Добралась до французских автострад. Теперь ничто постороннее не отвлекало меня от размышлений, и воображение разыгралось вовсю. Выскажу я, значит, свою идею Гжегожу, он воспримет ее сдержанно, чтобы не сказать больше. А вдруг решит, что я не понимаю его, что подозреваю в корыстолюбии, что не доходят до меня мотивы его поведения? Ну да, раньше понимала, а к старости разучилась, с годами куда-то подевались мои впечатлительность и душевная тонкость, разучилась я его понимать или вовсе разлюбила. Стали мы чужими друг другу… Я – это уже не я прежняя, а чужая женщина. Разочаруется он во мне, неприязнь почувствует. Нет, не проявит ее из присущей ему деликатности, станет скрывать, попытается подавить, ничего не получится, и он примется мечтать о моем отъезде, считать до него оставшиеся дни и твердо решит – незачем нам больше встречаться. Подумает: может, судьба была права, знала, что делает, разделяя нас, не выдержали мы экзамена совместной жизни…
– Слушай, если тебе не хочется меня видеть, так прямо и скажи, никто не заставляет…
– Что ты дорогая, просто у меня был трудный день, а завтра предстоит и вовсе кошмарный, боюсь, мы не сможем увидеться.
– Тогда позвони, когда освободишься…
Ничего не скажешь, милые разговорчики, так знакомые всем женщинам. И я останусь сидеть в четырех стенах гостиничного номера как больная корова со своей изысканной прической, стиснув зубы и ожидая, когда же он позвонит. А он позвонит на четвертый день, причем выберет время, когда я должна быть на обеде или на ужине. Дудки, не пойду я ни на обед, ни на ужин, еду принесут мне в номер. И он вынужден будет назначить мне встречу, причем окажется, что у него в распоряжении несколько минут, извини, дорогая, свалился срочный заказ, бывает, ничего не поделаешь, не везет нам…
И получится, что за все время моего пребывания в Париже я не выйду из гостиничного номера, просижу взаперти, ожидая, когда же позвонит любимый…
Это еще почему? Нет уж, посижу с недельку, а потом, опять же сжав зубы, махну на юг, навсегда распрощавшись с Гжегожем. И даже не обижусь на него, пусть так и останется прекрасным воспоминанием моей молодости, мечтой моей жизни. Возможно, даже позвоню ему, собравшись с духом, и дам понять. Ну, что он остался мечтой, пусть знает – я ни на что не претендую, ни о чем не жалею. А сама прибегну к испытанному средству, казино в Монте-Карло. И даже возможно, что-нибудь выиграю, ведь меня же бросили, бросили навсегда…
Мысль о Монте-Карло настолько подняла настроение, что в Париж я въехала напевая. Было еще рано, ведь я ночевала в Реймсе, потому что в Кобленце бегала по магазинам и потом не решилась ехать в темноте, вот я и остановилась на ночлег у самого финиша. До парижской гостиницы я добралась без проблем, приняла душ, посмотрела на себя в зеркало и решила брать быка за рога.
Взяла и позвонила совершенно чужому для меня человеку, который мечтал только о том, как от меня отделаться.
– А я жду тебя с самого утра, – услышала я голос Гжегожа, – хотя и понимаю, что раньше пяти ты не можешь появиться. Привет! Рад, что ошибся. Что ты привезла на сей раз? Голову или ногу?
– Привезла радостную весть. Думаю, ты обрадуешься. Знаешь, Мизюня облысела!
– Шутишь?!
– Не до шуток мне. Видела это собственными глазами. Впрочем, не я одна. Парик носит!
– И в самом деле, радостная весть. Неужели есть справедливость на этом свете? А ты сиди сиднем и ни с места! Через полчаса буду.
Появился он через двадцать пять минут.
– Послушай, ты, идиотка, – нежно говорил любимый, когда часа через два мы сидели за столиком фешенебельного ресторана. Сидели открыто, не прячась, не забившись в угол! Не притворялись, что незнакомы. – Как ты только додумалась до этого своей дурацкой головой? Поневоле подумаешь – тогда тебе не напрасно подкинули вторую, ведь одной тебе явно недостаточно.
К этому моменту я успела ознакомить Гжегожа со всеми событиями последних месяцев, описывая их в хронологическом порядке. В том числе и перипетии с Мизюней, и плод собственных размышлений по дороге в Париж.
Что касается Мизюни, тут Гжегож полностью одобрил мои действия.
– В создавшейся ситуации я бы ее тоже вытащил. Из тех же соображений, которыми руководствовалась ты. Очень рад, что тебе это удалось.
– Наверное, ее нога соскочила с тормоза, – задумчиво произнесла я. – Если бы все время нажимала на тормоз, фиг бы я вытащила. И какое счастье, что к дверям не прикоснулась.
– А она знает, что это ты спасла ей жизнь?
– Не имею понятия. Хотя должна бы знать, ведь номер моей машины был всем известен. И в полицейском протоколе фигурирует. Если бы заинтересовалась, кто же вытащил ее, могла узнать без особого труда.
– И что?
– А ничего.
Мы без слов понимали друг друга. Для Мизюни был совершенно непереносимым тот факт, что именно я спасла ей жизнь. Если даже она случайно об этом узнала, наверняка постаралась как можно скорее забыть о нем. Похоже, я начинаю, без особых усилий с моей стороны, отыгрываться на ней за все пакости, чинимые мне годами. Очень приятное ощущение. Думаю, Гжегожу оно тоже доставляло удовлетворение.
А мои дорожные инсинуации очень позабавили его. Когда он вволю посмеялся над моими шпионскими страстями, мы смогли серьезно обсудить наши отношения.
– Сколько можно строить из себя идиотку? Позабавила меня – и хватит. Ни я не изменился за эти годы, ни ты. Пойми же, мы так хорошо знаем друг друга, что лучше не бывает. Я все обдумал и пришел к следующему решению. Слушаешь? Во-первых, связь с женщиной для нормальных людей означает тесные отношения, совместное проживание, интимные взаимоотношения и все такое прочее. Таких вещей скрывать никому не удается, они обязательно обнаруживаются и становятся всеобщим достоянием. Это одно. А второе – начхать мне на кузину, пусть себе получает наследство. А мне уже достаточно сознания того, что она вся истерзается противоречивыми чувствами. С одной стороны, в ее интересах желать моей жене долгих лет жизни, чтобы я случайно не овдовел и не женился на другой. С другой стороны, изведется от желания скорее получить наследство. И как тут примирить такие противоположности? Совсем баба свихнется. А я вовсе не намерен делать из себя идиота и скрываться по темным закоулкам.
– На десерт мне хотелось бы кьянти и камамбер, – вместо ответа заявила я. Ничего другого не приходило в голову, настолько всю меня переполнило ощущение полного, безграничного счастья.
– А вот насчет срочного заказа ты попала в яблочко, – продолжал Гжегож. – И в самом деле подвернулся очень выгодный, а я расценил его как перст судьбы и указание свыше и не стал отказываться. Заказчик намерен перестроить свою виллу под Ниццей, надо все осмотреть на месте, составить план и смету. Обычно в таких случаях я поручаю сделать это моим помощникам, но тут решил – поеду сам. Вилла на Французской Ривьере, время года подходящее, что еще надо? Дом стоит пустой, весь в моем распоряжении. Поживем недельки две, а может, и все три. У тебя будет возможность проверить, не станут ли мои трусы и рубашки камнем преткновения на нашем совместном жизненном пути. Что скажешь? Поедем?
А что я скажу? Именно о чем-то в этом роде я мечтала в глубине души, робко мечтала. Да что бы потом ни случилось, он все равно останется мужчиной моей мечты.
* * *
Мы поехали, и, разумеется, не стали его трусы никаким камнем преткновения.
Речь идет об оплаченной страховке на автомашину, вкладыше в загранпаспорт. – Здесь и далее примеч. переводчика.
От польского глагола wystraszyc – перепугать, распутать.
Во Франции скоростные автомагистрали платные. Пеаж (платежка) – специальное сооружение на шоссе, где с водителей взимается плата за проезд.
In flagranti (франц.) – на месте преступления.
От начальных букв польского названия Управления Безопасности.
Sprzeglo – польск.
Memento mori (лат.) – помни о смерти.
Кароль Бунш (1898–1989) – известный польский писатель, автор ряда романов из истории Польши.
in blanko – подпись на незаполненном документе, на чистом листе бумаги.
Юзеф Циранкевич – известный политический и партийный деятель ПНР в 50–70-е годы, абсолютно лысый.
