– А деньги?
– А деньги я не хочу Черепу отдавать, деньги я хочу напрямую Ольшанскому вернуть. А то ведь Череп все заслуги себе присвоит, да и связываться с ним – себе дороже…
Костя оживился при мысли о том, что Черепу не видать за это дело награды.
– Напряги мозги, Костя, – очень серьезно заговорил Маркиз. – Где Ольшанский остановился, не знаешь?
– Где в этот раз, не знаю, а в прошлый раз в «Савое» жил, – подумав немного, ответил Костя. – Я случайно слышал, как Череп туда звонил.
– Это хорошо, – расцвел Маркиз, – это счастливая случайность. Значит, вот тебе пленка, и на этом мы простимся. Завтра жди звонка до одиннадцати, а там поступай как знаешь!
С этими словами Маркиз быстро отстегнул Костину руку от двери и вытолкнул его наружу. Костя не успел повернуть голову, как «Мазда» газанула и уехала.
У капитана Ананасова с утра было отвратительное настроение. Кроме того что утро само по себе было, наряду с понедельником, самым нелюбимым его временем, поскольку по утрам приходилось выползать из-под теплого одеяла и приниматься за осточертевшие дела, этим утром у него еще и жутко болела голова, потому как накануне Сеня Гудронов уговорил его зайти после работы в бар «Джон Сильвер».
И повода-то особенного не было, и настроение не слишком подходило, но морально неустойчивый капитан тем не менее дал слабину. И теперь он расплачивался за это немыслимыми физическими и нравственными страданиями. В голове у него буксовал бронетранспортер, лязгали его ржавые гусеницы, да еще и перекатывалось по кабине пустое помятое ведро. Принимать какой-нибудь иностранный аспирин не имело смысла: против такой буксующей и лязгающей крупнокалиберной боли импортная таблетка – то же, что перочинный ножичек против тигра-людоеда.
Ананасов отмел мелькнувшую у него соблазнительную идею застрелиться из табельного оружия как проявление слабости, недостойное настоящего мужчины и капитана милиции, выпил две кружки растворимого кофе, застонал и поплелся заводить машину.
На это утро у него было назначено опознание в морге. Мысль о морге была теперь, в его нынешнем состоянии, более чем уместна, однако прежде следовало заехать за свидетелем, мужем потерпевшей. Этот свидетель вызывал у капитана Ананасова стойкую, ярко выраженную неприязнь – держался то заносчиво, то трусливо и жалко, на опознание ехать долго не соглашался, явно трусил, и следователь решил привезти его в морг хоть в наручниках, лишь бы этот козел не сорвал опознание.
И вот теперь чертова «пятерка» не захотела заводиться.
Ананасов вылез из машины, немедленно угодил ногой в глубокую лужу, выразился по этому поводу так цветисто, что проходивший мимо уличный кот покосился на него с уважением, и полез под капот видавшего виды транспортного средства.
Он зачистил клеммы аккумулятора, разобрал и тщательно протер свечи, употребил еще несколько крепких образных выражений, которые в подобной ситуации часто помогали, но проклятый драндулет не подавал никаких признаков жизни.
Кот вернулся и привел с собой двух друзей, и все трое теперь сидели и слушали, как ярко умеет выражать свои эмоции капитан полиции, попавший в безвыходное положение.
Ананасов опустил руки. Он думал о том, как все-таки несправедливо распределены земные блага. Допустим, какой-нибудь его коллега служит в полиции Майами, штат Флорида. Так мало того что там, в этой благословенной Флориде, не бывает нашей сомнительной слякотной питерской зимы, когда ты вылезаешь из машины и по колено проваливаешься в ледяную лужу, после чего весь день ходишь с мокрыми ногами; мало того что он, этот американский полицейский, ездит на приличном «Шевроле» или бойком «Форде», а не на проржавевшей рухляди, ровеснице белорусского ансамбля «Песняры» и детской передачи «Умелые руки»; так еще и зовут этого любимца удачи, этого довольного жизнью американского козла не иначе, как Сэм Браун или, по крайней мере, Джек Коллинз, а не Андрей Питиримович Ананасов.
Капитан не любил свое имя. Точнее, не столько даже само имя, сколько отчество и фамилию. Отчество у него было какое-то старозаветное, можно даже сказать – церковно-славянское, а фамилия вообще непонятно какая, совершенно не мужественная, фруктовая и экзотическая. Вот у Гудронова фамилия вполне приличная, что-то в ней звучит мужское, серьезное, приходят на ум машины, автогонки…
Вспомнив Сеню Гудронова, капитан невольно подумал о минувшем вечере и тихонько застонал – головная боль от таких мыслей пошла лязгать гусеницами по новому кругу. Капитан скривился от боли и поглядел на командирские часы. Время, когда он обещал заехать за свидетелем Крыловым, безнадежно прошло. Зная, насколько этот Крылов капризный и несговорчивый, Андрей Питиримович еще больше расстроился.
И вдруг в его кармане зазвонил мобильный телефон.
Услышав мелодию известной песни «Наша служба и опасна и трудна», Ананасов вытащил трубку и поднес ее к уху.
– Ананасов, – коротко, по-военному представился он.
– Андрей Питиримович! – раздался в трубке смутно знакомый, но искаженный помехами голос. – Это Крылов вас беспокоит, свидетель!
Капитан собрался уже оправдываться и объяснять свидетелю причины своей задержки, но тот, не давая ему времени на оправдания, быстро проговорил:
– Я уже еду в морг, вы приезжайте прямо туда! – И тут же запищали гудки отбоя.
«Интересно, откуда он знает номер моего мобильного?» – подумал следователь. Но эта мысль отошла на второй план по сравнению с приятной новостью – Крылов не стал выпендриваться, сам поехал в морг, и опознание может пройти как положено, своим чередом.
Правда, проклятая машина могла и дальше демонстрировать свой отвратительный нрав…
Капитан повернул ключ в замке зажигания… И, о чудо! – мотор старой развалины ровно затарахтел.
Некоторые вещи невозможно объяснить, их надо принимать как факт.
Капитан Ананасов пожал плечами и поехал по направлению к Пятой городской больнице.
Альберт Николаевич поднес к уху телефонную трубку и услышал тот голос, который ждал услышать этим утром и которого тем не менее боялся больше всего на свете – голос Аллы.
– Труба зовет! – бодро проговорила его безжалостная компаньонка. – Трясешься, герой?
– Почему? Я ничего… Я готов… я уже собрался… – промямлил Альберт Николаевич.
– Ну вот и отлично. Спускайся, машина тебя ждет у подъезда, ребята довезут тебя до места, они в курсе.
– Да, я иду…
– Слушай, Шварценеггер недоделанный! – прикрикнула Алла. – Мне твое настроение совершенно не нравится! Только попробуй завалить дело на финишной прямой! Ты хотя бы помнишь, что тебе нужно сделать по приезде в фирму? Или у тебя от страха полностью мозги отшибло?
– Почему? Я все помню… я должен сказать, что прибыл за пакетом для «Нординвеста», что моя фамилия Соловьяненко… это пароль, но они ведь меня и так знают…
– «И так знают»! – передразнила его Алла. – Когда речь идет о таких деньгах, необходима точность во всем! Если они заподозрят, что что-то не так, нам этих денег не видать как собственных ушей! Ладно, будем считать, что ты все понял! – И Алла прервала разговор.
Маркиз закрыл складной мобильный телефон, подключенный к системе прослушивания, спрятал его в карман и крадучись двинулся по коридору.
Альберт Николаевич подошел к зеркалу и бросил на себя последний придирчивый взгляд. Он был суеверен и всегда смотрелся в зеркало, прежде чем выйти из дома, особенно в такой важный день, как сегодня.
Лицо у него было слишком бледным… может быть, это из-за освещения, но в глубине души он понимал, что Алла права, что он элементарно боится… и руки выдавали его предательской дрожью…
Он закрыл дверь квартиры, прошел по ярко освещенному коридору к лифту, нажал кнопку вызова.
Кабина подъехала на удивление быстро, как будто ждала его на соседнем этаже. Крылов вошел в лифт. Там уже кто-то был – мужчина такого же роста и телосложения, как Альберт Николаевич, в точно таком же хорошо сшитом черном пальто, стоял спиной к нему. Крылов нажал кнопку первого этажа, и лифт плавно устремился вниз.
В ту же секунду мужчина в черном пальто повернулся лицом к Альберту Николаевичу.
Это было, как в странном сне, когда сталкиваешься на улице с самим собой, словно отражение в зеркале ожило и обрело собственную волю.
Действительно, Крылов как будто смотрел на себя в зеркало, настолько незнакомец был на него похож.
Точно такие же черты лица, точно такие же темно-русые волосы, и подстрижены так же, как у него…
– Привет. – Двойник Крылова лучезарно улыбнулся. – Кажется, мы с вами где-то встречались, ваше лицо мне удивительно знакомо!
С этими словами он достал из кармана пальто голубой пластмассовый флакончик и брызнул в лицо опешившему Альберту Николаевичу резко пахнущей жидкостью.
Перед глазами у Крылова все поплыло, голова закружилась, и на долю секунды он отключился. Когда же сознание прояснилось, он по-прежнему был в кабине плавно скользящего лифта, но никакого двойника рядом с ним не было.
