просто на седьмым небе от счастья. Он то и дело произносил тосты во славу своей будущей жены и порывался при этом собственноручно разлить по бокалам шампанское.
Официанты, в чьи обязанности входило обносить гостей закусками и напитками и вообще следить за порядком за столом, просто с ног сбились, пытаясь всякий раз вовремя успеть подскочить и перехватить у него бутылку. Во-первых, разливать шампанское было прямой их обязанностью, и они не могли допустить, чтобы эту работу выполнял за них сам хозяин, а во-вторых, Борька на радостях уже так назюзюкался, что все, что он мог сделать, это действительно разлить шампанское, в смысле прямо на пол. И если бы ребята в белых перчатках и черных бабочках не были бы столь проворны, то добрая половина коллекционного шампанского «Вдова Клико» точно бы оказалась на ковре.
— За Валерию! — Борька поднял очередной тост. — За нашу будущую семью! И за Викентия Павловича!
Это был неожиданный вираж в Борькиных мыслях. То, что в пятнадцатый раз он предлагал выпить за свою невесту и их будущую семью, ни у кого не вызывало удивления. За что, собственно, на помолвке и пить, как не за это? Но почему одновременно с именем невесты он упомянул еще и имя моего отца, было не ясно. Отец-то здесь при чем? И мы вопросительно уставились на хозяина.
— Если бы не его кошмарный юбилей, — продолжал подвыпивший жених, — не пили бы мы сегодня за нашу помолвку. Именно после всего этого ужаса Лялечка поняла наконец, что все мы смертны, а жизнь не бесконечна.
Борька был уже основательно пьян и не ведал, что творил. К чему вообще было поминать отцов юбилей со всеми отягчающими его обстоятельствами, тем более в такой торжественный день? Отец и так уже извелся из-за того, что именно на его юбилее случился весь этот ужас с неожиданным помешательством Альбины и двумя убийствами. Как будто бы он лично был виноват в том, что Альбина вдруг ни с того ни с сего сошла с ума и начала всех убивать налево и направо.
— Извините, — тихо произнес отец, — мне очень жаль.
За несколько последних дней он столько раз произносил эти слова, что при равномерном использовании в другой ситуации ему хватило бы их на несколько жизней. Отец даже похудел и постарел за последнюю неделю. Но пьяненький Борька ничего этого не замечал и, взмахнув бокалом с шампанским и чуть не выплеснув все содержимое на сидящую рядом Ляльку, радостно воскликнул:
— Да что вы, Викентий Павлович! За что же «извините»? Это вам, так сказать, спасибо. Если бы не ваша ненормальная доцентша... — Борька поискал глазами своего телохранителя и, найдя его по соседству со мной (мне и здесь не повезло — пришлось сидеть рядом с этим настырным секьюрити), с трудом сфокусировал на нем свой взгляд. — Игорь, так что там с этой доцентшей, как бишь ее?..
— Муранова, — подсказала я.
— Ага, Муранова. Так чем там дело с этой Мурановой кончилось? — Борька отставил свой бокал в сторону и откинулся на спинку стула. — Я думаю, всем будет интересно узнать, почему эта вздорная баба... — Борька запнулся и, покосившись в нашу с Лялькой сторону, поправился, — ...в смысле женщина, вдруг как ненормальная, начала всех убивать.
Мы все в ожидании уставились на Климова. Нам действительно было ужасно интересно узнать, почему Муранова вдруг ни с того ни с сего начала нападать на живых людей.
Климов отвлекся от омара, которого с удовольствием до этого поедал, вытер губы салфеткой и обвел присутствующих своим обычным, чуть насмешливым взглядом. И чего он так на всех людей смотрит? Чего насмехается? Ну да бог с ним, пусть смотрит, как хочет. Сейчас не до этого. Ужасно хочется узнать, чем там действительно дело кончилось.
— А дело вовсе не кончилось, — спокойно ответил Климов. — Более того, оно еще даже и не начиналось.
— Как так? — удивился Борис. — Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду то, что всем вам предстоят встречи со следователем.
— А вы, Игорь Казимирович, в тюрьме, что ли, были? — перебил его нетерпеливый Фира. — И с убийцей, что ли, виделись?
Вечно он лезет со своими несвоевременными вопросами. Мог бы минутку и потерпеть. Климов и без него сейчас все расскажет.
Я пнула деда под столом ногой.
— Нет, в тюрьме я не был, и с убийцей не разговаривал, — ответил Климов. — Просто следователь, который ведет дело госпожи Мурановой, — мой хороший знакомый, мы с ним еще в университете вместе учились.
Я с удивлением покосилась на Борькиного телохранителя. В университете?! А мы, оказывается, университеты кончали?! Ну надо же! А по виду так и не скажешь.
— Так вот, к ней сейчас вообще никого, кроме следователя, адвоката и врача, не пускают. Да и тем по большому счету делать там особенно нечего. Кроме врача разумеется.
— А что такое? — опять влез невоспитанный Фира.
— Да, действительно, а что такое? — Это уже я не удержалась и последовала дурному примеру родственника.
— Подследственная находится в глубокой депрессии, — ответил Климов и, посмотрев на Фиру, добавил для ясности: — В смысле крыша у нее поехала. Дело в том, что двадцать лет назад у нее уже оказывается, были серьезные проблемы с головой, тоже, кстати, на почве неразделенной любви. И тогда она даже некоторое время лежала в психиатрической больнице. И вроде бы даже ее тогда вылечили. Однако, как показала жизнь, вылечили не до конца. И поэтому очередная неудачная любовь спровоцировала очередной рецидив. И если сначала она еще кое-что говорила и даже отвечала на вопросы, то потом ее как будто бы выключили. Молчит, ни слова не говорит. Психиатрическая экспертиза показала невменяемость госпожи Мурановой, и выйдет она из этого состояния или нет, покажет время. Впрочем, ее уже, кажется, лечат электрошоком.
— Электрошоком?!!
Меня всю аж передернуло от ужаса. Я представила себе эту кошмарную процедуру, и на какой-то момент мне даже стало жалко Альбину Александровну. Но только на какой-то момент. Потом я вспомнила, что она убила двух ни в чем не повинных женщин да еще и на меня, кстати, покушалась, и всю мою жалость к ней тут же как ветром сдуло. Но появился вопрос:
— Так был ли вообще у Мурановой мотив преступления, или она просто так с
