Поезд меж тем прибыл на конечную станцию. Я вычислил, что нахожусь не очень далеко от той самой школы в Сан-Хервасио, и подумал, что не худо было бы забыть на время о строгом запрете комиссара Флореса и порыскать немного по окрестностям. На улице накрапывал дождик. В одной из ближайших урн я нашел газету „Вангуардиа“ и развернул ее над головой, словно зонтик.
Хотя я горжусь тем, что знаю Барселону как свои пять пальцев, я все же дважды сбился с пути, прежде чем нашел школу, — годы заключения не прошли даром, и я разучился ориентироваться в родном городе. Я насквозь промок, пока добрался до окружавшего школу забора и увидел, что описание, данное комиссаром, было абсолютно точным: и железная ограда, и стены имели вид совершенно неприступный. Только один участок стены — за домом — благодаря рельефу местности был чуть ниже, чем остальные. Однако было кое-что и похуже неприступных стен: мои робкие попытки приблизиться к школе не прошли незамеченными для тех самых мастинов, о которых упоминал комиссар. Оба они просунули страшные морды сквозь прутья решетки и изрыгали на меня не то чтобы упреки, а скорее брань и оскорбления на своем собачьем языке, до сих пор, несмотря на все усилия, еще не расшифрованном наукой. Здание, что стояло в глубине сада, было огромным и, насколько я мог оценить его архитектурные достоинства под проливным дождем и в темноте, некрасивым. Окна были узкие (я заметил, правда, несколько высоких и более широких окон, вероятнее всего, относившихся к часовне), хотя издалека нельзя было понять, настолько ли они узки, чтобы сквозь них не сумело протиснуться худенькое тельце девочки-подростка или мое собственное тело. Можно было бы попытаться проникнуть в здание через трубы, но они находились на покатой крыше, и забраться туда не представлялось реальным. Соседние дома на этой улице тоже являли собой огромные особняки, окруженные садами и аллеями. Я зафиксировал в памяти все увиденное и решил, что уже пора устраиваться на ночлег.
Глава IV. Что имелось у шведа
Несмотря на поздний час, кафе на Рамблас были переполнены. А тротуары по причине непрекращавшегося проливного дождя были пусты. Я с удовольствием отметил, что за прошедшие пять лет город не переменился.
Пансион, к которому я направился, уютно разместился в одном из изгибов улицы Тапиас. Вывеска гласила: „Отель „Купидон“, все удобства, биде в каждом номере“. Портье за стойкой громко храпел и пришел в ярость, оттого что я его разбудил. У него не было одного глаза, и он ужасно сквернословил. Лишь после долгих уговоров он согласился принять часы и две ручки в оплату за номер с окном на три ночи. В ответ на мои протесты портье заявил, что политическая нестабильность в стране отрицательно сказалась на притоке туристов и привела к сокращению инвестиций со стороны частного капитала, на что я возразил, что если названные факторы послужили причиной упадка гостиничного бизнеса, то они же, несомненно, привели к упадку часовой промышленности и шариковоручечной или как ее еще там промышленности, на что кривой бандит отрезал: его это ничуть не волнует, три ночи — последнее слово, и если я не согласен, то могу катиться куда хочу. С клиентами в этом отеле, как видно, не церемонились, но выбирать не приходилось.
Номер, который мне отвели, был похож скорее на свинарник и весь пропах мочой. Простыни оказались такими грязными, что даже слиплись, и пришлось потрудиться, чтобы их разлепить. Под подушкой обнаружился дырявый носок. В общей ванной весь пол был залит водой, раковина и унитаз засорены, и в последнем плавал кусок коричневой субстанции из тех, что так нравятся мухам. Нечего было и думать о том, чтобы принять душ. Я вернулся в номер.
Из-за перегородок слышались звуки, издаваемые всеми отверстиями человеческого тела. Я пообещал себе, что если когда-нибудь разбогатею, то не буду отказывать себе в удовольствии ночевать в отелях как минимум однозвездных. Давя бегавших по постели тараканов, я не мог не вспомнить — с грустью, честно признаюсь, — свою такую гигиеничную палату в психушке. Но правы те, кто утверждает, что нет большего блага, чем свобода, и нельзя было недооценивать ее именно в тот момент, когда она только-только была обретена. Утешившись таким образом, я упал в постель и попытался заснуть, повторяя про себя час, когда хотел проснуться: я знаю, что наше подсознание не только искажает воспоминания о нашем детстве, выставляет в самом неприглядном свете все, что нам дорого, напоминает о том, о чем мы хотим забыть, раскрывает нам глаза на самих себя, заставляя осознать, какими, в сущности, гнусными существами мы являемся, — одним словом, разрушает нашу жизнь, но, в качестве компенсации, может, когда ему вздумается, выполнить роль будильника.
Я уже засыпал, когда раздался осторожный стук в дверь. К счастью, на двери была щеколда, и я предусмотрительно задвинул ее, перед тем как лечь, а посему посетитель, кем бы он ни оказался и с какими бы намерениями ко мне ни явился, вынужден был прибегнуть к такой условности, как постучать в дверь, прежде чем в нее войти. Я спросил, кто там, уверенный, что имею дело с каким-нибудь педерастом, который явился сделать мне нескромное предложение, возможно — даже выгодное. Но ответил голос нельзя сказать, чтобы совсем мне не знакомый:
— Впусти меня. Я жених твоей сестры-уродки.
Я приоткрыл дверь и увидел, что за ней действительно стоит тот швед, которого несколькими часами раньше я впервые увидел в компании моей сестры. Только сейчас его массивные челюсти не закрывала, как в прошлый раз, густая, соломенного цвета борода — впрочем, возможно, он бороды никогда и не носил (вообще-то я человек наблюдательный, но такие мелочи от меня иногда ускользают). И одежда на нем была слегка потрепанная.
— Чем могу служить? — вежливо поинтересовался я.
— Впусти, — дрожащим голосом повторил швед.
Немного поколебавшись, я открыл ему дверь — все-таки это был клиент моей сестры, самозваный жених, так что ни к чему было портить с ним отношения. Вдруг он хочет обсудить наши семейные дела? И обсудить именно со мной, как с мужчиной. Такие вот тонкости обхождения, давно вышедшие из моды. Было в шведе что-то внушавшее уверенность в его порядочности и честности. Даже когда он выхватил из кармана пистолет и направил мне в грудь. Потом швед сел на кровать. Я чувствовал себя неуютно — оружие вызывает у меня страх, иначе моя криминальная карьера не оборвалась бы так рано, — а потому решил как-то его успокоить и заодно выяснить, что происходит.
— Как я вижу, — начал я медленно, тщательно выговаривая каждый звук и помогая себе жестами, чтобы языковой барьер не помешал нам понять друг друга, — вы по какой-то причине не полностью мне доверяете. Возможно, основанием для подозрений является мой внешний вид, и это понятно, а возможно — сплетни, разносимые злыми языками. Однако я готов поручиться собственной честью, честью моей сестры, sister, и честью нашей святой матушки, да упокоит Господь ее душу, что у вас совершенно нет причин меня опасаться. Я весьма проницателен и, несмотря на то что имею честь быть знакомым с вами лишь поверхностно, уже успел оценить вас как человека порядочного… вы человек принципов, образованный, честный, из хорошей семьи, которого, возможно, обманчивая фортуна на время бросила на дно жизни…
Моя речь не произвела на шведа никакого впечатления. Он по-прежнему сидел на кровати с застывшим лицом, уставившись на меня невидящим взглядом и погруженный в бог весть какие горестные воспоминания и черные мысли.
— Вероятно также, что у вас зародилось подозрение, — продолжил я в надежде успокоить его, изменить направление его мыслей, чтобы в порыве злобы он не превратил меня в козла отпущения, — что между моей sister и me есть нечто большее, нежели… К моему большому сожалению, я не могу предоставить вам заверенного документа или другого веского подтверждения моих слов. Наше родство… то есть я хочу сказать, что мы с ней близкие родственники и это ставит нас вне всяческих подозрений… Я не могу сослаться в доказательство нашего кровного родства на физическое сходство между нами, поскольку она такая красавица, beautiful, а я в сравнении с ней просто кучка дерьма, но так часто бывает — природа весьма своевольно распределяет свои дары: одним достается все, другим ничего, и было бы несправедливо заставлять меня платить за то, что мне однажды не повезло в лотерее. Вы согласны?
Похоже, он не был со мной согласен, потому что продолжал сидеть, не двигаясь и не говоря ни слова. Вместо ответа он снял куртку, в которой ему, наверное, было очень жарко, и остался в одной майке, обтягивавшей его могучий торс и выставлявшей напоказ мощные бицепсы — крепкие бугры своими очертаниями сразу напомнили мне гору Монсеррат, так что я не удивился бы, увидев там чудесное явление Святой Девы. Я подумал, что швед, наверное, культурист, заочно изучающий методику построения тела, что он покупает все эти гантели, эспандеры, ролики и резины, чтобы заниматься гимнастикой, не выходя из спальни. Я решил подступиться к нему, опираясь на знание этой грани его личности, сформировавшейся, как я предположил вследствие отсутствия решительности в характере, страха перед женщинами и, возможно, недостатка мужских гормонов.
