До Михала наконец дошло, что посетитель о чем-то его просит. С трудом оторвавшись от собственных радужных мыслей, он заставил себя прислушаться. Посетитель нечленораздельно бормотал что-то о горсовете, каком-то участке земли и праве первой покупки, о том, как он, Адам, трудится день и ночь не покладая рук, и отец его всю жизнь вкалывал, и дед тоже…
Кажется, Михал понял, в чем дело. Этот замечательный человек, этот честный труженик, этот бескорыстный патриот просит о такой малости! Конечно, разумеется, сию секунду, вот только прочитает, что написано на конверте со сломанными печатями: «Завещание ясновельможной пани Зофьи Больницкой, урожденной Хмелевской, составленное нотариусом Варфоломеем Лагевкой дня одиннадцатого апреля 1901 года от Рождества Христова, в день двадцать пятой годовщины побега из дому ясновельможной панны Катажины Больницкой». Надо же, такое совпадение! Именно одиннадцатого апреля произошло столько знаменательных событий! Скорее, скорее разобрать документы, досконально ознакомиться с делом Больницких! Ах, да, сначала надо избавиться от этого чудесного человека, от этого замечательного патриота.
Адам Дудяк уже потерял последнюю надежду добиться от ненормального сотрудника музея не только благодарности с печатью, но и простой справки, подтверждающей передачу в дар музею старинных документов, и в полном отчаянии еще что-то бормотал о своих патриотических чувствах, потерянном рабочем времени, жене, пославшей его в музей, и детях-отличниках. Тут музейный придурок будто очнулся и проявил бешеную энергию. Сорвавшись с места, он силой выволок Адама из реставрационной мастерской и втащил в кабинет начальства, опрометью бросился обратно в мастерскую за какими-то печатями, потом смотался туда же за бланками с грифом музея, потом выволок Адама и из кабинета начальства, выкрикивая что-то невразумительное о городском ЗАГСе. Поначалу слегка ошалевший Адам упирался, потом до него дошло, что именно выкрикивал псих — загсовская машинистка лучше всех в целом воеводстве умеет заполнять официальные бланки. Адам перестал упираться, подчинившись безумцу, и лишь выдвинул робкое предложение — может, не мчаться в ЗАГС пешком четыре километра, а подъехать туда на его, Адама, пикапе. Рациональное предложение чокнутый осознал, когда они с Адамом галопом домчались до шоссе, и они, галопом же, вернулись обратно, к упомянутому пикапу.
Черев час с делом было покончено. Беспредельно счастливый Адам Дудяк вернулся домой, прижимая к груди драгоценные свидетельства его гражданского подвига — на бланках, скрепленные всеми необходимыми печатями и подписями. Официальные документы были выдержаны в столь восторженных, пламенных тонах, что с успехом могли бы заменить и Золотой Крест Заслуги.
Оформив все необходимые документы и сердечно рас-, прощавшись с дарителем-патриотом, Михал Ольшевский вернулся в музей. Наконец он остался один на один с драгоценной находкой! Запершись на ключ, он занялся ее тщательным изучением.
Торжественно, не торопясь, стараясь продлить ни с чем не сравнимое удовольствие, молодой человек взял в руки документ, содержание которого потрясло его при беглом чтении еще в присутствии дарителя. Документ был озаглавлен: «Перечень имущества, доверенного ясновельможной пани Зофьей Больницкой нотариусу Варфоломею Лагевке с последующей передачей упомянутого имущества ее наследникам в соответствии с последней волей завещательницы, выраженной ею в завещании от 11 апреля 1901 г. от Р. X.» Начало документа сохранилось превосходно, середина же и конец — хуже, ибо написаны были на плохой бумаге, которая настолько вся пожелтела и сморщилась, что некоторые слова невозможно было разобрать.
Сразу после оглавления следовал перечень имущества — длинный список. Михала начало трясти после ознакомления с первым же пунктом «Перечня». Под п.1 значилось — «Рубли золотые в сумме 15 тысяч». «Какие нумизматические редкости могут оказаться среди этих золотых рублей!» — подумал молодой человек. Ознакомился Михал с пунктом вторым — и у него дыхание перехватило. Под п.2 стояло: «Золотая и серебряная монета, давно вышедшая из употребления, в том числе так называемые бизанты, солиды, дукаты, талеры и прочие. В количестве двух тысяч штук». Далее следовало перечисление всевозможных ценностей, в том числе и ювелирных изделий. Колотилось сердце, дрожали руки, пылали щеки и уши, а Михал читал, не в силах оторваться от захватывающего «перечня». Когда же он дошел до массивного золотого канделябра, триста лет назад приобретенного основоположником рода Больницких у некоего лютеранина, которому тот, в свою очередь, достался от предка, участника крестовых походов, Михал не выдержал — сбегал выпить водички. Запасшись на всякий случай водой, Михал продолжал читать. Дочитав до «старинного головного убора, из трехсот жемчужин изготовленного», он вынужден был остановиться и передохнуть. Выйдя из здания музея, Михал глубоко вдохнул чистый ночной воздух, постоял и вернулся к документам. Дойдя до «сервиза серебряного, выполненного золотых дел мастером из города Кракова по заказу королевы Ядвиги», он перестал читать, выпил всю запасенную воду, протер глаза, встряхнув головой, а остатками воды смочил лицо.
Продолжение «перечня» следовало на втором листе бумаги. Нехорошими словами помянув мошенника-купца, продавшего нотариусу дрянную бумагу, Михал принялся с трудом разбирать написанное, букву за буквой. Тяжелая работа утомила молодого человека, да и толку было мало. Достоверно удалось прочесть лишь информацию о портрете бабки пани Зофьи, кисти маэстро Баккарелли, написанного из чистой симпатии к упомянутой бабке.
Сделав еще одну передышку, молодой искусствовед распахнул окно настежь — горело лицо, голова раскалывалась. Выпил еще один стакан воды и в третий раз принялся читать потрясающий «перечень». С упоением дочитав до конца, Михал наконец спохватился — а где же все эти необыкновенные предметы? Список вот он, лежит перед ним, а вещи где? Из документов явствует, что нотариусу вместе со списком были переданы и драгоценные старинные вещи с тем, чтобы он передал их наследникам пани Зофьи, «в соответствии с последней волей завещательницы».
— Езус-Мария, куда все это подевалось? — громко простонал Михал и сам себя успокоил: — Спокойно, Михалек, спокойно!
Отодвинув в сторону потрясший до глубины души «перечень», Михал Ольшевский занялся изучением других документов, надеясь в них отыскать ответ на волнующий вопрос. Среди многочисленных актов купли-продажи отыскались документы и иного характера. Так, в одном из них было написано:
«В первую годовщину кончины моего светлой памяти отца, Варфоломея Лагевки, подтверждаю наличие составленного им завещания пани Зофьи Больницкой и ее наследства. Недвижимостью упомянутой Зофьи Больницкой управляю я, Болеслав Лагевка, с помощью Божией и Антония Влукневского. Катажина Войтычкова, урожденная Больницкая, все еще жива». Далее следовала дата и подпись: «4 июля 1905 года. Болеслав Лагевка».
Этого документа Михал поначалу не понял. Долго над ним думал, но вывод смог сделать лишь один: 4 июля 1905 года наследство, оставленное ясновельможной Зофьей Больницкой, еще не было передано наследникам. Перечисленные в «перечне» предметы по-прежнему находились в ведении у нотариуса, теперь сына Варфоломея Лагевки, составлявшего завещание. А вот что могла означать загадочная фраза «Катажина Больницкая все еще жива», Михал понять никак не мог. И тем не менее в сердце вдруг затеплилась какая-то, ему самому неясная надежда.
Михал принялся лихорадочно рыться в документах. Вот, кажется, то, что он ищет. Короткая справка на отдельном листе бумаги гласила: «К сведению будущих душеприказчиков. Катажина Войтычкова, урожденная Больницкая, все еще жива. Паулина Влукневская, урожденная Войтычко, жива и здорова. Остальное без изменений, согласно воле завещательницы». И подпись «Болеслав Лагевка, 12 сентября 1939 года».
Михала опять бросило в жар. Охватив руками пылающее лицо, он откинулся на стуле. Неясная надежда чуточку прояснилась. Выходит, в 1939 году завещанное Зофьей Больницкой имущество все еще находилось на сохранении у нотариуса, а таинственная Катажина Больницкая-Войтычкова продолжала жить. И с этим фактом несомненно связано было дело о наследстве. Сам факт, что она жила… Странно! Минутку, не слишком ли долго жила эта дама? Ладно, об этом потом, сейчас важно другое: если в 1939 году дела обстояли именно так, как сказано в последней справке, то несомненно они обстоят так и до сих пор. Последние тридцать пять лет документы пролежали зарытые в подполе дома Адама Дудяка. Значит, отданные на хранение честному нотариусу бесценные предметы до сих пор лежат там, где он их спрятал. Лежат ли? Ведь прогремела война, а потом прошло еще тридцать пять лет…
Отвалившись от спинки стула, Михал Ольшевский опять схватил в руки «Перечень» и принялся снова перечитывать его. Память у молодого искусствоведа была прекрасной, а последние десять лет жизни он только и занимался тем, что старательно изучал все доступные материалы по интересующему его вопросу: антологии и книги по искусству, статьи и публикации в газетах и журналах, наших и заграничных. Отказывая себе во всем, все имеющиеся средства, каждый грош вкладывал в покупку специальной литературы и в поездки по музеям и художественным галереям Европы. Можно смело сказать — в своей области Михал Ольшевский был очень знающим специалистом. А благодаря редкой памяти он накопил массу сведений. Знал, что из предметов старины находилось в польских музеях и частных коллекциях до войны, что разграблено и вывезено в войну, что попало в музеи за рубежом, а что навеки пропало.
