Я снова двинулся в тот бар, где несколькими часами раньше беседовал с сестрой и беднягой шведом. Но не стал входить в заведение, а решил понаблюдать за ним — в ожидании, пока выйдет моя сестра, дал несколько кругов, стараясь не попасть ногой в зловонные лужи с содержимым желудков тех, кто не выдержал ночных попоек. Я был уверен, что она там: раньше она всегда сидела в баре до утренней зари в надежде на припозднившихся клиентов, которые рассчитывали на дешевую добычу и действительно получали то, что хотели, почти даром.
Первые лучи солнца уже золотили горизонт, когда моя сестра наконец вышла. В два прыжка я подскочил к ней, и наградой мне был испепеляющий взгляд. Я спросил Кандиду, куда она направляется, и она ответила, что домой. Я предложил проводить ее.
— Уже один твой вид, — объяснил я свое желание, — пробуждает в мужчинах звериную страсть и заставляет их совершать глупости. Легко понять, почему они готовы ради тебя на любые безумства, но это не значит, что я, твой брат, готов потворствовать этому.
— Еще раз говорю: денег не дам.
Я повторил, что мною движут отнюдь не меркантильные интересы, и перевел разговор на светские сплетни, почерпнутые из журнала „Ола!“ двухлетней давности (о чем, впрочем, она не догадалась — ведь жизнь знаменитостей, без сомнения гораздо более приятная, чем наша с вами, и исполненная самых утонченных радостей и изысканных удовольствий, в сущности, так же монотонна, как и жизнь всех остальных) и словно невзначай задал вопрос:
— А что с тем парнишкой, с которым ты меня недавно познакомила и который, похоже, от тебя совсем голову потерял?
Кандида плюнула в афишу, наклеенную на стену.
— Как пришел, так и ушел, — ответила она, и сарказм не смог скрыть ее грусти. — Два дня вокруг меня крутился, а я все не могла в толк взять, чего ему нужно. Одно скажу: это не мой тип. Я привыкла иметь дело с этими, как их… с больными. Думаю, он из тех извращенцев, которые полагают, что если для девушки настали трудные времена, то она согласится вытворять все, что им ни вздумается, и, в общем-то, они правы. Одним словом, больше я его не видала. Был и сплыл. А тебе к чему это?
— Да так, ни к чему. Просто показалось, что вы хорошая пара: такие молодые, такие полные жизни… Я всегда был уверен, что ты создашь семью, Кандида. Жизнь, которую ты ведешь, не для тебя. Твой удел — семейный очаг, дети, любящий муж, загородный домик во Флоресте…
Я еще долго в подробностях расписывал счастливую жизнь, которой у Кандиды никогда не будет, пока у нее не поднялось настроение.
— Ты уже завтракал? — поинтересовалась она.
— Думаю, что еще не успел, — постарался я не выглядеть навязчивым.
— Идем ко мне: от вчерашнего ужина кое-что осталось.
Мы свернули в одну из улочек старого города (из тех, которым не хватает только крыши, чтобы превратиться в клоаку) и остановились перед облезлым потрескавшимся зданием. Из подъезда выскочила ящерица, дожевывавшая жука, в то время как в нее саму уже вонзил острые зубы мышонок, за которым гнался кот. Мы поднялись по лестнице, то и дело зажигая спички, которые тут же гасила струя холодного влажного воздуха, проникавшая сквозь разбитые стекла окон на лестничных площадках, чтобы осветить путь. Добравшись до своей квартиры, сестра, задыхаясь (у нее астма), достала ключ и принялась отпирать дверь.
— Странно, — бормотала она при этом. — Могу поклясться, что я запирала на два оборота. Старею, наверное.
— Не говори глупостей, Кандида. Ты у нас розовый бутон, — успокаивал я сестру, хотя сам уже был начеку: не нравилась мне эта история с ключом.
Я не зря беспокоился: как только Кандида щелкнула выключателем и свет залил единственную комнату квартирки, где сортир был уже почти на лестничной площадке и служил одновременно прихожей, мы оказались лицом к лицу со шведом — тем самым шведом, которого я оставил спать непробудным сном на моей постели. Теперь он смотрел на нас огромными, вылезающими из орбит светлыми глазами, сидя в кресле так прямо, как сидят приехавшие в гости из деревни родственники. Бедная Кандида не сдержала крика.
— Не бойся, — успокоил я сестру, закрывая дверь, — он тебе ничего не сделает.
— Как он сюда попал? — срывающимся шепотом спросила она, словно боясь, что швед нас услышит. — И почему он такой серьезный и тихий?
— На второй вопрос я могу дать точный ответ. А вот что касается первого, тут я в полной растерянности. Единственное, в чем я уверен, так это в том, что пришел он сюда не своими ногами. Он знал твой адрес?
— Нет. Откуда?!
— Ты могла ему дать.
— Никогда ни одному клиенту! А что, если он?.. — со страхом и отвращением указала она на шведа.
— Ну конечно же. Занемог. Приболел слегка. Бежим отсюда, пока не поздно.
Но было уже поздно. Не успел я закончить фразу, как раздался настойчивый стук в дверь, и мужской голос проревел:
— Полиция!!! Открывайте, или мы взломаем дверь!
Всегда у полиции проблемы с формами глаголов!
Говорят „взломаем“, а сами уже взломали — и уже ввалились в квартирку трое: инспектор в штатском и два громилы в полицейской форме. Все они размахивали дубинками и пистолетами и в унисон кричали:
— Ни с места!!! Вы задержаны!!!
Инструкции были более чем понятны, и мы сочли за благо послушно поднять руки, так что пальцы запутались в паутине, тут и там свисавшей с потолка.
Видя нашу покорность, полицейские в форме успокоились и принялись обыскивать убогое жилище моей сестры, превращая посуду в осколки ударами дубинок, а мебель — в щепки ударами ног. Инспектор с улыбкой, позволявшей увидеть многочисленные золотые коронки, мосты, пломбы и изрядное количество зубного камня, скомандовал, обращаясь к нам:
— Документы, мерзавцы!!!
Моя сестра послушно протянула ему удостоверение личности, в котором, к несчастью для нее, бритвой была подтерта дата рождения, так что инспектор лишь саркастически усмехнулся, словно говоря: „Этот номер не пройдет!“
Полицейские в форме меж тем обнаружили труп, удостоверились, что это действительно труп, и принялись со всей тщательностью его обследовать, после чего радостно закричали: „Ура, инспектор! Они попались! Мы взяли их с поличным!“ — на что инспектор ничего не ответил, так как был занят: продолжал настаивать на том, чтобы я предъявил свой документ, которого я предъявить не мог, так как документа у меня не было (зато был пластиковый пакет с наркотой). Я решил идти ва-банк и прибегнуть к старому, но очень эффективному трюку.
— Дружище, — произнес я спокойным, но уверенным и достаточно громким, чтобы его могли услышать все, голосом, — вы рискуете оказаться замешанным в очень неприятную историю.
— Какую историю? — удивился инспектор.
— Подойдите ближе, любезный, сделайте милость, — попросил я, опуская руки и прижимая их к бокам, частью для придания собственной позе большей внушительности, частью для того, чтобы уменьшить запах подмышек, который всегда усиливается, стоит мне понервничать. — Вы знаете, с кем говорите?
— С куском дерьма.
— Предположение, не лишенное остроумия. Но вы, инспектор, говорите сейчас с доном Сеферино Суграньесом, членом муниципалитета городского управления и владельцем банков, контор по продаже недвижимости, нотариальных контор и судов. И это лишь часть моих второстепенных занятий. Как вы, с проницательностью, свойственной представителям вашей профессии, можете судить, такие люди, как я, не нуждаются в том, чтобы носить в кармане удостоверение личности. У меня не может быть при себе документов не только потому, что наш уважаемый электорат очень удивился бы, увидев меня в подобном одеянии, но и из-за того, что я скрываюсь от нанятых моей женой детективов. Моя жена подала прошение о разводе и теперь следит за каждым моим шагом. Однако удостоверить мою личность может мой шофер, он же мой телохранитель и управляющий многими моими предприятиями (не буду их называть — не хочу, чтобы их махинации бросали тень на мое доброе имя). Он сейчас ждет меня на углу, и у него строгий приказ: известить лично президента Суареса, если через десять минут я не выйду целый и невредимый из этого логова, куда затащила меня обманом гарпия, которую вы видите перед собой. Она и только она виновна в том, что я оказался сейчас в затруднительном положении — без всякой вины с моей стороны, но с очевидным с ее стороны намерением грабежа, шантажа, разврата и прочих наказуемых законом действий, которые, как я уже вижу, она собирается отрицать, что только подтверждает мои обвинения, и к тому же, инспектор, кому вы поверите в сложившихся обстоятельствах: честному гражданину, процветающему предпринимателю, лучшему представителю хищной буржуазии, гордости Каталонии, чести Испании и славе всей империи, или этой отвратительной старой слонихе, у которой воняет изо рта, гетере по профессии (в чем вы сможете убедиться, если проверите содержимое ее сумочки, где, без сомнения, найдете множество презервативов, и не только неиспользованных). Я пообещал ей за исполнение одной услуги — не буду сейчас уточнять какой — немыслимую сумму: тысячу песет. Вот она, эта самая тысяча песет, передаю ее вам в качестве документального подтверждения своей правоты.
