— Прекрасные друзья, — уточнил я.
— Но мы… спали вместе.
— На то и дружба.
— И все же ты не сказал, что мы занимались… этим.
— Знаешь, просто как-то вылетело из головы.
— Ничего не вылетело, — заметила она, и в голосе ее звучала холодная уверенность. — Ни из твоей головы, ни из моей. Я никогда не забуду этого, Бирнаард.
— Очевидно, это произвело на тебя столь неизгладимое впечатление, — сказал я, — что ты собрала все свои вещи и исчезла. Из квартиры, а заодно — и из моей жизни.
— Ты знаешь почему.
— Да, догадываюсь.
— В нем сосредоточились все надежды моего народа, Бирнаард. И он предназначен мне самой судьбой, а независимость Анатрурии — это цель моей жизни. Я приехала в Америку, чтобы быть рядом с ним, чтоб… укрепить в нем преданность нашему делу. Стать королем, вернуть себе трон — все это для него пустые слова. Но вести свой народ к свободе, осуществить мечты и чаяния целой нации — это совсем другое, это греет его кровь.
Знаем мы все эти песенки, подумал я. А где, интересно, был пианист Сэм из «Касабланки», когда все в нем так нуждались?
— А потом вдруг появился ты, — сказала она и протянула руку. Погладила меня по щеке и улыбнулась этой своей улыбкой, горькой, мудрой и печальной. — И я влюбилась в тебя, Бирнаард..
— И мы были вместе…
— И мы были вместе, но нам суждено расстаться. Мне достаточно было побыть с тобой всего раз, чтобы запомнить на всю жизнь. Чтобы потом эти воспоминания согревали душу, Бирнаард. Но если б я осталась с тобой второй раз, то захотела бы остаться навеки.
— И все же ты сегодня пришла…
— Да.
— И куда же ты теперь, Илона?
— В Анатрурию. Мы уезжаем завтра. Ночным рейсом из аэропорта Кеннеди.
— И разумеется, вдвоем.
— Да.
— Я буду скучать по тебе, милая.
— О Бирнаард..
Любой мужчина мог утонуть в этих глазах. После паузы я сказал:
— Что ж, по крайнее мере, на этот раз Царнов, Расмолиан и Уикс не будут путаться у вас под ногами. Им не до того, они собираются играть в классики с гномами из Цюриха, пытаясь отыскать заветную тропинку к сокровищам, которые твой парень уже отчаялся вернуть.
— Главное сокровище для меня — это гордый, свободолюбивый дух анатрурийского народа.
— С языка сняла, — сказал я. — Жаль только, что единым духом жив не будешь. Чтоб делать дело, нужен капитал.
— Это верно, — кивнула она. — Михаил тоже так говорит. Хочет для начала основать какие-то фонды. Вот только времени почти нет. Мы не можем позволить себе ждать слишком долго.
— Погоди минуту, — сказал я. — Я сейчас вернусь. Посиди здесь, ладно?
Я оставил ее в гостиной, на диване, а сам отлучился в спальню и навестил свой заветный шкафчик. И вернулся с картонной папкой в руках.
— Это хранилось у Уикса, — сказал я. — Он украл их из портфеля вместе с акциями на предъявителя, а сегодня утром я побывал у него на квартире и нашел. И подумал, что у меня они, пожалуй, будут сохраннее, потому как Уикс вряд ли в этом смыслит. Ведь единственное, что его интересует в жизни, — это политика и разные связанные с ней интриги. Пожалуй, он расценил бы это как одно из средств пропаганды.
Она раскрыла папку и кивнула.
— Анатрурийские марки… — сказала она. — Ну конечно. Король Влад получил полный их комплект и передал сыну, а затем они перешли к Михаилу. Красивые, правда?
— Просто потрясающие, — согласился я. — Однако это не просто комплект. Это полный набор почтовых листов.
— А это хорошо или плохо?
— Видишь ли, со строго филателистической точки зрения ценность их под вопросом, — начал объяснять я. — Вернее, цены им в буквальном смысле нет — по причине их редкости… Но, конечно, они ценные. Правда, Скотт такие марки не оценивает, но ведь на нем свет клином не сошелся. Долбек вот оценивает и временные марки, вспомогательные и так далее, так вот в последнем каталоге Долбека полный комплект оценивается в две с половиной тысячи долларов.
— Так, значит, марки стоят больше двух тысяч долларов? Но это же здорово!
— При продаже, — объяснил я, — ты неизбежно что-то теряешь. И остается примерно от двух третей до трех четвертей от стоимости, указанной в каталоге.
— Тогда получается две тысячи. Немного меньше.
— За комплект.
— Да, — кивнула она. — Это хорошо.
— Это лучше, чем ты думаешь, — сказал я. — Потому как в каждом листе по пятьдесят марок, а это значит, что тут целых пятьдесят комплектов. Так что получается около ста тысяч долларов.
Глаза ее расширились.
— Но…
— Бери, пока не передумал, — сказал я. — Есть один человек в «Килдорран и партнерах», он как раз специализируется на такого рода вещах. Может купить у тебя сам, может организовать продажу. Его заведение находится в Лондоне, на Грэйт-Портленд-стрит. Имя и адрес фирмы я записал на внутренней стороне обложки папки. Не знаю, удастся ли тебе получить за них ровно сто тысяч кусков. Может быть, даже больше, а может, меньше… Но в любом случае деньги приличные.
Я протянул руку и чуть приподнял ее подбородок.
— Не знаю, куда вы полетите завтра, — сказал я, — но на вашем месте я бы немного изменил маршрут. Заскочил бы на пару дней в Лондон. В таких делах лучше действовать без проволочек. А то мало ли что тебе в голову взбредет. Оторвешь еще, чего доброго, одну марку и наклеишь на конверт…
— Бирнаард… Но ведь ты мог оставить эти марки себе.
— Ты думаешь?
— Конечно! Ведь никто не знал, что они у тебя. И мало кто представляет, какая это ценность.
Я покачал головой.
— Не вижу смысла, дорогая. Что значат песчинки вроде нас с тобой по сравнению с грандиозной задачей, стоящей перед Михаилом? По сравнению с делом, за которое вы решили бороться? Ничто. Я, разумеется, мог бы найти применение этим деньгам, но если серьезно… Не так уж они мне и нужны. А когда понадобятся, так пойду и украду где-нибудь. Такой уж я человек.
— О Бирнаард..
— Так что забирай и отправляйся домой, — сказал я. — И чем скорее ты уйдешь, Илона, тем лучше.
— Но я подумала…
— Знаю, что ты подумала. Сам думаю о том же. Но однажды я уже лег с тобой в постель, а после этого — потерял тебя. И не хочу больше проходить через все это. После первого раза остаются приятные воспоминания. Второй может разбить сердце.
— Бирнаард… у меня слезы на глаза наворачиваются.
— Я бы осушил их поцелуем, — сказал я, — но боюсь, что тогда не смогу остановиться. Прощай, любовь моя. Я буду по тебе тосковать.
— Я никогда тебя не забуду, — сказала она. — Никогда не забуду Двадцать пятую улицу.
— Я тоже. — Я взял ее за руку и подвел к двери. — Тем более что и забывать ее незачем. Двадцать пятая как была, так и будет.
Прошло, наверное, не меньше недели, прежде чем я смог поведать Кэролайн об этой своей последней встрече с Илоной. Нет, не то чтобы я сознательно об этом умалчивал. Просто навалилась уйма дел и оба мы закрутились. Я целыми днями просиживал в лавке, затем однажды вечером пришлось съездить поездом в Массапекву, оценить одну частную библиотеку (за плату; они ничего не продавали); потом еще один вечер ушел на участие в книжных торгах по просьбе моего постоянного покупателя — сам он был слишком застенчив, чтоб посещать такого рода мероприятия.
Кэролайн тоже была страшно занята: близилось открытие какого-то клубного шоу, а это означало, что в очередь к ней выстроилась целая толпа собак, которых следовало превратить в неотразимых красавцев и красавиц. Кроме того, телефон у нее буквально разрывался от звонков, а вечера проходили в сплошной беготне и нервотрепке, потому что Джин с Трейси снова сошлись и Джин обвиняла Трейси в том, что та спуталась с Кэролайн (что в свое время сделала сама Джин в период их предыдущей размолвки). «Лесбийские страсти», как выразилась Кэролайн, постепенно улеглись, но до этого было немало ночных телефонных звонков, бросания трубок и бурных сцен в подворотнях. Когда наконец тучи рассеялись, Кэролайн, чтобы привести нервы в порядок, с головой погрузилась в новый роман Сью Графтон, припасенный ею на черный день.
Итак, мы снова стали вместе обедать пять раз в неделю, выпивать после работы, и, наконец, во вторник, ровно через неделю и один день после Дня памяти, сидели с ней в «Бам Рэп» и Кэролайн рассказывала мне длинную и невероятно увлекательную историю об одном бедлингтон-терьере.
— И знаешь, судя по тому, как он себя вел, — сказала она, — клянусь, сам он считал себя настоящим эрделем!
— Надо же! — заметил я.
Она подняла на меня глаза:
— Неужели не смешно?!
— Ну да. Забавно.
— Умора, ты же сам так считаешь — по глазам вижу. Это же правда смешно!
— А что же сама не смеешься? — спросил я. — Ладно, Кэролайн, не бери в голову. Я собрался рассказать тебе кое-что интересное. — Я сделал знак Максине повторить, потому как рассказ предстоял долгий и в горле бы у меня наверняка пересохло.
