— А где волосы? — диким взглядом парень уставился на мою лысинку.
— Сереженька! — взвизгнула я, повисая у него на шее.
Он же, давно в меня влюбленный, тут же забыл про волосы и счастливо тискал мое метастазное тело под деланно — строгим взглядом нашей бабуськи.
— Ну будя, будя, — довольно оборвала излияния она. — На пороге держать будешь аль в дом пустишь?
— Да конечно заходите! — засуетилась я, оторвавшись от Сереги.
— Ты хоть вылечилась? — тихо спросил парень.
— Нет, — честно ответила я. — Но тут есть один вариант, возможно и вылечусь, так что не переживай.
— А если вариант не поможет?
— Значит готовься носить мне на Текутьевское кладбище цветочки по субботам, — улыбнулась я.
— Ну вы там где застряли? — наша бабуська, которая у меня чувствует себя как дома, уже давно хозяйничала на кухне.
— Идем, вишь, баб Грапа нервничает, — подтолкнула я Серегу.
— Погоди, — ухватил он меня за рукав халата. — Сколько врачи вообще обещают времени? Ну, если вариант не прокатит?
— Двадцать пять дней, — раздельно проговорила я. — И попробуй мне только истерику устроить! Не первый день в курсе о моей болезни!
Развернувшись, я пошла в кухню. Серега задержался в прихожей — снимал обувь. А может, приходил в себя от такой вести.
— Я тута ватрушек напекла, как знала что ты, сердешная, приедешь! — наша бабулька уже выставила блюдо на стол, споро вскипятила чай и нимало смущаясь долила кипяточек в чайничек с прежней заваркой.
— Баба Грапа! — закатила я глаза, — ну что ж вы чай-то портите, новый заварить что, не судьба?
— Молчи уж, — велела бабулька. — Ты видать в войну не жила, экономить надо!
Против такого убийственного аргумента я спорить не стала, все равно бабуська сделает все по-своему. Баба Грапа нам с Серегой досталась от вероломной Маруськи, моей подружки детства, в наследство. Я посчитала такой обмен весьма выгодным — куча резаной бумаги под видом долларов за отличную хозяйственную и уютную бабульку. Официально она жила у Сереги, как бывшего Маруськиного супружника, однако и у меня она чувствовала себя как дома.
Бабулька налила нам светло-желтого жидкого чайку, положила перед каждым по ватрушке и велела:
— Ну, рассказывай, чаво врачи-то? Вылечили?
— Вылечили, разумеется, — уверенно соврала я и украдкой посмотрела на Серегу — не дай бог сдаст меня! Бабулька у нас в летах, ее беречь надо.
При ярком кухонном свете было видно, что глаза у парня покраснели (неужто ревел? — удивилась я), и он беспрестанно шмыгал носом. Ну точно ревел. Но тем не менее при моей лжи он и ухом не повел.
— Ну слава те, Господи, — истово перекрестилась бабуська. — А я ведь и в церкву ходила, свечечки за тебя, сердешную, ставила Богородице. Видать, помогла все ж царица небесная.
«Как же, дождешься сочувствия от начальства», — буркнула я про себя, а вслух сказала:
— Да ладно вы обо мне. У вас-то тут как дела?
— Да чаво рассказывать? — баба Грапа степенно закусила чай ватрушкой и поведала: — Теленок у деда мово в деревне сдох, я все сокрушалась, что тебя нет, ты б мне ево мигом на ноги поставила, а так — пропал! — огорченно махнула она рукой.
За месячишко до болезни я с бабулькой ездила к ней в деревню, забрали ее немудреные вещички, да она своего деда чуть до инфаркта не довела пространными ЦэУ. Я же, пока она деда на ум наставляла, прошлась по хозяйству и подлечила живность, за что заслужила бабкину и дедкину вкупе горячую любовь.
— Ну что ищщо? Картошку выкопали, Серега подмог, соленья — варенья, все как у людёв сделала. Да и обратно вот в город к вам приехала, доглядывать за вами.
— Ну а ты, Серый, что скажешь, как дела?
Он посмотрел на меня красными глазами и сказал:
— А что я? Все нормально.
— Вот и поговорили, — пожала я плечами. — Давай хоть друзей позовем, пивко попьем, песенки под гитару попоем.
— Не, я не могу, — отказался он.
Я чуть в осадок не выпала. Чтобы Серый отказался от моего общества — это было на моей памяти впервые.
— Ну как хочешь, — ошарашено произнесла я.
«На лысинку свою в зеркало глядела? — ехидно вылез внутренний голос. — Ну так чего удивляешься?»
«Завтра куплю парик, — мрачно осадила я его».
«А как же последний писк и тату — салон?» — невинно осведомился он.
«Сгинь, а ?» — попросила я его по-хорошему.
Как не странно, он послушался.
Посидев и поболтав часика два, бабулька пошла смотреть перед сном новости, Серега тоже потянулся за ней, даже не попытавшись задержаться. Я решительно его не узнавала. Если я ему не нравлюсь настолько, что он не хочет со мной оставаться наедине, то почему у него глаза — то на мокром месте?
Закрыв за ними дверь, я пошла в кухню, выпила оставшийся отвар, перемыла посуду и решила что хватит с меня на сегодня. Времени — девятый час, пора мыть ноги и ложиться спать. И только я приняла такое решение, как странные звуки привлекли мое внимание. Кто-то возился у моей двери, негромко при этом матерясь. Я прошла в прихожую, приложила ухо к двери и заинтересованно прислушалась.
— Вот холллера! Ты, …, я тя научу советскую власть любить! …! Ну, …, кому говорю, лезь!
И все в таком духе. Голос был мужским, нетерпеливым, и явно нетрезвым. При этом обладатель голоса интенсивно возился около моей двери. Не выдержав, я открыла дверь и наткнулась на мужичка в фуфайке, кроличьей ушанке с оторванным ухом и замасленных штанах, который усердно пихал картонную телефонную карточку в прорезь для магнитной карты — ключа.
— Чем занимаемся? — полюбопытствовала я.
Мужичонка поднял на меня пьяненькие голубые глаза, и внезапно дернул меня за руку, вытащив на лестничную площадку.
— Ты что, ворюга, тут делаешь? — заорал он, обдавая меня запахом свеженькой водки. Я чихнула, основательно прокашлялась и признала своего папеньку в мужичонке.
— Я не ворюга, ты чего? — удивилась я.
Папенька шумно привалился к двери, закрыв ее и заорал:
— Не войдешь сюда, ворюга! Милиция! Грабють!!!
— Пап, ты чего? — недоуменно воззрилась я на него. — Это ж я, Магдалина.
— Магдалина? Ха! — пьяно рассмеялся папенька. — Неужто я свою дочь не признаю! Доча-то у меня красотка! Фотомодель! Ноги — во! — он растопырил руки на всю ширину, — коса — во! А не ты, чмо лысое! Милиция! — завопил он пуще прежнего.
Прислушавшись, я обнаружила что по лестнице кто-то снизу несется. Не прошло и мгновения, как бравый секьюрити явился пред наши очи.
— Что за шум? — осведомился он, брезгливо оглядывая нас. Я некстати вспомнила о своих позорных джинсиках и свитерке со спущенными петлями. Про папенькин вид я уж молчу. Ну никак мы не походили на населяющих дом представителей элиты.
— Семейное дело, сами разберемся, — спокойно отозвалась я.
— Чего? — возмутился папенька, и, брызжа слюной, обратился к парню за справедливостью. — Вот, мил человек, жинка-то меня из дому турнула, говорит, иди отсюдова, пьянь такая! А какая я пьянь, ну выпил с мужиками для сугрева. А она, … такая, меня из собственного дома! — он в сердцах стащил с себя ушанку и хватил ею по коленке. Я отметила, что маменька похоже совсем за ним не следит — мало того что волосы давно нестрижены, так еще и немытые, колом торчат у него на голове прической «а-ля воронье гнездо».
— А вы, собственно, к кому? — нахмурился секьюрити. — Что-то я не видел, чтобы вы проходили.
— Так я в прошлый раз сунулся, так вы меня выкинули, — злопамятно припомнил ему папенька. — Так что я чичас умный — подождал, пока вы в свою комнатенку стеклянную оба зашли да отвернулись, ну и птичкой — шмыг!
— Ну-ка, птичка, пошли-ка на выход, — решительно двинулся к нему парень. — Тут тебе не вокзал, тут солидные люди живут.
— Ты погоди, — сурово одернул его папик. — Вот значится, шмыгнул я сюда, потому как жинка меня выгнала. Решил до дочери идти. Туточки доча-то живет! — ткнул он на мою дверь.
— Ага, значит, дочь, — кивнул парень, с насмешкой глядя на папика.
— Дочь, ты что, не веришь? — обиделся он. — Вона, и карточку дала мне от дверей-то! — и папик, порывшись в фуфайке, извлек на свет божий ту самую телефонную карточку из мятого картона. — Вот видишь! — победно заключил он, вертя картой под носом у парня.
Тот посмотрел на карту долгим взглядом и насмотревшись, без долгих разговоров схватил папика и поволок его к лестнице.
— Ты куда, ты куда? — закудахтал папик. — Меня так выкидывать! А ворюгу так оставляешь!
— Какого ворюгу? — лениво поинтересовался страж, подпинывая папика для скорости.
— А глаза разуй, девку лысую видишь?
Парень остановился, и не выпуская папаню внимательно посмотрел на меня. Я поежилась под его рентгеновским взглядом, и опасливо призналась:
— Я хозяйка, живу я тут.
— Фамилия как?
— Потёмкина.
— От бестия, и фамилию знает! — возмутился отец.
Секьюрити же достал телефон и быстренько натыкал номер.
