еву еще прошлым летом. Она рассказывала, как под ней сломалась лестница, когда она красила дом, — возможно, лестница сломалась не случайно. Возможно, ты заготовил для нее еще пару подобных «несчастных случаев». К счастью, все они кончились ничем — Ева была, и она охотно гордилась этим, сильной и хорошо тренированной женщиной. И поскольку она отличалась к тому же поразительной жизнерадостностью, ты не мог рассчитывать на то, что инсценированное «самоубийство» или же отравление лекарством не вызовут подозрений. Ты понял, тебе остается только одно — прибегнуть к открытому, незавуалированному насилию.
Но и это было непросто: ведь сразу после убийства полиция неминуемо узнала бы о ваших отношениях и о ссоре, и тогда ты не смог бы избежать серьезных подозрений? Но ты призвал себе на помощь весь твой методический гений — ведь это благодаря ему ты добился таких успехов в хирургии — и со временем выработал хитроумный и коварный план.
Ты, конечно, знал, что Беата Юлленстедт тяжело и неизлечимо больна, об этом рассказал тебе ее лечащий врач. Почему бы — наверное, спросил ты себя в какой-то злосчастный миг, — почему бы мне не сократить страдания этой старой и одинокой женщины и не извлечь из ее смерти пользу? Разве не смог бы я — и в этом, полагаю, заключалась главная идея твоего плана, — убив Беату, подстроить дело так, чтобы Ева «увидела» убийцу, а потом убить Еву и представить это второе убийство как устранение опасного свидетеля? Полиция наверняка — таков был твой расчет — стала бы рассматривать смерть Евы как «сопутствующее убийство» и не искала бы за ним других мотивов. Что касается убийства Беаты, на котором бы сосредоточила все свое внимание полиция, у тебя не было никаких внешних причин для совершения его, и известие о том, что Беата завещала тебе картину твоего любимого художника, ты, должно быть, встретил со смешанными чувствами.
