— А вы никогда не задумывались над тем, что именно проницательность является причиной ваших бед?
— Вы не ответили.
— Думаю, что да.
— Мы можем поговорить серьезно?
— Вэл, вы решили форсировать события?
— Я прошу вас… — как всегда, того, что нужно — было больше всего в эту минуту, под рукой не оказалось. Я начала шарить в бесчисленных отделениях своей гэдээровской сумки и нашла наконец то, что искала.
— У вас есть с собой противогаз?
— Вы намерены пустить мне в лицо паралитический газ?
— Я намерена закурить «Яву».
— Бога ради, Вэл, ни в чем себе не отказывайте. Как все офицеры, я проходил интенсивный курс химзащиты.
— Ваша любезность начинает действовать мне на нервы, — пробормотала я, щелкнула зажигалкой и выпустила полноценную струю дыма. Несмотря на курс химзащиты, Юджин слегка поморщился.
— Так о чем вы хотели меня попросить?
— Давайте завершим наши шпионские игры здесь, в ресторане. Тем более что повод для продолжения беседы у нас есть, — я кивнула на торт.
— Что ж, попробуем.
— Ваши допросы дали необходимую информацию? — Да.
— Вы уже приняли какое-то решение насчет меня? — Да.
— Это решение окончательно?
— Да.
— И оно санкционировано вашим начальством? — Да.
— Судя по тому, что вы перешли на телеграфный стиль и перестали рисоваться, это решение явно не в мою пользу.
— Смотря с какой стороны взглянуть на него.
— Возможно, вам это покажется наглостью, но я бы попросила вас взглянуть на него с моей стороны.
— Вы знаете, Вэл, ваша история удивительна…
— Да что вы говорите?
— Вам угодно, чтобы я вновь вернулся к телеграфному стилю?
— Простите, молчу…
— Не будь я сотрудником известной вам организации, то посоветовал бы вам как профессионалке сделать сценарий для Голливуда…
— А вас привлечь в качестве консультанта?
— На такую честь я не рассчитываю. К тому же Голливуд по-прежнему в США, а мы с вами — в Буэнос-Айресе. Причем и вы, и я находимся здесь по делу, весьма далекому от кино. Ваши ответы были проанализированы соответствующей службой и сличены с фактами, которыми мы располагали. Задача формулировалась так: выяснить, насколько соответствуют действительности показания гражданки СССР Мальцевой В. В., чтобы принять затем оптимальное решение. Резюме: не соответствуют.
— То есть?
— Вэл, вы уже докуриваете фильтр. От этого зловония не спасет даже противогаз, которого у меня, кстати, нет.
— Извините, — я ткнула окурок в пепельницу. — Так что это значит?
— Это значит, Вэл, что с самого начала наших бесед вы нам лгали…
У меня возникло ощущение, словно кто-то вылил на меня бидон керосина и поджег.
— Я не хочу и не буду выяснять сейчас причины этой лжи, — Юджин, казалось, не замечал, как я корчусь в жарких объятиях стыда. — Замечу лишь, что лгать вы не умеете, и перейду к сути дела. Итак, Вэл, погибли пять человек. Вы единственный свидетель. Ваши показания не оставляют сомнений: вы причастны к тому, что случилось. На сей счет есть законы и законы. Согласно международным нормам вы как подданная иностранного государства должны быть осуждены на территории той страны, где совершили преступление. То есть в Аргентине. Правда, оно совершено против граждан США, и моя страна может по дипломатическим каналам добиться вашей выдачи. Но есть и другой закон — закон спецслужб. Действие этого закона распространяется на закулисную часть нашего с вами бытия, Вэл. О вашем пребывании у нас никто не знает…
— Никто?
— Никто. Ибо люди, направившие вас сюда, молчаливо примут все, что может произойти с вами. Вы выполнили свою миссию и дальнейшего интереса для своих друзей в КГБ уже не представляете. Да и к чему шум? В спецслужбах это не принято. Мы же не направляем вашему посольству ноту протеста в связи с убийством пяти граждан США. Так с чего вы взяли, что посольство СССР в Аргентине начнет шуметь по поводу дорожной катастрофы, жертвой которой по слепому стечению обстоятельств стала некая Валентина Мальцева?
— Значит, мне вынесен смертный приговор?
— Да, Вэл.
— На десерт?
— Который не подсластит даже этот роскошный торт.
— И вы специально привели меня в ресторан, чтобы огласить вердикт?
— А вы поверите, если я скажу, что вся эта затея с рестораном — моя личная инициатива, которая, возможно, мне еще аукнется?
— Разве у меня есть выбор?
— Это не разговор, Вэл! — впервые за этот вечер голос Юджина прозвучал резко и властно. — Я хочу, чтобы вы осознали всю щепетильность ситуации. Лично мне никто не давал команду перевербовывать вас. Возможно, в иной ситуации все было бы именно так. Но не в случае, когда уничтожают нашу резидентуру. Я уже объяснял, что для нас это событие чрезвычайное.
— Да.
— О случившемся поставлен в известность президент, дело находится под личным контролем директора ЦРУ… Конечно, вы жертва, Вэл, и не вызывает сомнений тот факт, что вас подставили — цинично, грубо, нагло. Но все это — аргументы для моралиста или правозащитника, а отнюдь не для моей фирмы. Единственный выход для вас — сказать правду. Всю, от начала до конца. Только в этом я вижу шанс вашего спасения. Вы понимаете меня, Вэл?
— Да…
Честно говоря, я ничего не понимала. Страх, намертво сковавший мозг и тело, отторг меня от реальности и закапсулировал в некую биологическую субстанцию — живую, пульсирующую, вздрагивающую, но не способную мыслить. Сосредоточившись на трехцветной глыбе торта и инстинктивно ощущая необходимость действовать, что-то предпринимать, защищать собственную жизнь, я утрачивала последние проблески разума. Может быть, среди тех, кто читает эти записки, найдутся несколько человек, которых приговаривали к смертной казни. Только им, пожалуй, будет понятен глубинный, подсознательный пласт этих сумбурных строк. Только им…
— Вэл! Вам нехорошо? — Юджин перегнулся через стол и легонько тронул мое плечо. — Вэл! Очнитесь!
— Спасибо за прекрасный вечер! — в той критической ситуации эта идиотская фраза была венцом моих умственных усилий.
— Еще не вечер, Вэл.
— Что, уже ночь, Юджин?
— Вы должны мне что-то сказать.
— Что?
— Вэл, соберитесь, я хочу помочь вам.
— Почему? — в глазах у меня что-то прояснилось. Во всяком случае, лицо Юджина уже не напоминало безжизненную гипсовую маску.
— Какое это имеет значение? Тем более сейчас.
— Это таки да имеет значение, молодой человек… — если бы мама слышала меня в этот момент, у нее были бы все основания мною гордиться.
— Какого черта, Вэл?! Бросьте дурить, какой я вам, к дьяволу, молодой человек? Мы с вами ровесники!
— Почему вы хотите мне помочь? Во что вы играете? Чем я должна буду расплатиться за вашу мнимую доброту?.. Я знаю, где прячут ключ от редакции. Вас когда-нибудь укладывали в постель с британским бароном? В какое очередное дерьмо меня собираются сунуть? А директор ЦРУ тоже носит очки в тонкой оправе? А…
Я очнулась от дробного стука собственных зубов: Юджин, который тряс меня за плечи без отдаленного даже намека на интеллигентность, явно перестарался.
— Все? — услышала я у самого уха его горячее дыхание. — Истерика кончилась?
— Какая истерика?..
Я открыла глаза и увидела, что торта нет. Как, впрочем, и хрустальной посуды, и толстой свечи, украшавшей наш стол. Мы ехали в машине по довольно мрачной улочке. Совсем слабый, какой-то призрачный отблеск фонарей только подчеркивал узость тупика, в котором оказались машина, я, моя жизнь и, похоже, мой обаятельный попутчик. С распущенной лентой бабочки и сигаретой в зубах, Юджин уставился строго в затылок водителя, словно мысленно диктовал ему маршрут следования.
— Куда ты меня везешь? — я боялась взглянуть на Юджина.
— Домой.
— В Мытищи?
— Почти.
— Ты сам приведешь приговор в исполнение?
— Нет, вызову полк морской пехоты.
— Из пистолета Дзержинского?
— Ты заслуживаешь лучшей участи.
— Я серьезно.
— Я тоже.
— Почему ты помогаешь мне? Зачем я тебе?
— Мне обещали повышение по службе и прибавку жалованья.
— Ответь мне, это важно.
— Завтра.
— Завтра не будет. Я конченый человек, Юджин.
— Ну да, жертва коммунистической идеологии.
— Перестань паясничать!
— Ты в порядке? — Юджин оторвался наконец от шоферского затылка и повернулся ко мне. — В ресторане ты выглядела, как бумажный рубль.
— Неужели наша валюта котируется так низко?
— Ты даже не представляешь себе, как низко.
— А сейчас как выгляжу?
— А сейчас темно, я ничего не вижу.
— Аббат Фариа, он… Он кто?
— Сотрудник.
— Он старше тебя по должности?
