Кира все то время, пока они ждали в аэропорту вылета. — Но пока не хочу озвучивать.
— Почему?
— Сочтете меня сумасшедшей.
Ну вот кем-кем, а чокнутой он ее точно не считал и вряд ли когда считать станет. Но раз не хочет говорить до поры, пусть молчит. Игнатов косился на нее, находил ее уставшей, но все равно красивой и молчал…
— Приехали. — В очередной раз резко затормозил Сергей. — Следующий пункт назначения какой?
— Надо будет с местными властями пообщаться.
Кира неуверенно свесила ноги из машины над глубокой лужей. Ее замшевые ботиночки явно были не для местного ландшафта. Заметив это, Сергей подал чуть вперед. Остановив машину на бугорке, поросшем подсыхающей крапивой, поинтересовался:
— Тут лучше?
Кира неуверенно кивнула. Вздохнув, Игнатов поспешил на помощь. И, резко дернув ее на себя, подхватил ее на руки.
— Товарищ майор! — округлила Кира глаза в глумливом испуге. — Что вы такое творите?
— Ты бы еще на шпильках сюда прикатила, — проворчал он ей на ухо и поискал подходящее место, чтобы ее поставить. — Кроссовки твои где, Кира? Ты же вылетала в них.
— В сумке, — ответила она коротко и прошептала ему на ухо: — Может, это мой злой умысел, а, товарищ майор? А то ведь не дождусь от вас инициативы. Так и умру одинокой.
Он поставил Киру на пятачок твердой, утоптанной земли в метре от пожарища и неожиданно легонько щелкнул ее по носу.
— Инициативы, говоришь, ждешь? — пробормотал он вполголоса и пошел вперед.
И, уже отойдя довольно далеко от нее, закончил свою мысль:
— Папенька нам с тобой даст инициативу. Такую инициативу даст…
На пожарище они пробыли недолго. После проливных дождей, а они шли неделю после пожара, тут мало что можно было рассмотреть. Сажа смешалась с грязью, сгоревшие доски просели. Даже комнаты дома не угадывались в образовавшемся хаосе.
— Поехали, — проворчала Кира, отчищая подошву замшевых ботиночек о крапиву. — Теперь в сельскую управу. Или как там она называется…
Глава сельского поселения — миловидная стройная женщина среднего возраста — встретила их благодушно. Принялась тут же поить чаем с домашним вареньем, выставив на стол сразу четыре банки. И начала травить байки о жителях села. Говорову она не помнила. Заступила в должность совсем недавно. И даже пропустила сам факт ее возвращения.
— В отпуске была. На море ездила с внуками, — призналась она, наворачивая сливовый джем ложками. — Мне позвонили и сообщили, что у нас в селе ЧП.
Ни сожаления, ни паники в голосе. Складывалось ощущение, что пожары для местных обычное дело.
— Нет, но случаются, — равнодушно отреагировала на вопрос Игнатова глава сельского поселения. — Дома старые, деревянные. Печки еще в некоторых сохранились. Старые, прогоревшие давно, пожароопасные. От газификации некоторые старики отказываются. Говоровой так вообще не было в селе долгие годы. Года три, а то и больше не появлялась. Так мне селяне рассказывали. Представляете, в какой упадок пришло старое строение? А она, вместо того чтобы о помощи попросить, просушить дом как следует… Не зима же была, ну! А она взялась топить его. Да в ночь оставила огонь.
— Ночью печь топилась? — уточнила Кира, попивая чай мелкими глотками.
— Да. Соседи видели дым из трубы. И показания под протокол пожарному инспектору дали. Все серьезно было, вы не подумайте. — Покончив со сливовым джемом, женщина переключилась на малиновое варенье. — И вскрытие тела производилось. И заключение эксперта имеется. Я, правда, его не видела, но точно знаю.
Заключение Игнатову присылали. Медицинские термины в переводе на нормальный язык означали — смерть наступила в результате отравления угарным газом. Но это же логично, так? Сначала задохнулась. А потом сгорела.
— А ее племянница не приезжала хоронить тетку?
— Я не знаю. Я же была с внуками на море. — Она одну за другой съела три ложки малинового варенья. — Вам надо с местными поговорить. С соседями. С алкашом этим проклятым. Кроме него, ее даже никто не успел повидать…
Алкаш их встретил абсолютно трезвым. И даже на похмелку денег не запросил в обмен на информацию. Он показался Игнатову вполне себе нормальным, тихим человеком, даже немного испуганным.
Сразу, как они вошли, тот принялся оправдываться. И трясти какими-то бумагами. Оказалось, копиями протоколов допроса, подтверждающими, что у него есть алиби на момент гибели Говоровой.
— Она гадко меня встретила. Сразу погнала, — начал он жаловаться, когда понял, что никто его арестовывать не станет. — И двинула так, что я в дверь вылетел. Вела себя как… как зверина.
— А раньше? Раньше она себя так вела? — поинтересовалась Кира, не рискнув присесть на табуретку у входа, покрытую полотенцем сомнительной свежести.
— Скажете тоже! — фыркнул сосед. — И денег давала. И наливки плеснет в стакан. Она же всегда вино ставила. У нее и сливы, и вишня урождались. С пустыми руками я от нее не уходил. А тут синяком наградила! Так двинула… Словно не она это была. Высокая какая-то стала. Выросла, что ли?
— И это показалось вам странным? — удивилась будто Кира. — Она же не видела вас давно. И вы ее не видели. Сколько? Года два, три?
— Три, — неуверенно проговорил он.
— Могла отвыкнуть. Позабыть. И вы с хмельных глаз могли что-то такое напутать.
— Ну да, конечно! Сгоревшая лежала в морге на столе: метр с кепкой. Я же ходил, смотрел. Любопытно было. А меня в доме встретила дылда — все метр восемьдесят будут. Что, усохла, что ли?
Игнатов с Кирой стремительно переглянулись.
— Вы к чему клоните, уважаемый? — подошел к нему почти вплотную Игнатов. — Что это была не она? Но вы же узнали ее в лицо, разве нет?
— В лицо узнал. А по фигуре нет. И силы в тете Маше никогда не было такой. А там черт его разберет. Может, и напутал чего спьяну! Вам надо у Михалыча спрашивать.
— Это кто?
— Это эксперт наш. Он и доктор, и пекарь, и токарь, и аптекарь! — Довольный шуткой, сосед Говоровой рассмеялся. — По мертвякам он спец. На три района пашет. Некому больше. Никто не желает такой работенки. А так может и грипп полечить, и ангину, и чирей вскрыть. Он на три района работает, но живет тут. Сегодня дома. Нынче у него баня. Так что вряд ли разговор у вас выйдет.
— В смысле — баня?
— Пьет он, — пояснил мужчина и с тоской глянул на дверь, намекая, что им пора убираться.
— Вот балабол! — возмутилась супруга Ивана Михайловича, строгая пожилая женщина в темно-синем сатиновом платье до пола и с длинными рукавами. — Мой Михалыч никогда не пьет! А в бане сто грамм — для здоровья. И в разуме всегда.
