— Естественно! — хмыкнул Колька. Что-то мне подсказывало, что Клавка не очень усердно старается очаровать парня, потому я незаметно пихнула ее локтем: мол, не валяй дурака, а делай многозначительное лицо и посылай Коленьке многообещающие взгляды. Сестрица намек поняла. Она подошла к Брагину на опасно близкое расстояние, коснулась его локтя и ласково прошептала:
— Коля, помоги! Он же помереть может, а наши девичьи сердца разорвутся от горя! Помоги, будь другом! Обещаю, мы будем тебе предельно благодарны! — при этом физиономия у Клавдии была очень многообещающая. Я бы на месте Брагина не устояла.
Брагин сдался.
— Значит, так: несем его ко мне. Постарайтесь сделать так, чтобы крови не было видно — соседи у меня больно глазастые! Парень, ты можешь ногами передвигать? — обратился Николай к Иннокентию.
— Попробую... — страдальчески закатил глаза Кеша, словно ему предлагали совершить героический подвиг, а не дотащиться до дверей квартиры, которая, кстати, находилась на первом этаже.
— Отлично! — сказал Колька. — Изображай из себя пьяного. Можешь даже для достоверности какую-нибудь песенку спеть... Ну, взяли, что ли?
Общими усилиями мы извлекли Кешу из машины. Джинсовая курточка его уже сильно пропиталась кровью, так что пришлось мне прикрывать бурое пятно собственным телом. Михаил и Николай подхватили пострадавшего под руки, Клавка принялась изображать жену, измотанную пьянством мужа, а Иннокентий, подыгрывая из последних сил, забубнил себе под нос, практически теряя сознание:
— Ты целуй меня везде, восемнадцать мне уже...
— Я тебя поцелую! Потом. Если захочешь, — пропыхтел Михаил.
Иннокентия сгрузили на огромную кровать, занимавшую добрую половину единственной комнаты в квартире Брагина. Колька ловко раздел раненого. Торс Кешки мог бы служить эталоном мужской красоты, если бы не пропитанное кровью полотенце. Бывший полевой доктор снял наложенную мною повязку и внимательно осмотрел рану. Дырка в плече и сочившаяся из нее кровь впечатляли. Мы с нетерпением ожидали приговора. Не то чтобы пеклись о здоровье Иннокентия, просто жаль было изуродованную красоту. Мне точно так же было жаль несчастную «Данаю», когда какой-то придурок плеснул в нее кислотой.
Клавка маетно вздыхала. Косые взгляды сестрицы, которые она бросала на полуобнаженную натуру атланта, вызывали у полевого хирурга нервное подрагивание щеки и учащенное дыхание. Заметив это, Клюквина оторвалась от созерцания голого Кешки и послала боевому товарищу такой многообещающий взгляд, что тот смущенно заалел.
— Так, мне все ясно. Пулю я вытащу, зашить парня — зашью. Только... — Коля наконец проникся значением взглядов Клавдии, перестал ревновать и пристально посмотрел на зеленого Кешу. — Анестезии у меня нет. Придется терпеть.
— Я не смогу, — прошептал бескровными губами Иннокентий.
— Он не сможет, — подтвердил Михаил.
Брагин задумчиво поскреб затылок: стало быть, задумался.
— Ладно, сообразим что-нибудь... — с этими словами Колька нас покинул, но очень скоро вернулся. В руках у него была бутылка из-под шампанского, плотно закупоренная самодельной пробкой, и граненый стакан. Молча Брагин откупорил пробку и налил полный стакан прозрачной жидкости. В воздухе запахло спиртным.
— Водка? — как мне показалось, с надеждой спросила Клавдия.
— Обижаешь! Чистый спирт! Пей, сердешный. — Колька протянул стакан Иннокентию, — это тебе вместо анестезии. Иначе помереть можешь от болевого шока.
По-моему, Кешке было уже все равно, от чего помирать; от шока ли или от стакана чистого спирта.
— А... Ему плохо не будет? — Михаил с сомнением смотрел то на стакан, то на Иннокентия. — Он сроду ничего крепче белковых коктейлей не пил...
На это Колька авторитетно заявил:
— От спирта еще никто не умирал.
— А вот Минздрав говорит... — вмешалась Клавдия.
— Заткнись, — ласково попросила я, и сестрица умолкла. Я представила себе, что предстоит испытать сейчас несчастному «атланту», и поежилась. По мне, пожалуй, лучше и вовсе без анестезии. Однако Кеша, бросив на всех присутствующих печально-обреченный взгляд, вздохнул и, не выдыхая, осушил стакан. Мы все с интересом наблюдали за его реакцией. Иннокентий какое-то время вовсе не дышал, а только вращал выпученными глазами. Потом он осторожно перевел дух, кивнул, после чего на лице его появилась бессмысленная улыбка, и, слегка покачнувшись, юноша повалился на кровать.
— Так, анестезия подействовала, — удовлетворенно кивнул Колька Брагин. — Теперь — быстро все на кухню, и не шуметь!
На цыпочках Клавка, я и Михаил удалились в указанном направлении. Нам с Клавкой не терпелось услышать продолжение рассказа. Кстати, пока Михаил говорил, у меня мелькнула какая-то беспокойная мысль, но история превращения Золушки в ведьму увлекла, и мысль пропала. Я очень надеялась, что она вновь появится, как только Михаил заговорит.
— Ну, что там дальше? Глеб согласился? — спросила Клавка, как только мы разместились на крошечной кухне.
— Конечно. Если бы он этого не сделал, то до сих пор жил бы и здравствовал, — усмехнулся Мишка.
...Глеб долго сомневался, стоит ли ввязываться в опасную авантюру. Марина устала уже изображать из себя любящую супругу. Она пригрозила Глебу разводом, надеясь, что это его испугает и заставит согласиться. Однако Глеб и после этой угрозы никак не мог решиться: Карпа он боялся, а угрозы Марины посчитал всего лишь женскими капризами. Марочке пришлось бежать в загс и быстренько разводиться. Впрочем, это ничуть ее не расстроило, поскольку процедура была ею запланирована заранее. Зато на Глеба это произвело впечатление, и он наконец сломался...
— Кешка принес дискету, и дело пошло, — закончил Михаил.
Я печально вздохнула: выходит дело, прав мой оболтус, и все беды из-за баб, то есть — из-за женщин? А мы с Клавдией — лучшее тому подтверждение?
Тут в голове моей случилось просветление, и мысль, не дававшая покоя в продолжение всего рассказа, проступила четко и ясно.
— Миша, значит, Иннокентий принес дискеты? — я напряглась в ожидании ответа.
— Одну, — кивком головы подтвердил Михаил.
— Ты ее видел? Что на ней?
— Что-то типа ведомости. Знаете, по таким же примерно в бухгалтерии зарплату выдают...
Знаем: видели собственными глазами. Но тогда получается, что подобных дискет существует как минимум две — одна у Марочки, а вторую я притащила в проклятом чемодане, а потом отдала Карпу. Сколько же копий снял Кеша? И почему он не передал Маре копию второй дискеты?
Наверное, примерно те же вопросы возникли и у Клавдии, потому что она, с подозрением косясь на Михаила, пустилась в рассуждения:
— Ну, хорошо. Кеша принес Марине дискету с ведомостью. Но она же сама говорила: мол, без доказательств эта информация яйца выеденного не стоит. Доказательства-то на второй дискете! А ее как раз и нету! И теперь все ее ищут: и Карп, и Митрохин, и сама Марина. Мне почему-то кажется: Кешка знает, где вторая дискета! Надо будет расспросить его хорошенько, когда он оклемается от «наркоза». Мне вот что еще интересно... — Клавку, видать, понесло. У нее бывают такие моменты, когда она начинает мыслить четко, ясно и даже с некоторой долей логики. Тогда удержать сестрицу невозможно. Да и зачем? Как правило, итогом подобных озарений является если не истина, то что-то очень похожее на нее. — Как именно Глебу удавалось снимать с провинившихся чиновников завышенную ставку, коли он не мог предоставить взамен доказательства их грешков? Что, в аппарате совсем дураки собрались, готовые «отстегивать бабки» за простой испуг?
Михаил красноречиво пожал плечами, что, должно быть, означало — вопросы, заданные Клавкой, ответа не имеют. Меня тоже волновали кое-какие моменты. Ну, к примеру: что за дискета все-таки была в чемоданчике с деньгами? Да и происхождение денег вызывало интерес...
Молчание, повисшее на кухне, нарушило появление Кольки Брагина.
— Ну, что? — я с надеждой посмотрела на Николая.
— Он жив? — Михаил слегка побледнел. Наверное, он все-таки переживал за Иннокентия.
— С ним поговорить можно? — Клюквина ни на секунду не забывала о возложенной на нас миссии.
Колька с ответом не торопился, чем здорово действовал на наши нервы. Все-таки хирурги, пусть даже недоученные, жестокие люди! Спокойненько так, с чувством глубокого удовлетворения, не торопясь, режут живого человека и приговаривают: «Ничего, голубчик, потерпите! Это сейчас больно, а потом будет хорошо». Что ни говорите, профессия накладывает отпечаток на личность человека.
Брагин прекрасно видел нетерпение нашей троицы, и ему, как истинному хирургу, доставляло удовольствие смотреть на страдания человеческие. Он достал из холодильника открытый пакет молока, выпил его до капли и только после этого снизошел:
