Совершенно не обращая на него внимания, безымянный напарник Мокрицина деловито открыл переднюю дверцу машины, взял с переднего сиденья мой рюкзак, а также прихватил мобильный телефон.
– Эй-эй, что за шутки! – я отстегнула ремень безопасности и выскочила из машины. – Вы что, совсем с ума сошли?!
– Ага, – кивнул Мокрицин и врезал мне дубинкой по голове.
Оказывается, это жутко больно! Я бесформенным кулем свалилась на землю. И последнее, что смог зафиксировать мой ошарашенный в прямом и переносном смысле мозг, – слова напарника Мокрицина: «Пса пристрели, да не в машине! Кровищей все угваздаешь!»
На перроне поезд «Небытие—Реальность» первой встречала жуткая, невыносимая вонь. Мое сознание выглянуло из вагона, задохнулось и забилось обратно. Но к вони подбежали болезненный пинок под ребра и длинная, безупречно выстроенная фраза, составленная в основном из наследия татаро-монгольского ига. На языке цивилизованных людей это могло звучать приблизительно так: «А ну, продажная женщина, вставай, иначе тебе грозит принудительный половой акт со мной, причем в извращенной форме! Ах ты, самка собаки, выпачканная калом… ишь, развалилась тут!» И еще много чего интересного и познавательного.
Если учесть, что речь сопровождалась несильными, но унизительными пинками под ребра, то понятно, почему сознание кубарем выкатилось из вагона.
У меня так шустро вскочить не получилось, жутко болела голова. И со зрением были проблемы, один глаз почти не видел. Вместо голоса – хриплый стон, поэтому с ответной речью выступить не удалось. Попробуйте простонать что-то вразумительное!
Второй же глаз транслировал совершенно невероятную картину: грязный длинный барак, двухъярусные нары вдоль стен, заваленные каким-то гнилым тряпьем, крохотные оконца, грудью ставшие на пути дневного света. Я лежала на полу возле входной двери, надо мной возвышалось человекообразное существо, пол которого сразу не определялся. Оно чем-то напоминало приснопамятную матушку маньяка Мирчо: громоздкое, бесформенное, в засаленных портках, стоптанных опорках и рваной телогрейке. На нижней губе висел прилипший окурок. Интересно, он свежий или вчерашний?
Именно это очаровательное создание и изрыгало теплые дружественные слова, причем делало это монотонно и уныло. Так же монотонно оно било в бубен моих ребер.
Я что, перенеслась в прошлое? Это сталинские лагеря? А может, еще более ранний период, какая-нибудь сибирская каторга?
Вряд ли. Портки, мешком висевшие на нижней половине существа, в прошлой жизни были джинсами.
Я не удержалась от очередного стона, слишком уж болела голова, при малейшем движении грозившая взорваться. А движение я совершила совсем не малейшее: приподнялась, опираясь на руки, и подволокла себя к стене барака.
– О, очухалась, прынцэсса! – наверное, душка с окурком все же был самцом.
Потому что при ближайшем рассмотрении его физиономия оказалась щедро запачканной неопрятной щетиной. Ближайшее рассмотрение было навязано насильно, особь просто склонилась ко мне и, нокаутируя мое обоняние изысканными ароматами изо рта, дорыгнуло речь:
– Чо расселась…! Тута тебе не катеджа твоя, подымайся и…уй на нары. Вона, с краю, свободные. Там Людка жила, на днях окочурилась. А работать кто будет? Я хозяину соопчил, и вона – новая бабенка. Только на этот раз какую-то хилую отловили, да еще и старую, вона, седая вся. И к работе, видать, непривыкшая, ручки-то холеные, нежные, ноготки розовые. Ничо, я нежные ручки люблю, они все делают нежно. Надо тя попользовать, покамест руки не изнахратила. И… с тобой, что седая, зато из богатеньких, я же вижу. К нам такая… впервые попадает, все больше бомжих тянут, а тута – гля, цаца какая! И шмотки все фирмовые! Я кому…, сказал – встать!
Очередной пинок претендовал на почетное звание волшебного пенделя, придающего максимальное ускорение любому объекту приложения.
Так, одним синяком больше, в этот раз украшение досталось бедру.
Вцепившись в стену, я потащила себя вверх. Эх, мне бы пальцы с присосками, как у геккона, я бы мигом до потолка домчалась, плюнула сверху на овеществленный кошмар и рванула на свободу.
А пока термины «домчалась» и «рванула» в моем случае неуместны. Мне сейчас не с гекконом брататься, а с улиткой. Я невольно прощупала стену после своего проползания – широкого следа из слизи нет? Вроде сухо.
Так, вертикально утвердилась. Захотелось роскоши человеческого общения. Я сдержала очередной нетерпеливо переминавшийся у выхода стон, затолкала его за миндалины и просипела:
– Где я?
– В…! – на удивление оригинальный ответ. – Причем в полной.
– А можно чуть вразумительнее!
– Чего? – Морда самца человекообразной особи приблизилась, очередная атака на обоняние, затем моему алчущему прекрасного взгляду явился почерневший трухлявый оскал, означающий, видимо, улыбку. – Умничаешь, значицца? Эт хорошо, эт я люблю. Такие вот грамотные… поначалу завсегда кочевряжатся, а как засадишь…
Далее пошло описание сексуального поведения данной особи в брачный период. Все очень просто, незатейливо, никакого тебе изыску и прелюдий. Скучно мне стало, и я решила отлепить себя от стены и донести до указанной лежанки почившей в бозе Людмилы.
В какой бозе почивала предыдущая обитательница этого лежбища, думать не хотелась.
Оно, думание, вообще пока не входило в насущные потребности. Мозг пульсировал болью, и, добравшись до нар, я рухнула на них, не обращая внимания на плохо выглаженные бельгийские кружева постельного белья.
Чмо еще что-то бубнило, но я не слушала. Мне надо было сжимать виски, удерживая голову от разрыва. Ладонь влезла во что-то липкое. Ага, теперь понятно, почему один глаз перестал видеть – кровью из разбитой головы залило.
А потом мне стало совсем худо. Судя по симптоматике, щедро изгваздавшей опорки подошедшего слишком близко самца, сотрясение головного мозга я все-таки получила.
К нему добавились еще несколько тычков кулаком, и я села в обратный поезд «Реальность – Небытие».
Надежда на то, что все было бредом, глюком, кошмарным сном, а на самом деле я сейчас открою глаза и окажусь дома у Левандовских, где с удовольствием приму нагоняй от Сергея Львовича, не оправдалась. Она вообще в последнее время перестала оправдываться, надежда, думают, ее фамилия все еще Крупская.
Все та же вонь, все тот же барак, только сейчас – ночь. Со всех сторон слышится храп обитателей этого элитного жилого комплекса. Фоном для сокрушительного многоголосого сна служили и другие звуки, о происхождении которых можно строить массу версий, но верной являлась самая похабная.
Боль в голове слегка уменьшилась, но, скорее всего, потому, что у нее было много других точек приложения на моем теле.
Способность соображать по-прежнему пряталась в тамбуре, поэтому, угрюмо бурча, руководство мной на себя взяло подсознание.
Оно заставило меня подняться с нар, заткнуло рот при попытке застонать и погнало к выходу. Где я, кто эти люди, что случилось, и самое больное: где моя дочь – все эти вопросы булыжниками гремели в голове, дожидаясь своей очереди. Подсознание на них не обращало никакого внимания. У него была одна цель – убраться из этой клоаки.
Все остальное – потом.
Хорошо, что отведенные мне нары располагались недалеко от выхода, путь до него забрал не очень много энергетических ресурсов, всего каких-то пятьдесят два процента.
Интересно, заперта дверь или нет? Судя по отсутствию сияющего кафелем санузла, места медитации обитателей барака расположены вне стен этого небогоугодного заведения. Значит, дверь запирать вряд ли будут, вонь здесь и так в сотни раз превышает предельно допустимую концентрацию.
Ха, да на этих дверях вообще не было никакого замка, ни внутри, ни снаружи. Даже хиленького крючка или засова.
А и правильно, зачем?
Копошащиеся и пыхтящие представители рода, увы, человеческого на ковыляющую к выходу фигуру не обратили никакого внимания.
Видимость была почти нулевая, да еще кровь эта! Вытирать ее тряпьем с нар я не рискнула, потому что тряпье это передвигалось самостоятельно, шурша и потрескивая. Во сколько там раз количество насекомых превышает народонаселение Земли? В этом же бараке соотношение было на пару порядков больше.
Поэтому кровь с глаза я кое-как стерла собственным свитером. Куртки моей, естественно, не было, спасибо, хоть джинсы со свитером оставили и обувь спереть еще не успели. И то из-за размера – он у меня тридцать шестой. Но еще день-два, и желающие найдутся, ботинки удобные, хорошей кожи, тонкая теплая подбивка.
И пусть моя одежда была испачкана и кое-где порвана, но это была МОЯ одежда.
Уф, доковыляла наконец. Осторожно толкнула дверь, та послушно открылась. Вот ведь умница, сделала это тихо, а могла ведь возмущенно заскрипеть: «Чаво толкаисси?!»
Я выглянула наружу. Так, что имеем на этой руже? А ничего хорошего.
