Клим чувствовал, как его стало отпускать мучительное напряжение. Словно он получил отпущение своему греху, а не поведал о чужом. Силя еще долго донимал его практическими вопросами, но Клима это уже мало трогало. В конце концов, свою миссию он выполнил. Но Гарин то требовал подать к нему "этого твоего… Лиса" для опознания преступницы, то убегал что-то утрясать с Алимом, то советовался, не сдать ли Дольскую в дурдом — "Ведь куда-то ее упрятать надо!" Ида смотрела на «сатрапов» одновременно невинно и победоносно. Юсупов жаждал мести, Силя вызывал ментов, с которыми предстояло договариваться… Квасницкий напился и плакался в жилетку Вере Палне, Гогель неожиданно трезво рассуждал об инквизиции и призывал Бурова открыть сыскную контору. Марго готовили к даче показаний по следам свежевыпеченной версии о ссоре ее супруга и его тайной любовницы. Далее шло нагромождение деталей правдивых и вымышленных, среди которых затесался даже анафилактический шок в результате редчайшей аллергии покойного на перепелиные яйца. "Вот и невинным зародышам перепало не за что!" — отстраненно и по инерции продолжало комментировать сознание происходящее вокруг. Эльвиру, Лизу и Гогеля отсылали по домам, но они, поддавшись "стокгольмскому синдрому", уезжать никуда не хотели. Точнее, Элька выражала свою позицию активно, Собакин невразумительно философствовал, а Лизхен тормозила за компанию, — видимо, Большая сестра ее уже не пугала. Последняя мстительным шепотом втолковывала братцу, что он никуда ее не выставит, потому что Тимур был для нее не последним человеком. Один лишь Роман Квасницкий был не прочь оскорбленно удалиться, хотя Гарин сбивчиво заверил его в своей толерантности ко "всяким извращениям". Точнее он исторг из уст краткий манифест, суть которого сводилась к утверждению: "Пусть хоть педераст, лишь бы человек достойный и работящий". Квас лишь содрогнулся от такого снисхождения, особенно когда Гогель выразил свою сбивчивую симпатию к "некоторым симпатичным мальчикам". Этого "красавчик Ромуальд" уже стерпеть не мог и ринулся на волю… За ним увязалась Лиза Чеганова. Лови момент, девочка!
Что ж, Сильвестр остался один на один с «питбулем». Клим Буров держал неблизкий путь к заждавшимся его перепелкам. И ехал он не один. Так вышло, что Мураками напоследок страшно разозлил Силю-собаколюба. В другое время "модному писателю", возможно, еще простили бы лужу на хозяйской кровати. Но не сегодня! Гарин был так разъярен, что шваркнул живность башкой о стену. И Клим по элькиной просьбе взял на себя временную миссию котодержателя, дабы не тешить бесов и гринписовцев расправой над рыжим бестией. Пес Диггер, кажется, толерантен к котам. Теперь долгими уединенными вечерами кот будет зыркать зеленым глазом и напоминать о зловещем бильярде. Видимо, для того, чтобы резонер и наблюдатель Буров вывел из страшной истории мораль. Нечто вроде: "Вовремя выйди из игры". Или "Не ходи налево". А, может, "Не укради диск у ближнего своего"? Нет, об этом не сегодня!
Все-таки лучше бы у Маргариты родилась девочка. Младший мальчишка без отца с тремя старшими сестрами. Испортят…
Солнце лениво скользило по дощатому полу летней веранды, пробираясь осторожным зайчиком среди оголенных мокрых веток осин и рябин в поисках снеговика, который вот-вот должен растаять и уронить вожделенную морковку. Обманчивое февральское солнце, еще не будучи в состоянии высушить чернильные кляксы нехотя удаляющейся зимы, уже заставляло трепетать смущенный дух недоверчивой к теплу природы. Климу, например, точно не терпелось помахать ручкой вслед нелюбимому времени года. Он вытащил на веранду старинный летний шезлонг, горячо любимое Севой и Мураками кресло-качалку и маленький деревянный столик — все атрибуты, необходимые для переживания полноценной и качественной радости того, что ты живешь за городом — в окружении леса и "на воздусях".
— Холодно еще, Клим, — Сева уговаривал скорее для порядка, его больше занимала аура еще не протертой от пыли столешницы, на которой заманчивым густым темно-красным оттенком светилась бутылка. Буров, наконец, расщедрился и разрешил вскрыть настоенный на собственноручно собранной и высушенной рябине коньяк.
— Я принес пледы, а не поможет, прихватизируй рыжую грелку, — Клим кивнул на кота, который независимо расхаживал по веранде, обнюхивая неизвестные ему углы и объекты.
Чижевский с предвкушением отвинтил пробку и аккуратно, тоненькой струйкой разлил напиток по рюмкам.
— Вот не знаю, что ты еще туда добавляешь, — хмыкнул он, — привкус всегда получается зело необычный.
— Секрет мастера, — отозвался Клим, удовлетворенно поскрипел спиной на шезлонге и поднялся к Севе, — вроде в самый раз.
Оба подняли рюмки, оба пропустили сквозь них солнце, копируя неизвестно кем придуманный ритуал, церемонно чокнулись.
— Все хорошо, что хорошо кончается, — победоносно объявил Чижевский.
— Все хорошо, что просто кончается, — Клим улыбнулся и подумал, что вот по таким мелочам можно характеризовать человека. Не был бы он Буровым, если бы не внес поправку с претензией. Все равно на что.
— Все-таки, нехороший ты человек, Буров, редиска, дурилка картонная, — Сева быстро проглотил содержимое своей рюмки и с деланною суровостью воззрился на приятеля. — Три месяца ни слуху, ни духу. Закопался здесь, как жук в навозе, со своими пернатыми. И сам не выбираешься, и к себе не пускаешь.
И то, правда. После той стремительной развязки осенней истории, когда они с Севой попрощались на скорую руку, Буров упрямо не желал видеть приятеля. Он вообще тогда почувствовал себя старым, уставшим и разбитым. В оставленном на съедение угрызениям совести сознании маячил призрак Дольской. И хотя он все равно не смог бы распутать клубок иначе, чем ведет сама нить, где-то в глубине осталось горькое: "А если бы…"
— Гарин не проявлялся? — промычал Чижеский, принимаясь за незатейливые бутерброды с ветчиной и помидорами.
— Эльвира за него отчиталась. Приглашала к себе в гости, хотела познакомить с сыном.
— А что, — весело возбудился Сева, — старая любовь, как говорят…
— Я вот все думаю, — прервал его Клим, выдыхая струйку пара в еще не согревшееся пространство, — если бы мы с тобой не взяли тот заказ на Мунасиповский диск, может, все иначе бы повернулось…
— Брось, Буров, — Чижевский деловито разлил по второй, — ну, конечно, не идеально, но и совсем недурственно. Можно сказать, что эта неожиданная смерть Тимура — к лучшему. Его все равно бы убрали. Не фиг работать на две стороны, не Штирлиц. А для твоего старинного френда, так и совсем хорошо. К нему никаких претензий. Обставлено все было по вышаку: вложился деньгами по полной программе. Ну, случайность, ну выпил Ангорский лишнего, а здоровье уже не то, ну, неудачно упал. Неутешные братки и вдова с семейством, достойно поскорбив, проводили в последний путь. Ты отлично справился с ситуацией, Клим! Оскара — за роль!
— Да какие там Оскары, все время чувствовал себя, как в Саду камней. Есть такой в Киото, храме Реандзи. Камней всего пятнадцать, а с какой точки не смотри — видишь на один меньше. Такая вот "прелесть недосказанности".
— Это потому что с вертолета никто не смотрел! — Шумно захохотал Чижевский. — А ты завис, как заядлый десантник и нашел свою… Галатею.
Шутка не имела успеха.
— Только вот получился какой-то Пигмалион наоборот, — сумрачно процедил Клим, — я ж ее не оживил, а можно сказать, напротив…
— Да, Дольская твоя отлежит еще пару месяцев в больничке, и отправят ее на курорты с приличным содержанием. По-моему, очень даже здорово барышня устроилась. Люблю везучих, другую бы грохнули, не глядя… Давай-ка хлопнем за ее удачу!
Клим Буров грустно покачал головой.
— Ну, за это мы пить не будем. Невеликое это счастье все-таки — убить человека. Пусть даже априори считавшегося негодяем.
— О, слышу знакомые нотки… Да ты не принялся ли за вторую книгу, писатель?! Ч-черт, с твоей достоевщиной чуть не забыл тебя поздравить с первой! Давай-давай-давай, за первую ласточку… Бздиньк! — Чижевский поднял обе рюмки вверх, со значением звякнул ими и протянул одну из них Климу.
— Тогда уж за первую перепелку…
Москва-СПб., 2005
