Игрек не участвовал ни в трапезах своих коллег, ни в их криминальных подвигах. Но сумасшедшие мафиози любили блаженного юношу, считая его своим талисманом.
Игрек умел успокоить полоумных бандитов. В их бедных головах зародилось подозрение, что душа съеденного ими авторитета переселилась в одного из городских жителей, имевшего неосторожность походить на пахана обширной плешью.
Игрек убедил братву в том, что душа съеденного пахана улетела на небо — чем спас законопослушного гражданина от съедения.
— Сумасшедших надо кормить! — убеждала демократическая общественность мэра Коровко.
— Чем? — простодушно спрашивал градоначальник.
Общественность делала вид, что не слышит каверзного ответа.
Сумасшедших надо кормить!
Чем?
Скромные воробьевцы даже не прислушивались к перебранке, которая велась поверх их голов, справедливо полагая: то, чем их могут накормить, теперь они уже все равно есть не станут.
* * *
Версия майора Коробочкина о том, что Люся посвятила Игрека в тайны деторождения, была ошибочной. Нашлась другая девушка.
Впрочем, можно ли ведьму назвать девушкой?
Алевтина утверждала что она ведьма, поэтому попала под опеку доктора Ознобишина.
При знакомстве с Алевтиной Иннокентий Иванович потребовал у нее доказательств того, что она знается с нечистой силой.
Девушка улыбнулась одними глазами: разве ее наружность не говорит сама за себя?
Самонадеянное существо явилось с мороза. Похоже, она ночевала в сугробе в своей брезентовой курточке. Алевтину колотила дрожь. И все-таки Ознобишин разглядел в ней нечто инфернальное.
Рядом с ним сидела Люся, которая только жалостливо вздыхала, понимая: девка хочет отогреться и отожраться. Ради этого можно и за ведьму себя выдать.
— Вы не верите, что я ведьма? — синие губы самозванки презрительно скривились.
— Нужны доказательства! — корректно пояснил Иннокентий Иванович.
— Вы ничего не почувствовали?
— От вас веет холодом!
— Только холодом? — замарашка позволила себе насмешливо хмыкнуть. — Обычно мужчины в моем присутствии чувствуют тепло.
— Ты проститутка? — сочувственно спросила Люся.
— Никогда за деньги с мужчинами не спала! — Алевтина горестно вздохнула. — Они меня всегда насилуют!
— Что значит «всегда»? — поинтересовался Иннокентий Иванович, предпочитавший точность.
— Пытаются всегда. — Ведьма виновато улыбнулась. — Это естественно. С ними что-то страшное творится в моем присутствии.
Аля успела, обжигаясь, проглотить стакан горячего чая. Отогрелась. Порозовела. От бутерброда с сыром из личных припасов доктора с достоинством отказалась.
Ознобишин собирался задать нахалке каверзный вопрос, но испытал легкое волнение плоти — что с ним случалось не так уж часто. Он встал, чтоб размять ноги. Прошелся по кабинету. Любовное желание усилилось, но, конечно, не до такой степени, чтобы наброситься на худышку. Кстати сказать, Иннокентия Ивановича волновали женщины в теле, поэтому нынешнюю эрекцию можно было считать спонтанной, неадекватной межличностным отношениям.
Доктор отметил, что высовывая кончик языка, Алевтина мочит его в стакане с чаем. Очень эротично. Хитрая мордочка хабалки оживилась. В глазах сверкнул издевательский вопрос:
«Я могу не беспокоиться за свою сексуальную неприкосновенность?»
Ознобишин едва сдержался, чтоб не вытолкать насмешницу за дверь.
Люся уловила, что на ее глазах происходит нечто совершенно непонятное. Дурой она себя чувствовать не любила. Поэтому прикрикнула на нахальную девицу:
— Чаю напилась? А теперь вали отсюда!
— Погодите! — вмешался доктор, к удивлению бывалой медсестры. — Еще пару вопросов. Вам кажется, что вы пробуждаете у мужчин чувственные желания…
— Мне кажется? — непостижимым образом подзаборница превратилась в светскую даму.
«Потому что стемнело», — нашел Ознобишин объяснение странному феномену, хотя с Люсей ничего подобного не случилось.
Алевтина поднялась. Тень упала на нее, облачив в вечернее платье. Балетная осанка…
— Танцами занимались? — осведомился Ознобишин.
— Балетом. Там все и началось.
— Что именно?
— То, что мне кажется!
Не глядя на замарашку, Иннокентий Иванович ощутил, что она улыбается. Любовный позыв экспериментатора не проходил, властно требуя реализации.
«Сексапильная девка! Ничего сверхъестественного!» — радость из‑за нежданного прилива мужских сил перешла в раздражение, а потом и в злость. Ознобишин поймал себя на желании ударить потаскуху. Чтоб она свалилась на пол. От неожиданности ноги шлюхи разъедутся в разные стороны… Одним движением руки можно сорвать с нее трусики… Люську выгнать за дверь…
— Люся! — доктор спохватился. — Поставь девушку к нам на очередь!
— Я не понимаю… — капризно растягивая слова, проговорила медсестра, недовольная таким поворотом событий. — Какой писать диагноз?
— Блядь! — Ознобишин задумался: как это будет по латыни? — Гетерус вульгарис.
* * *
Сексуальную встряску Иннокентий Иванович попытался использовать в семейной жизни, но от пылавшего в нем огня осталась пригоршня золы.
На следующий день ведьма явилась в Воробьевку с узелком — чтоб остаться на обследование.
Ознобишин вновь почувствовал у себя в крови шампанское.
Его любовное воодушевление не укрылось от Алевтины. Скромница откликнулась на волнение доктора без всякого ехидства:
— Ну вот видите…
— Зачем тебе ложиться к нам в клинику? — без обиняков спросил Ознобишин.
— Чтобы вы подтвердили, что я ведьма.
— И что дальше?
— Если у меня будет такая бумага… — пройдоха мечтательно улыбнулась, — я не пропаду.
* * *
В средние века в Европе церковники не усомнились бы, что в Алевтину вселился бес, и поспешили ее сжечь как ведьму на костре. Такое подтверждение дьявольской сущности вряд ли устроило бы девушку.
Ознобишин не собирался изгонять из нее дьявола. «Исследование природы женской сексуальности» — написал он в своем журнале научных исследований.
Первый эксперимент доктор провел, вырядив Алевтину в застиранный больничный халат. Ни одна сумасшедшая больная не напялила бы такой тряпки даже под угрозой укола аминазина. Сексуальная привлекательность исследуемого субъекта из‑за отталкивающей одежды не пострадала.
Как и подобает настоящему ученому, Ознобишин самоотверженно ставил мучительный опыт на самом себе.
Не склонный к мазохизму, доктор, тем не менее, решился на следующий эксперимент.
В совершенно темную комнату заходила Алевтина. В ушах ученого торчали затычки, чтоб он не имел возможности узнать, когда в помещении появится сексуальный объект.
— Есть! — надрывно крикнул мужественный ученый, уловив сексуальный импульс.
— Быстрый ты какой! — томно улыбнулась в темноте ведьма.
Лишенный зрения и слуха ученый, с вытянутыми вперед руками, двинулся на поиски сексуального объекта. Нащупав искомый объект, рафинированный интеллигент издал рычащий звук и поверг испытуемую на холодный дерматиновый диван.
— Ты ведьма! Ведьма! — твердил он в забытьи.
* * *
В результате серии опытов доктору Ознобишину удалось убедительно доказать, что женская сексуальность распространяется путем раздражения обонятельных сенсорных окончаний — иными словами, посредством запаха. Как иначе испытуемый в полной тьме, не имея информации о пребывании в том же помещении объекта воздействия, мог получить мощную дозу сексуального воздействия!
Для проверки полученных данных больная А. была обильно намазана мазью Вишневского, обладающей тошнотворным запахом. Прочие условия проведения эксперимента остались теми же: темнота и тишина.
Как только в нос Ознобишину ударила омерзительная вонища, его стало выворачивать наизнанку. Но при этом он испытал сильнейшее сексуальное возбуждение.
Ты ведьма! — все, что мог выдавить из себя несчастный.
Блестящая научная работа была предана огню.
* * *
Голод испытывали не только душевнобольные, но и их лекари. Кормила Ознобишина не наука, а секс. Иннокентий Иванович не подрабатывал на панели, он врачевал сексуальные расстройства. Иногда удачно. С некоторых пор, однако, далеко разнеслась слава об Ознобишине как о кудеснике.
Принимая у себя в кабинете безнадежного больного, Иннокентий Иванович давал ему выпить порошок глюкозы, заверив, что это чудодейственное лекарство. Через минуту появлялась Алевтина в белом халате, с какой‑нибудь историей болезни.
Больной, от которого успели отказаться все врачи, испытывал невероятный подъем духа.
На следующий день все в точности повторялось. Через три сеанса Алевтина уже не появлялась. Для больного это оставалось незамеченным. Прилив воодушевления он все равно испытывал после приема бесполезного порошка.
