Иоанна Хмелевская - Закон постоянного невезения [Невезуха]

— Кое-что о том, каким он был, мы уже знаем — буркнул Роберт.

— Нет. Ничего вы не знаете. Со стороны, — да, вроде бы можно было увидеть, что это — плохой человек, ощущался гнёт, давление. Но вблизи все это проходило: не человек, а божество, он так умел все перевернуть, что ты становился абсолютным глупцом. Ведь я годами боготворил его, свято верил в его благородство, великий ум, во все, что хотите. Верил, что он борется за социальную справедливость, карает подлецов, помогает приличным и достойным людям, этакий Робин Гуд двадцатого века. На самом деле он борется за деньги и власть, чтобы выиграть этот бой, я ведь собственными глазами видел, как он вытаскивал людей с самого дна, а на самом деле — ничего подобного! Он любил власть ради самой власти, он хотел управлять всем и вся, ведь он нам даже пожениться не позволил, мы так живём, неофициально, потому что ему так хотелось…

— Но почему? — изумился Роберт.

— А холера его знает, почему. Видно, так ему было удобней. Хотя оба мы люди свободные и могли бы в любой момент…

— И вы не протестовали? — спросил Бежан.

— Протестовал. Позже. Вначале-то нет, мне это и в голову не приходило — верный слуга! Постепенно открывались у меня, дурака, глаза, пока наконец я не понял, что живу так, словно меня вообще не существует. Я хотел добиться каких-то успехов, достижений, я был на это способен, старался изо всех сил, а он даже никогда меня не похвалил. Только критиковал. Знаменитый фотограф, большой художник, а я вроде как ещё не дорос до славы, поэтому он брал на себя авторство всех моих работ, и я, клянусь Богом, верил, что все это — для моего же блага. Полный кретин! Деньги тоже забирал он, я же получал столько, сколько он мне выделял от щедрот своих. Наконец я стал нажимать, пусть хоть что-то будет моё, пусть я появлюсь на рынке под своим именем, хотя бы какой-то небольшой альбом, о снеге… Это ведь чудо, а не тема! Ну ладно, он поначалу даже согласился — и снова фигу, рассовал все снимки как свои. Я разозлился. На расстоянии. Одной встречи хватило, чтобы я поджал хвост и продолжать работать мальчиком на побегушках, но теперь уже постоянно упирался, а он морочил мне голову.

Хуже того. Одно издательство — я пошёл туда один, без него — хотело взять три снимка, но потом отказалось, а я случайно узнал, что это он лично меня отклонил. Не давал мне самостоятельности, держал за горло и душил…

— А оружие?

— Что оружие?

— Что-то там с оружием вы для него тоже делали?

— Все для него делал я. Оружие переделывал по-разному, такие у него были фантазии, хотел, чтобы у него все было необычное, нетипичное, в том числе и замки. Там, в его доме, ни один взломщик бы ничего не сделал. Ну а я уже больше не мог, что-то внутри у меня перевернулось, в последний раз я поехал туда со скандалом, в бешенстве, потому что он снова мне все напортил: вроде бы разрешил собственное издание, а потом фиг. Всю дорогу к нему я ругался: хватит, довольно, уеду из страны, эмигрирую, две профессии в руках, и обе — интернациональные, не позволю больше себя угнетать. Ну как обычно, он меня заговорил, объяснил мне по-научному, что так было необходимо, я совершенно обалдел, смирился, он взял меня голыми руками. Обещал равноправное партнёрство…

Неожиданно Мариуш Ченгала замолк. Лицо его пылало одновременно гневом и горечью.

— Это происходило там, в салоне, где вы пили? — деликатно спросил Бежан.

— Там. Он принял меня, как гостя, с почтением…

— Вот именно. И что было потом?

— А потом он потребовал, чтобы я что-то придумал с заряжанием этой двустволки с укороченным дулом…

— Он впустил вас в кабинет?

— А как же иначе? Он одного меня туда впускал, ведь я же сам ему там все и оборудовал, но только тогда, когда никто этого не видел. Даже его Михалина понятия не имела, что я бываю в этом священном месте. У него там был инструмент, и я много разных вещей делал прямо у него.

— И что дальше?

— Не знаю.

— Ну, не надо глупить. Вы ведь должны были что-то запомнить.

— Да помню я, конечно помню. Но не знаю. Что-то со мной произошло. Может, не до конца он меня заговорил или, может, слишком быстро потребовал следующей работы, которой мог бы потом хвастаться… Не знаю. Он показал мне, что ему нужно, я зарядил жаканами… Весь этот бунт все ещё бурлил во мне, и что-то вроде как мелькнуло в голове: о боже, если бы это его не было на свете, а не меня…

Не помню даже, целился ли я, но грохнул два раза…

И тут же пришёл в себя: господи, что я наделал!..

Ну, а его больше не было на свете, все было кончено. Слишком даже хорошо у меня получилось…

— Таким образом, вы признаетесь в убийстве Доминика Доминика?

— А что ещё мне остаётся? Признаюсь. Но пусть уж все будет до конца. Потому как я ещё подумал, что он и после смерти меня уничтожит, так вот — не дамся, нужно стереть все следы, бежать… Я вытер двустволку, повесил её на стену, помыл посуду…

И убежал.

— Вы все за собой заперли?

Мариуш Ченгала посмотрел на Бежана отупелым взглядом.

— Что?.. Не знаю. А что — было заперто?

— По-всякому. Но вы запирали?

— Понятия не имею. Не знаю. Наверное, я о чем-то думал, потому что никакого запирания я не припомню. Возможно, что мои нервы были до такой степени взвинчены…

— Действительно, это вполне возможно…

Разумеется, оба они хотели прояснить и некоторые другие детали, но большого успеха не добились.

От финансовых дел Доминика Мариуш Ченгала был далёк, накопленную в святилище документацию, естественно, видел, но в суть её не вникал, знакомства Михалины Колек его вообще не касались, а всякие там выходки Каи Пешт доходили до него лишь косвенным путём, через Барбару Буковскую. От Барбары он убийство скрыл, хотя она уже давно не слишком-то высоко ценила Доминика. После посещения мастерской Гурским он перепугался, стащил у неё ключи от старого садового участка и попытался избавиться от мотоцикла, но, похоже, это ему не очень-то удалось. Но зато он решился на смелый поступок и под собственным именем дал пару снимков в книгу о фотографии. Тут уж Доминик не мог ему напас кудить…

— В высшей степени неприятное и сложное дело, — заявила бабушка на следующий день после демонстрации. — Я размышляю о нем со вчерашнего дня, и у меня уже более или менее складывается картина событий. Я не отличаюсь склерозом и ещё не утратила зрения и слуха, поэтому хотела бы узнать, по какой такой причине два человека, внешне друг другу чужие, щадят какого-то там Мариуша с необычной фамилией.

Как моя внучка, так и вы… — она сделала жест в сторону Лукаша, избегая его взглядом, — оба вы обвиняете его с явной неохотой. А по моему мнению, он — ключевая фигура. Так в чем же там дело с фотографиями и механизмами? И что у него общего с преступлением, совершенным против бывшего сожителя Изы?

— Ну, — жадно подхватила тётка Иза. — Что?

— Ничего, — сердито буркнула я.

— Очень многое, — сказал Лукаш, который снова присутствовал, так как его заказали для поездки, которая почему-то никак не могла осуществиться. — Вероятнее всего, он и есть убийца, у которого имеются гигантские смягчающие обстоятельства. Убийство в состоянии аффекта. Мы так считаем, но мы можем ошибаться, поэтому предпочитаем не подсовывать властям своих идей. Отсюда и сдержанность, тем более что рядом имеются в наличии лица, в значительно большей мере заслуживающие осуждения.

С Изой же все это ни имеет ничего общего.

— С Изой! — фыркнула тётка Иза. — Подумать только, какие темпы!..

— Я, моя милая, несколько постарше тебя, — заметила ей бабушка ужасающе ледяным тоном. — И тем не менее вижу, как меняются нравы. Пан Дарко и моя внучка примерно одного возраста, наверняка они могли бы даже вместе в школу ходить. В Кракове…

— В Кракове они подружились, — с готовностью подхватил дядя Филипп.

— Это и вправду теперь так называется — подружились? — язвительно удивилась тётка Иза.

— Ну все в порядке, — сказала я Лукашу. — Сам видишь…

— Ничто не в порядке и не будет в порядке, пока сохранится хотя бы тень подозрения как на тебе, так и на этом молодом человеке, — невозмутимо продолжала бабушка. — Я должна знать с полной уверенностью, кто был убийцей и какие у вас с ним связи. Возможно, нам придётся принять участие в рассмотрении дела в суде…

Что было дальше, я уже не слышала, так как мне стало нехорошо. Боже милостивый! Даже если они немедленно закроют следствие, суд состоится по меньшей мере через полгода, и то это были бы рекордные темпы. Да и не известно ещё, как долго он продолжится! И все это время все они будут сидеть у меня на шее?! А куда, разрази их гром, я засуну собственных детей!?.

Я совершенно окаменела от ужаса и начала даже задумываться, не сбежать ли мне попросту куда попало вместе с детьми, поставив крест на этом поганом наследстве. Вроде бы и можно, но куда? Я же не сменю им школу, не брошу свою работу, иначе на что мы будем жить, и не продам квартиры с семейством внутри! Господи, спаси и помилуй!!!