Ознакомительная версия.
Еще был двоюродный дядюшка из семейки Но – поездки господина Майорова в город. Одиночные поездки, с собой он никого не брал. Я-то и не просилась, но Ника, стремившаяся быть рядом с папой как можно больше времени, очень обижалась на него. А в последний раз, когда Лешка снова не взял ее с собой, даже расплакалась, чем напугала меня до икоты.
Потому что наша девочка обычно плакала только от физической боли. А тут…
До нашего отъезда с дачи оставался один день, и малышка, предчувствуя очередное долгое расставание с папсиком, не отходила от Лешки ни на шаг. И, когда мобильник Майорова снова скомандовал построение, Ника схватила лежавший на шезлонге аппаратик и спрятала его за спиной.
– Никуська, хватит баловаться, – улыбнулся Лешка. – Это по делу.
– Нет, – помотала головой девочка, – не по делу. По делу сто раз в неделю не звонят.
– Ника! – Майоров подошел к дочери и протянул руку. – Дай мне телефон, пожалуйста.
– Не дам.
– Ника!
Я с изумлением наблюдала за происходящим. Лешка впервые в жизни всерьез злился на дочь, в голосе забренькало раздражение:
– Прекрати вести себя как избалованная девчонка! Это моя работа!
– Не ври!
– Что-о-о?! Ты как с отцом разговариваешь? Отдай немедленно телефон!
– Ага, а ты потом снова уедешь! И не возьмешь меня с собой!
– С чего ты взяла?
– Знаю! Ты ни разу не взял ни меня, ни маму!
– Отдай телефон!
А дурацкий рингтон продолжал надрываться. Ну и нудный человек господин Хасбулатов!
От мысленной характеризации известного режиссера меня отвлек вскрик дочери. Я повернула голову и…
Бледная до синевы Ника растерянно терла руку, в которой недавно был зажат телефон отца, а сам виновник торжества торопливо шел в сторону гаража, что-то вполголоса объясняя в трубку.
– Он что, ударил тебя?! – Я подбежала к малышке и присела перед ней на корточки.
– Нет, – Ника попыталась успокаивающе улыбнуться, – папа просто немного выкрутил мне руку, забирая телефон.
– Он что, совсем рехнулся?!
– Нет, мамочка, не злись на него, я сама виновата, – расстроенный шмыг носом. – Я просто не хотела, чтобы папа снова уехал. Очень не хотела.
Шмыг, еще один, огромные глазищи внезапно наполнились слезами, и ребенок, уткнувшись мне в грудь, горько расплакался.
Ну все, господин Майоров, вы допрыгались! Вам я настоятельно рекомендую идти в анус, а мы с дочкой возвращаемся в Москву!
И затеянная мной авантюра с поездкой в Турцию теперь более чем оправданна. Вы, любезный, скрытничаете, и я буду. Никому не расскажу, куда мы собираемся и зачем, ни Левандовским, ни Катерине. А Таньский – верный соратник по партии – вскроет тайну только при наличиии специального консервного ножа, именуемого форс-мажором.
Поскольку на дачу мы приехали на Лешкином джипе, мне пришлось вызывать такси, и больше всего я боялась, что Майоров вернется раньше, чем мы успеем уехать. Объясняться с ним мне не хотелось.
Всю дорогу до Москвы дочка тихонько сидела рядом со мной, прижавшись к моему боку и изредка всхлипывая.
К счастью, водитель такси, пожилой усатый дядька, оказался неразговорчивым, что большая редкость. Но еще большей удачей оказалось то, что славный дядечка не был поклонником радио «Шансон» и блатная романтика не разжижала мне мозг.
В салоне негромко звучало «Авторадио» и пахло еловым освежителем. Спасибо тебе, Господи, что не стал добивать нас с дочкой и послал нам этого усатого ангела, который еще и не курит!
Поскольку мы вернулись раньше обещанного, дома нас никто не ждал, Катерина уехала домой. В холодильнике тоже было пусто, и я решила смотаться в магазин за продуктами.
– Мама, я с тобой! – Ника услышала, как забренчали ключи от машины, и выбежала в прихожую.
– Да я быстренько, ты пока телевизор посмотри или в Интернет сходи.
– Не хочу, я с тобой! – Голос малышки снова задрожал. Да что с ней такое?
– Хорошо, поехали.
Мы спустились в подземный паркинг и сели в мою «Тойоту». Я включила зажигание и откинулась на спинку сиденья, дожидаясь, пока двигатель очнется от почти недельной спячки.
– Мам, – тихо проговорила Ника, устроившись на своем сиденье, – а давай Мая заберем у Левандовских. Я соскучилась. Или к ним уедем, прямо сегодня. Пусть поищет нас, поволнуется.
Кто поищет, я уточнять не стала.
– У меня к тебе встречное предложение, – я повернулсь к дочери и заговорщицки подмигнула. – Я тут решила в журналистику вернуться…
– А я знаю. Ты уже несколько месяцев пишешь.
– Откуда ты знаешь? Тебя же целыми днями нет, в своем центре одаренность шлифуешь?
– Ну и что? Я же все равно дома в отличие от папы, да и газеты со своими статьями ты приносишь. Я их, между прочим, прочитала. Все. Мне нравится, как ты пишешь. Ты у меня, мамуль, талантище необузданный!
– Не льсти матери, – я облегченно улыбнулась – кажется, ребенок больше не горюет, отвлеклась, снова стала прежней Никой-хитрованкой, а не слезливой барышней.
– Я правду говорю, тебе давно уже надо было вернуться в журналистику, а то ты уже на себя почти не похожа была. Почти превратилась в жеманную Коку.
– Кого? – ласково переспросила я, занимая удобную позицию для наказательных щекоталок.
– Коку, – хихикнула девочка, благоразумно отодвигаясь. – Это гламурное название московской курицы. Начала уже в ванной перья терять, баба Катя замучилась сток прочищать. Но зато после высушивания твоих перышек их набралось на хорошую подушку.
– И это любящая дочь! – трагически взвыла я, заломив руки. – Вот только что чудовищно унизила родную мать! А я-то думала, что есть кому на старости лет стакан воды подать!
– Во-первых, – Ника деловито шмыгнула носом, – у тебя не будет никакой старости лет, я тебя знаю, ты и в двести лет свой попный пропеллер в кладовку не уберешь…
– Прости, что?
– Попный пропеллер, – с готовностью повторила девочка. – Ну, то что у тебя в попе жужжит и от гламурной Коки спасает.
– Злыдня.
– Так есть в кого. А по поводу стакана воды – я что-то сильно сомневаюсь, что он тебе понадобится. Вот бокал мартини – это да, в это верю. Его подам, не волнуйся.
– Спасибо, утешила.
– Так мы едем в магазин или нет? По-моему, весь паркинг уже выхлопами нашей машины провонялся.
– Едем, – я аккуратно вырулила со стоянки. – И прекрати меня сбивать с мысли, она и так верткая и из-под ног все время выскальзывает.
– Кто?
– Мысль. Мама старенькая, маме трудно сосредоточиться, она все самое ценное в себе дочери передала, сама теперь обрывками былой роскоши перебиваюсь.
– Ключевое слово – перебиваешься. То есть сама себя перебиваешь. Напоминаю, мамсик, у тебя была мысль.
– Между прочим, – проворчала я, – даже у самых-пресамых особо одаренных имеется попа, по которой родители могут в случае необходимости настучать. И вообще, я передумала, не возьму тебя с собой, отправлю к Левандовским на дачу. Нечего маленьких девочек в авантюру втягивать.
– В авантюру? – Дочка возбужденно подпрыгнула в детском кресле – мы с ней очень дисциплинированные участники дорожного движения. – Я не хочу к Левандовским, я хочу в авантюру!
– Но учти, тебе придется на время забыть, что ты Ника Майорова, на пару недель ты станешь Вероникой Луговской.
– Здорово! Мы куда-то едем?
– Да, в Турцию. Но об этом никто не будет знать, кроме Таньского. Мне материал заказали, большой, на несколько номеров, о наших соотечественниках на курорте.
– И что тут такого секретного? Тоже мне, криминальное расследование! – разочарованно фыркнула девочка.
– Я, конечно, не совсем адекватная мать, – я въехала на стоянку возле супермаркета и выключила зажигание, – но остатки разума пока сохранила. Неужели ты всерьез считаешь, что я взяла бы тебя с собой на опасное мероприятие?
– Тода зачем менять имя?
– Затем, что я не хочу привлекать к себе внимание, как жена Алексея Майорова, я поэтому и под псевдонимом пишу. И в Турцию поеду под этим псевдонимом.
– Поняла, – серьезно кивнула Ника. – Когда едем?
– Через пару дней.
Наш папа обнаружил отсутствие на даче семьи только вечером. Во всяком случае, на мой мобильный он позвонил где-то около восьми. Само собой, я не ответила. Тогда Лешка набрал номер Ники. Я слышала, как дилинькал ее аппаратик, но дочка тоже оказалась гвоздем.
Каким гвоздем? Тем самым, который воспевал Владимир Владимирович. Да не он, господь с вами, – Маяковский! Помните?
Гвозди бы делать из этих людей,
Не было б крепче в мире гвоздей!
В детстве мое чересчур живое воображение рисовало гигантского дяденьку Маяковского со здоровенным молотом в руках. Он идет вдоль шеренги чумазого пролетариата и с энтузиазмом лупит этим молотом по головам несчастных, вбивая их в землю по самую шляпку. Да, забыла упомянуть – чумазый пролетариат украшен кокетливами шляпками в стиле «шапо-кляк», чтобы больше походить на гвозди. И было по что вбивать.
Ознакомительная версия.
