Едва он добрался до вроде бы венца своей тирады, я подбавил в голос металла:
– Мистер Спиноза, – сказал я. – Сюда я пришел не для того, чтобы обсуждать свои отношения с моей мамочкой, кои могут служить предметом дискуссии лишь между мной и моим психиатром. Я пришел с протестом против того, что вы употребляете Неприличные Слова в присутствии Джока, а он, как вам хорошо известно, натура чувствительная.
На что мистер С. ответил еще более разнообразным ассортиментом гораздо более неприличных слов, причем некоторые мне так и не удалось разобрать, однако в мерзостности их сомневаться не приходилось. Когда воздух немного очистился, мистер Спиноза оскорбленно предложил мне прогуляться до «роллза» и обсудить его фары. С изумлением и печалью узрел я в гараже огромный и вульгарный «дуйзенбёрг» – если это правильно пишется, – о чем и не преминул заметить, чем вызвал новую тираду. Никаких дочерей у меня от роду не водилось, что, однако, не помешало мистеру Спинозе обрисовать весь их жизненный путь от родильного дома до, так сказать, уличной панели. Я облокотился на борт «Серебряного Призрака», восхищаясь мастерством оратора. «Пир разума, полет души», – так подытожил бы его речь Александр Поуп (1688–1744)[35].
Пока мы с ним этаким цивилизованным манером пересылали друг другу пасы беседы, с южной стороны «Двора каменщика» до нас донесся звук, который я способен описать лишь как ДОНК. Более-менее одновременно с ним примерно в трех футах к северу от моего пупка случился БЗДЫНЬ, и на дверной панели «Серебряного Призрака» образовалась довольно крупная папула. Сопоставив одно с другим во мгновение ока, я улегся наземь, даже не подумав о дороговизне моего костюма. Послушайте, в конце концов я матерый трус. Мистер Спиноза, оглаживавший в тот момент дверцу рукой, осознал, что кто-то покушается на качество его кузовных работ. Он выпрямился и вскричал:
– Эй! – хотя, возможно, это было «Ой!».
Снаружи раздался еще один ДОНК, за которым на сей раз последовал никакой не БЗДЫНЬ, а некий отчетливый чвак, – и большая часть затылка мистера Спинозы изобильно распределилась по стене, у которой мы с ним стояли. На мой костюм, с радостью могу вам доложить, ничего не попало. Вслед за чем мистер Спиноза тоже прилег – но уже, разумеется, опоздав. В его верхней губе возникла иссине-черная дыра, а из угла рта выпрыгнула часть искусственной стоматологической конструкции. Выглядел он довольно зверски.
Хорошо бы сказать, что он мне нравился, но, сами понимаете, я его никогда особо не любил.
Джентльмены моего возраста и полноты («выше среднего», как говорят портные) почти никогда не перемещаются на четвереньках по промасленным полам гаражей, в особенности – обряженными в дорогие и сравнительно неношеные тропические камвольные костюмы. Тем не менее, то явно был день нарушения всех правил, посему я приник носом чуть ли не к самому полу и бежал – довольно успешно. Должно быть, выглядел я при этом презабавно, однако мне удалось перебраться через двор и ввалиться в двери «Галереи О’Флёрти». Мистер О’Флёрти, хорошо знавший моего отца, – престарелый еврей по фамилии Гроэнблаттер или как-то так, и ловок, как эфиоп. Завидев меня, он прижал ладони к щекам и покачал головой из стороны в сторону, поминально заголосив нечто вроде «Ммм-Ммм-Мммм» где-то между соль и верхним до.
– Как сегодня торговля? – храбро осведомился я голосом несколько шатким.
– И не спрашивайте, и не спрашивайте, – машинально ответил он, после чего: – Кто же это на вас напал, Чарли, мальчик мой, – чей-то супруг? Или, Б-же упаси, чья-то супруга?
– Послушайте, мистер Г., на меня никто не нападал. Просто у мистера Спинозы какие-то неприятности, мне хотелось оттуда поскорее убраться – ибо кому захочется ввязываться? – ив процессе я споткнулся и упал, вот и все. А теперь, как мой добрый друг, вы должны попросить Перса уже вызвать мне таксомотор, я не очень хорошо себя чувствую. – С мистером Г. я всегда так разговариваю, на чем ловил себя неоднократно.
Перс, маленький – потому что хозяину большой не по карману, – головорез мистера Г. с крысиной мордочкой, раздобыл для меня такси, и в обмен я пообещал мистеру Г. подослать хорошего клиента: я знал, это свяжет ему язык.
По прибытии домой я рухнул в кресло, неожиданно содрогаясь от запоздалого ужаса. Джок заварил чашку изумительно освежающего чая с мятой, от которой мне получшело несоизмеримо – тем более, когда я запил ее четырьмя жидкими унциями виски.
Джок заметил, что, если я стану утверждать, будто меня сбило автотранспортное средство, страховое агентство купит мне новый костюм. Подобное замечание довершило мое исцеление, и я незамедлительно связался с агентами, ибо мой бонус «безопасного водителя» давно истаял в дымке времен вместе с детством. Ничто не сравнится с небольшой страховкой, если требуется разгладить морщины на обеспокоенном челе, – поверьте мне на слово. Джок тем временем отправил девочку привратника на такси в «Прюнье» за ланчем «а порте»[36]. В него входило миленькое суфле с палтусом, «Варьете Прюнье» (шесть устриц, и всякая наособицу приготовлена) и два их фирменных «пти-по-де-крэм-де-шоколя»[37].
Я немного вздремнул, проснулся значительно умиротворенным и остаток дня с пользой провел наедине с моей ультрафиолетовой машиной и восковым карандашом, размечая участки перекраски («усиления», как мы называем это в нашем ремесле) роскошного панно, принадлежащего кисти – ну, более-менее кисти – Аллунно ди Амико ди Сандро. (Дай бог здоровья Беренсону[38], я всегда говорю.) После чего набросал несколько пассажей своей работы для «Бёрлингтонского журнала», в которой я докажу – раз и навсегда, – что мадонна Тайяра[39] в музее Ашмола[40] в действительности написана Джорджоне, что бы там ни утверждал этот ужасный Беренсон.
На обед у нас были свиные отбивные с почками внутри, жареный картофель и пиво. Я всегда отправляю Джока с кувшином за разливным и заставляю при этом надевать кепку. У пива после этого вкус лучше, а Джоку, похоже, без разницы. Девочке привратника они, изволите ли видеть, не наливают.
После обеда приехала миссис Спон, вооруженная изобилием образцов канители, кистей и кретонов на чехлы для подушек и прочего, а также с розовой противомоскитной сеткой для ширм вокруг моей кровати. Касаемо сетки пришлось явить твердость – должен признать, она была очень мила, однако я настоял, что мальчику больше подобает голубая. Я хочу сказать, у меня, конечно, имеется причуда-другая, но я же не извращенец, Христа ради, разве нет? – спросил у нее я.
Она уже начала чуточку сердиться, когда явился Мартленд и замаячил в дверном проеме, словно проблема загрязнения окружающей среды. В позе для него бесспорно застенчивой, но отчетливо угрожающей для остальных.
Нехотя они признали, что шапочно знакомы. Миссис Спон метнулась к окну. Мне известно множество людей, способных метаться, и миссис Спон из них последняя. Повисло эдакое липкое молчание – как раз того сорта, что я предпочитаю. Наконец Мартленд прошептал:
– Быть может, вам лучше попросить старушенцию покинуть нас, – и шепот его был уж чересчур театрален.
Миссис Сион набросилась на него и его От-чи-та-ла. Я слыхал о ее талантах в этой области, но ни разу не выпадала мне честь слышать, как она отмыкает свою лексическую сокровищницу. Эмоциональное пиршество, высокая литература: Мартленд зримо увял. Никто не сравнится с утонченно образованной трижды разведенной дамой во владении вербальным хлыстом. «Бородавка на заднице налогоплательщика», «юный содержанец инспектора дорожного движения» и «полковник Уигг для нищих»[41] – вот лишь несколько преподнесенных ею любезностей, но воистину их было больше, гораздо больше. Наконец, она унеслась, оставив по себе облако «Рагаццы» и очень симпатичных эпитетов. На ней был костюм с замшевыми бриджами, но можно поклясться – минуя Мартленда, она влекла за собой двенадцатифутовый трен из парчи.
– Ну и ну! – воскликнул он, когда она скрылась из виду.
– Да, – подтвердил я удовлетворенно.
– М-да. Что ж, Чарли, послушайте – вообще-то я пришел, чтобы сообщить вам, как жаль мне и как стыдно, что между нами такое произошло.
Я смерил его своим фирменным ледяным взглядом. Тем, что побольше, экономичного размера.
– Я имею в виду, – продолжал он, – что вам отвратительно досталось, и мне кажется, следует все вам объяснить. Мне хочется ввести вас в картину – что даст вам некоторое преимущество, должен признать, – и э… попросить у вас э… помощи.
«Иди ты!» – подумал я.
– Садитесь, – бесстрастно произнес я. – Сам я предпочитаю стоять – по причинам, кои вскоре станут вам понятны. Я определенно намерен выслушать ваши объяснения и извинения; что же до всего прочего, обещать ничего не могу.
