– Папа, ты уже решил, в каком ресторане будем отмечать твой день рождения? – спросил Герман.
Пульхерия с удивлением заметила, что голос его дрожит от волнения.
– Дорогой сынок, можешь не тратить свое красноречие, – со скептической усмешкой, искривившей лягушачий рот, – сказал Александр Николаевич, оставив без внимания вопрос. – Я прекрасно понимаю, почему ты сегодня здесь, но на этот раз я решил не помогать тебе. – Гранидин-старший с высокомерной усмешкой напомнил, что сам вырос в нищете, с невероятным упорством стремился к образованию, с таким же упорством сейчас сколачивает свое состояние. Повторяя избитые истины типа «похвально стоять на собственных ногах» или «в твоем возрасте Гайдар уже полком командовал», он напомнил Герману, что без его помощи даже такое мизерное дело, как автомобильный салон, давно бы уже развалилось. Пора понять, что нельзя бесконечно сидеть у отца на шее.
Пульхерия слушала Александра Николаевича с нараставшим недовольством, что очевидно отразилось на ее лице.
– Вы кто по специальности, уважаемая Пульхерия Афанасьевна? – неожиданно переключил он свое внимание на нее.
– Бухгалтер.
– Вот, Герман, предлагаю взять Пульхерию Афанасьевну к себе главным бухгалтером. Может, она подскажет, как минимизировать расходы и максимизировать доходы.
– У меня уже есть работа, Александр Николаевич. Я сюда не за этим пришла.
– Интересно, зачем же вы пришли? – расплылся в ехидной улыбке Гранидин, но глаза его оставались холодными.
– Вопрос риторический, к тому же бестактный, – выдержав тяжелый взгляд хозяина, ответила Пуля. – Если хотите поупражняться в риторике, давайте выберем нейтральную тему, иначе мы наговорим друг другу колкостей. Если решили отказать своему сыну, так прямо и скажите, зачем же унижать его при мне? Если вы намекаете, чтобы я на ваши деньги не рассчитывала, так мне не двадцать лет, и я давно уже в своей жизни рассчитываю только на себя. А вам, уважаемый Александр Николаевич, стоит уяснить одну простую истину: у каждого человека своя система ценностей. То, что мило и дорого для вас, может быть безразлично кому-то другому.
Пульхерия замолчала и неожиданно заметила во взгляде Гранидина коварное злорадство. До нее дошло, что этот спектакль он устроил для того, чтобы спровоцировать ее, и она, как последняя дурочка, попалась. Его напыщенная речь и маска снисходительного папаши, якобы переживающего за своего сына, были только игрой, частью какого-то темного, извращенного юмора богача. На самом деле просьбу сына он уже выполнил, но ему хотелось на глазах у нее унизить Германа, а ее саму вывернуть наизнанку. И Пуля, сама того не замечая, попалась, сыграла свою роль в его гнусном сценарии.
– Что ж, один-ноль в вашу пользу, Александр Николаевич! – Она устало махнула рукой. – Я подумаю над вашим предложением.
– А я хорошим людям плохих предложений не делаю.
– Не сомневаюсь, – усмехнулась Пульхерия.
То, что он отнес ее к разряду хороших людей, настроение не улучшило. Она понимала, слово «хороший» для Гранидина могло означать все что угодно, только не его истинный смысл. Взглянув на него, она увидела – папаша Гранде от души веселится.
– Можешь не беспокоиться, Герман, я все уладил, – сказал он миролюбиво. – В твоем салоне три человека одновременно закажут «Порш Каррера». Гришенька успешно сдал сессию и перешел на другой курс. Я решил его немного побаловать.
– Извините, Александр Николаевич… – Пульхерия изобразила на лице фальшивую улыбку. – Герман, где в этом роскошном особняке ватерклозет? Я надеюсь, у вас удобства не во дворе?
На Германа было жалко смотреть. Она схватила его под руку и потащила прочь от папочки.
– Срочно покажи мне туалет! Быстрее, быстрее… – подгоняла она его.
Наконец они остались одни.
– Ты в состоянии соображать? – с тревогой спросила она.
– Нет.
– Ну еще бы! Такую тачку подарить этому лоботрясу! Пусть он на ней себе шею свернет!
– Ты с ума сошла! – Герман вышел из ступора. – Гришенька такой бесшабашный. Ему нельзя дарить скоростной автомобиль. Это очень опасно!
– Ты серьезно? – удивилась она. – Тебя совершенно не задело то, что сказал твой папочка?
– Ну, обидно немного. Гриша младший. Его всегда баловали больше, чем меня. Я уже привык.
– Мне кажется, к такому привыкнуть невозможно. Как хорошо, что я у мамы с папой одна.
– Это все зависть! Очень плохое чувство. Грех!
– Ты мне еще про десять заповедей расскажи. Сам-то чего после папиных слов побледнел?
– Тебе показалось. – Герман покачал головой. – Пуляша, я все понял: он перед тобой выпендривался! Хороший знак!
– Что же в нем хорошего?
– Это означает, что ты ему очень понравилась. Причем понравилась настолько, что он Гришке решил такую крутую тачку подарить. В виде компенсации.
– Он меня с машиной сравнил?
– Машина для него – символ высшего качества. Он тебя сравнил с символом высшего качества. Нет, ты ошибаешься, Пуляша! Один-ноль в нашу пользу! – торжествующе воскликнул Герман.
– Как все сложно! – тяжело вздохнула она.
– С моим папой всегда так. Привыкай.
Пульхерия скептически подняла брови:
– Я рада, что ты рад. Это главное.
Когда они вернулись в гостиную, к ней подошла Даша и с улыбкой триумфатора помахала стодолларовой купюрой.
– Мы с Гришкой поспорили, что папаша Гранде откажется помогать Герману. Я утверждала, что при тебе он ему не откажет. И выиграла.
– Да, изучила ты его хорошо.
– Всего лишь женская интуиция.
К ним подошел Гриша.
– Что вам подсказала женская интуиция? – с любопытством спросил он.
– Отвали, – пренебрежительно сказала Пуля.
Даша прищурила свои огромные глаза и с интересом взглянула на нее: даже она не позволяла себе грубить младшему сыну бизнесмена Гранидина. А Гриша лишь самодовольно ухмыльнулся.
– Предменструальный синдром? – проявил он свою осведомленность в женской физиологии.
– Климакс, – вяло огрызнулась Пульхерия.
– Что-то он у вас больно ранний, Пульхерия Афанасьевна.
– Спасибо за комплимент, хотя и весьма сомнительный. Забей. Будем считать, что у меня просто плохое настроение.
– Кто же вам его испортил?
– Твой папочка очень постарался.
– Неужели вас так легко вывести из равновесия?
– Вы с Александром Николаевичем способны вывести из равновесия даже бревно.
– Да, я весь в папочку, – снова самодовольно ухмыльнулся Гришенька, – тоже люблю экспериментировать.
– Смотри, однажды под это бревно попадешь и оно тебя раздавит.
– Лучше умереть под бревном, чем на бревне.
– Чем же лучше? Если исключить сексуальную составляющую, а эту сторону я с тобой принципиально не обсуждаю, ты мне в сыновья годишься, не вижу особой разницы, – усмехнулась Пульхерия.
– В нюансах, Пульхерия Афанасьевна, в нюансах. – Голос Гриши стал бархатным, а глазки как-то по-особенному заблестели. – Умереть под бревном означает стать жертвой обстоятельств, а на бревне… – Он запнулся, подыскивая подходящие случаю слова.
– Ну? Все? Словарный запас иссяк? – насмешливо спросила Пуля. – Малыш, в твоем возрасте надо книжки умные читать, а не глянец листать. Ты сам-то хоть понимаешь, что несешь околесицу?
– Понимаю, – неожиданно согласился Гриша и лучезарно улыбнулся. – Я больше не буду!
– Не зарекайся, – тяжело вздохнула Пульхерия, – будешь, еще как будешь.
Остаток вечера она провела в унынии. Пуля понимала, что если выйдет замуж за Германа, будет еще огромное количество таких вечеров, на которых ей придется чувствовать себя идиоткой. Это называется «ужин с придурком», придурку здесь отводится роль клоуна, над ним потешаются, без него всем скучно. Надо встать и уйти, пусть они сами друг над другом издеваются. Подошел Герман, взял руку и прижал к губам.
– Спасибо тебе, – с нежностью прошептал он, глядя ей в глаза.
Пульхерия не стала уточнять за что, но поняла – порвать с ним она не сможет. Из жалости. По крайней мере, сейчас. Подумала: «Что ж, посмотрим, на сколько меня хватит». Много раз потом, анализируя происходящее, она ругала себя за нерешительность: если бы тогда ушла, все сложилось бы иначе.
