— Вэл, как тебе это удалось?
— Что?.. — я с трудом отогнала видение нависшей надо мной бороды Габена с узким шрамом вещающих уст.
— Я говорю, что за десять минут ты создала произведение искусства.
— А ты не верил, что дуракам полработы не показывают.
— Не мог же я знать…
— Надеюсь, это все, что нужно было для встречи с твоим боссом?
— Почти, — Юджин вытряхнул из пачки сигарету и протянул ее мне.
— Надо было добавить: «Закуривайте, гражданка…»
— Что?
— Мне рассказывали, что в период сталинских чисток все следователи НКВД начинали допросы с этой фразы.
— А если гражданка была некурящей?
— Закуривали все.
— Ну что ж, закуривайте, гражданка Мальцева.
— Спасибо, начальник, — я прикурила от зажигалки. — Что надо подписать?
— Не торопитесь! — Юджин усмехнулся и тоже закурил. — Сейчас приедем к большому шаману, он вам все и скажет.
— А вы, значит, что-то вроде слона на доске?
— Вернее, офицера.
— В шахматах говорят «слон».
— А в ЦРУ — «офицер».
— Выполняли задание, сэр офицер? Готовили почву?
— Вот-вот, гражданка. Выполнял, готовил…
— Судя по всему, не без успеха?
— А вы себя как чувствуете, гражданка? Нормально?
— Да вроде пока ничего.
— Значит, не без успеха.
— И кто же вам такое идиотское задание дал, гражданин офицер? Уж не президент ли США?
— Мама.
— Чья мама?
— Моя мама. Собственная. Я ей позвонил в штат Висконсин: «Так, мол, и так, как вам понравится, если сынок ваш единственный и ненаглядный заведет шашни с агентом КГБ? Служба, правда, пренеприятная, зато агент уж больно хорош». Ну, мама, естественно, теряет дар речи от свалившегося на нее счастья, а потом спрашивает: «А зачем она тебе, сынок? Тебя же за такие глупости с работы попрут!»
— Мама рассуждает резонно, — сказала я, чувствуя подступающую к горлу дурноту. — Умная женщина, чего, к сожалению, не скажешь о сыне.
— Я передам ей твои слова, — кивнул Юджин, приоткрыл окно и щелчком выбросил сигарету. — Ей будет очень приятно.
— Так чего ты хочешь от меня?
— Ничего, Вэл! — Юджин вдруг взял мою руку и как-то неуклюже сжал. — Абсолютно ничего, я ничего не хочу от тебя как офицер американской разведки. Забудь об этом, если можешь. У меня одна только просьба…
— Ага!
— Да послушай же! — Юджин отпустил мою руку, зато резко сжал плечо. — Неужели ты не понимаешь, что я кругом неправ, ведя с тобой эти бойскаутские разговоры? Я рискую всем, что имею! И говорю об этом вовсе не для того, чтобы ты потеряла сознание от моего благородства. У меня есть корыстный интерес: я хочу, чтобы ты выжила. Помоги мне в этом, и мы в расчете.
— Как я могу помочь тебе?
— Скажи Уолшу правду.
— Уолшу?
— Это мой босс, заместитель начальника ЦРУ по оперативным делам. От него зависит все…
— Это с ним ты беседовал после ресторана?
— Да.
— И ему я обязана отсрочкой?
— Да.
— Что ты сказал ему, чтобы выиграть сегодняшнее утро?
— Не суть важно.
— Это важно! И отпусти плечо, мне больно.
— Извини… — видимо, не зная, куда девать свои длиннющие руки, Юджин скрестил их на груди. — Я сказал Уолшу, что ты честный человек… Что я не знаю всех обстоятельств, которые связали тебя с «конторой», но верю тебе, хоть ты и лгала мне… Что ты мне нужна… Короче, мне кажется, Уолш кое-что понял.
Надо было быть полной чуркой, чтобы не почувствовать искренность этого парня. Я уже устала к тому времени моделировать ситуации, в которых этот цээрушник вешал мне на уши лапшу по заранее утвержденному плану. Он был искренним до нутра — никакой Габен уже не смог бы убедить меня в обратном. В конце концов, у каждой женщины есть свой, сугубо индивидуальный детектор лжи, чертежи и устройство которого, к счастью, нельзя украсть, скопировать и поставить на конвейер. И этот детектор подсказывал мне откуда-то из области сердца, что Юджин говорит правду. Он действительно боролся за меня, один во всем свете. Человек, которого я толком даже не знала, вся близость с которым ограничивалась коротким касанием рук, сражался за меня так, словно я была самым родным ему существом. Я слушала торопливые, сбивчивые фразы Юджина и пыталась мысленно поставить на его место моего интимного друга, моего редактора, несколько лет делившего со своей заведующей отделом литературы и искусства ее жесткую постель, забиравшего уверенной рукой, как партийные взносы, ее любовь, ее нежность, ее тепло. Ведь и у него наверняка была возможность помочь мне, ведь и у него наверняка был свой Уолш — какой-нибудь сытый выдвиженец из Краснодара или Ставрополя, взошедший на ответственный пост в КГБ через промежуточные этапы в комсомоле и партии по спинам своих несчастных земляков, выполнявших и перевыполнявших планы по заготовке хлеба и ранних овощей. А он сдал меня — легко, не задумываясь, как сдают стеклотару, в первом же приемном пункте, и даже не спросил, любовно дохнув на редакционную печать, почему в графе «Командирован(а) в…» оказался экзотический Буэнос-Айрес. Проштемпелевал с такой простотой, словно отправлял меня в Урюпинск. А ему, собственно, ничего и не надо было спрашивать. Он знал, что знать это ему не положено. И не спросил. А Юджин…
— Вообще-то я редко выполняю просьбы малознакомых людей, — сказала я, выбрасывая сигарету из окна тем же приемом, что и Юджин. — Но для вас, сэр офицер, я почему-то готова сделать исключение.
— Smart girl, — выдохнул он и протянул мне новую сигарету. — Закуривайте, гражданка.
Наша машина, расшвыривая колесами гравий и щелкая им по днищу, как пустой ореховой скорлупой, лихо виляла между высоченными деревьями.
— Опять какая-нибудь конспиративная вилла? — спросила я.
— Самая конспиративная из всех — наше посольство.
— За что такая честь?
— Умерь свои амбиции, Вэл, — усмехнулся Юджин. — У парадного подъезда нас никто не ждет. Увы, мы с тобой не дипломаты…
— И, наверное, никогда ими не станем?
— С нашим-то сомнительным прошлым? — фыркнул Юджин.
— Можно подумать, что у всех дипломатов безукоризненное прошлое.
— Вэл, мы приехали…
Я вдруг почувствовала, что у меня отнялись ноги.
— Что с тобой?
— Мне страшно. Ты ничего не хочешь сказать мне?
— Я буду рядом.
— Как и все мужчины, Юджин, ты самонадеян.
— Как и всем женщинам, Вэл, тебе это нравится. Пошли…
Согнувшись пополам, Юджин вылез, обошел «лимузин», открыл мою дверь и протянул руку.
Он сказал правду: небольшая дощатая калитка была совсем не похожа на парадные ворота посольства США в Аргентине. Юджин толкнул ее, и мы прошли по тропинке в низкое подвальное помещение, уставленное стеллажами. Потом было несколько ступенек наверх, длинный полуосвещенный коридор, еще одна лестничная площадка, другой коридор, уже покороче, и выкрашенная белой масляной краской дверь без таблички. Юджин постучал.
— Come in! — пророкотал чей-то бас.
Ориентируясь на этот густой голос, я рассчитывала увидеть очередного здоровяка-янки и потому не сразу заметила маленького человека в черном свитере, из-за горловины которого выглядывал почему-то один угол воротника рубашки неопределенного цвета. Он сидел в шикарном кожаном кресле за столом, заваленным множеством папок. Кабинет был скупо освещен люминесцентным светильником и не имел окон. Тишина там стояла могильная, под стать моим предчувствиям.
Увидев нас, человек слегка приподнялся, и я убедилась, что рост его вряд ли превышал сто шестьдесят сантиметров — маленький тщедушный мужичок с пегими седыми волосами, неопрятными, свисающими на плечи космами и дряблой желтоватой кожей. На вид ему было лет пятьдесят пять — шестьдесят, а на деле, возможно, и все сто. В таких случаях судить о возрасте человека можно только после того, как он откроет рот и скажет что-нибудь. А этот говорить не торопился и рассматривал меня, как подозрительное произведение абстрактного искусства, нагло затесавшееся в достойное общество фламандских мастеров.
— Сэр, это мисс Мальцева, — напомнил мне о моем существовании Юджин. Напомнил вовремя, потому что я начала терять присутствие духа под этим пронзительным взглядом.
— Много слышал о вас, мисс, — пророкотал хозяин кабинета на весьма сносном русском языке и показал на стул. — Прошу садиться.
Я села. Юджин остался стоять у дверей, прислонившись к стене.
— Итак? — Уолш уставился на меня внимательно и серьезно, как патологоанатом.
Я беспомощно оглянулась.
— Это сказал я, мисс, а не тот господин, который подпирает стены моего кабинета! — брюзгливо проскрипел Уолш. — Извольте смотреть на меня.
— Я слушаю вас.
— Нет уж, мисс, это я вас слушаю!
— Право, я не знаю…
