…Это было как несколько сменяющих друг друга театральных актов. С полной сменой декораций где-то там, за огромным непроницаемым занавесом.
Как будто вот он ты — спокойно сидишь в квартире своего нового московского знакомого и чинно пьешь вино, — и вдруг всплеск, занавес падает и оплывает багровым, а когда поднимается, когда вокруг становится невероятно — до слепящей бриллиантовой рези в глазах! — светло, тогда ты начинаешь понимать, что твое бытие в той квартире исчерпалось, как исчерпывался золотой ложкой из изумрудного сосуда чистейший александрийский гашиш, которым так показательно потчевал своих гостей граф Монте-Кристо.
С Аликом никогда еще не было ничего подобного: только что он посмотрел на перекошенное улыбкой лицо Аскольда, который, раскачиваясь взад-вперед на подоконнике туалета, демонстрировал все тридцать два белоснежных голливудских зуба, и с жутковатой оцепенелостью смотрел при этом куда-то в пол, — и вдруг огромный зал, наполненный мягким теплым светом, достаточно ярким, но таким нежным, что он кажется легко светящимся полумраком.
Он нашел себя сидящим за столом, заставленным блюдами и яствами, как то неподражаемо именуется в русских сказках.
Плыла и сладко лепетала музыка, и он узнавал в ней одну из медленных композиций своего неожиданного друга Аскольда. В метре от него, едва придерживаясь рукою за столб, танцевала стриптизерка… она вращалась вокруг него по спирали, извиваясь и впитывая всем телом распаленные взгляды посетителей, и от нее плыли пенящиеся волны чувственности — разлетались и опаляли жестоко и неотвратимо, словно это было настоящее пламя.
— Да вон он, бл… уставился, на какую-то тощую чиксу, словно это царица Клеопатра, — услышал Мыскин далекий иронический голос и понял, что это о нем. — Поплыл совсем, дурик.
— Да в таком состоянии конечно… после такой неплохой дозы… сейчас ему и какая-нибудь бабка Евдокия Никитишна, моющая вокзальные сортиры, покажется Шэрон Стоун.
Алик Иваныч повернул голову — и увидел смеющее лицо сидящего на другом конце стола Аскольда. Рядом с тем сидел незнакомый Мыскину длинноволосый человек со здоровенным семитским носом и смешно оттопыренными ушами, которые были не в силах скрыть самые длинные и густые волосы. Аскольд называл его Борей Эйхманом, и, насколько мог понять Александр, этот Боря Эйхман был не самым последним человеком в ряду знакомцев Андрея Вишневского.
— А гы… гыде это мы? — спросил Мыскин, густо запинаясь.
Аскольд захохотал. В отсветах лазерных спецэффектов в его лице промелькнуло что-то демоническое.
— Это напоминает б-булгаковское, — не дожидаясь ответа Андрея, проговорил Мыскин. — «И было в полночь видение в аду. Вышел на веранду черноглазый красавец с кинжальной бородой, во фраке, и царственным взором окинул владения. Говорили, говорили мистики…» что-то там… наверху… Сутки над пентаграммой рыдала жена… (Мыскин сам удивился, откуда у него, не очень начитанного человека, насколько вообще можно говорить о начитанности у Алика, такое доскональное знание булгаковского «Мастера и Маргариты»).
— Иоанн Богослов! — хихикнул Аскольд, а его длинноволосый семитский друг беспокойно посмотрел по сторонам. — Блаженный Августин… Диоген… э-э-э… Лаэртский… мудрец Сиона, бл…!
— Ма-а-аэсррро-о! Урежьте марш!! — заорал Алик, припоминая, что читал эту книгу непосредственно в квартире Воронцова в промежутке между двумя грандиозными запоями, и громко мяукнул. Тут же подошел официант и почтительно склонился над Мыскиным:
— Будьте так добры так не шуметь и…
— А где мой заказ?! — злобно перебил его Аскольд, синхронно дергая своего густоволосого соседа за оттопыренное ухо. — Гыде-е мой заказ, я спрашиваю?
— Уже несут, — быстро ответил официант.
…Заказ несли на громадном подносе двое здоровенных парней в белых сорочках, с черными «бабочками». Алик Иваныч даже не мог представить, что же такое может находиться на таком монументальном подносе — целиком изжаренный бык, что ли? Впрочем, он оказался почти прав: среди разнообразнейших экзотических фруктов был уложен целиком зажаренный огромный свин, размером едва ли не с теленка, фаршированный чем-то ароматным… Александр уже был не в состоянии разобрать, чем именно. От порося исходил густейший запах, такой захватывающий и аппетитный, что у Мыскина, который отнюдь не был голоден, потекли слюнки.
По периметру же подноса были уложены столовые приборы и круглые чаши с мороженым.
Эйхман покосился на принесенный заказ и недоуменно посмотрел на Аскольда. Тот смешно сморщил нос и громко захохотал, хлопнув Алика по плечу:
— Ты только посмотри, как Боря нос от свиньи воротит! Ему же по Талмуду нельзя свинину хавать… ему раввин за такое святотатство все поотрывает, что после обрезания осталось!
— Андрей! — укоризненно выговорил Эйхман. — Что ты такое говоришь, Андрей?
— А что Андрей? — взмахнул рукой Аскольд. — Что, Андрей — не такой же жид, как ты? Правда, ты — чистый, а я только наполовину… Что, Боря… ты хочешь сказать, что тебе не нравится вот эта свинка? А? Так, что ли? Свиней, значит, убивать нельзя, а людей — можно?
— Ты чего взъелся-то? — продолжал недоумевать Борис Борисович.
— А ничего… — начал было Аскольд, но вдруг его голос оборвался, чтобы через секунду возрасти до пронзительной визгливой ноты:
— Куриц… Курицы… Гриль, бл… — а-а-а?!
Мыскин, голову которого вопль Аскольда пронзил, как вязальная спица пронизывает клубок, обернулся. В самом деле, через три столика от них в компании трех девушек сидел красивый молодой человек. Правда, он выглядел несколько болезненно, но в целом можно было только подивиться, какими завидными темпами он привел в себя в чувство после тех травм, что нанесли ему распоясавшиеся хулиганы из клуба «Белая ночь».
Вероятно, Гриль услышал вопль Аскольда, потому что резко отставил от себя прибор и поднялся на своем месте. Пошатнулся. Вероятно, он был немного подшофе, но ярость на лице Вишневского-младшего мигом улетучила из его организма эти хмельные пары.
— Ах ты, су-у-ука!!!
Аскольд схватил со стола нож и вилку — первое, что попалось ему под руку, отшвырнул тычком локтя пытавшегося удержать его длинноволосого Борис Борисыча и, перемахнув прямо через поднос с жарким, бросился к Грилю. Эйхман отшатнулся и, ухватившись для удержания равновесия за пятак умерщвленного порося, загремел на пол.
Жаркое из свинины упало сверху и приплюснуло длиннейший горбатый нос правоверного иудея к пахнущему шампанским влажному полу.
Тем временем Аскольд гнался за Грилем, который при виде приближающегося к нему с ножом в одной руке и с вилкой в другой кумира молодежи бросился наутек.
Он пробежал через весь зал, перевернув по пути два столика и опрокинув толстую и неповоротливую, как квашня, даму, которая только что встала, чтобы посетить кабинет с литерой «Ж», она же «L» — Ladyes, чтобы, так сказать, попудрить носик.
Аскольд настиг Гриля прямо у дверей — прыгнул, как снежный барс, и вцепился в плечи.
Столовый нож распорол тому синюю атласную рубашку и порезал плечо.
— Говори, козлина ты дойная, кто убил Лио и устроил… устроил все это? — завопил он, до хруста выворачивая руку упавшему на пол Грилю. — Тебя мой дядя на все это своротил, правда, сука ты такая? Ну-у!!
Тот едва удержал крик боли и, втянув голову в плечи, быстро проговорил (кажется, он в самом деле был испуган):
— Андрей, я клянусь тебе, я ничего не знаю. Я делал только то, что мне поручали… но мне не приказывали никого убивать. Так получилось…
— А на кого ты работал?
— Да я…
— А кто велел запалить меня на «мокрухе» с этим Гришкой Нищиным?
— Это… я…
— Можешь не отвечать. На моего дядюшку ты работал, да? Что притих? Или я не прав?
В этот момент две мощные руки легко оторвали Аскольда от Миши Курицына-Гриля и, перекрутив в воздухе, прижали к широкой панели входных дверей. Здоровенный охранник, проделавший эту операцию, впрочем, тут же был отброшен сильным ударом ноги прямо в переносицу на столики.
На Аскольда тотчас же бросились двое и, не без труда скрутив, швырнули лицом о пол. Гриль, отряхивая брюки, медленно поднялся с пола и, срадальчески морщась, кивнул мужчине в темном пиджаке, который помог ему встать:
— Не трогайте его. Это Аскольд.
— Уберите ваши куркули, суки, — хрипел тот и пытался лягнуть ближайшего охранника правой ногой. — А-а-атпусти, мудила-а-а!! Козлодой… прошмандоб… Да я вас всех… мне одно слово сказать…
— Кто это такой, вы говорите? — спокойно спросил начальник охраны.
— Аскольд. Певец такой. Андрей Львович Вишневский, если угодно.
— А, понятно. Плямянник Романа Арсеньевича?
— Да, — раздраженно ответил Гриль, — и я советую вам отпустить этого человека.
