— Что ж, заходите, раз уж так получилось. В конце концов, преступлением это не назовёшь, за решётку, надеюсь, меня не посадите, тем более что, по слухам, тюрьмы переполнены.
— А за что вас можно посадить? — поинтересовался Бежан.
— Полагаю, пану лучше знать, — махнув рукой, ответил Павляковский, — иначе вы бы не пришли ко мне. Сам старший комиссар, надо же! Не думал, что старшие комиссары полиции занимаются такими глупостями? В нашем кодексе пока нет статьи, запрещающей посещать даму и даже, извините, спать с ней. Нет статьи, которая обязывала бы делать это лишь с законной супругой. Прошли времена произвола, не так ли?
— Если я вас правильно понял, вы даёте понять, что находитесь в близких интимных отношениях с пани Вонсяк? — уточнил Бежан.
— С кем вы сказали?
— С пани Вонсяк. Проживающей в данной квартире.
Павляковский очень искренне изумился.
— Что за пани Вонсяк? Не знаю я такой.
— Отрицаете знакомство, потому что недавно женились на пани Шидлинской? Полиции все известно.
С Павляковского слетело благодушие. Подойдя к письменному столу, он открыл красивую деревянную шкатулку, извлёк из неё сигарету и нервно закурил. Отодвинул стул, но раздумал садиться.
— Будьте любезны, старший комиссар, поясните, какое полиции дело до того, на ком я женюсь и когда? Полагаю, её это не касается. Бигамия же в моем случае исключается.
Бежан не сразу ответил. Он тоже внимательно рассматривал стоящего перед ним мужчину. Руки нормальные, вполне мужского размера. Симпатичный. Раздражён, но, кажется, не испуган.
— Итак, женаты на одной, а с другой женщиной находитесь в близких отношениях…
— Да хоть бы и не с одной! Холера! Даже если бы я спал со всеми бабами в городе, вы обязаны сказать, в чем конкретно полиция меня обвиняет!
Бежан намеренно тянул время:
— И даже иногда проживаете в квартире пани Вонсяк.
— Да отвяжись пан от этой Вонсяк! — разъярился Павляковский. — Не знаю такой! Хотя… может, какая-нибудь из баб и была Вонсяк, кто их там знает…
Павляковский внезапно обмяк, похоже, устыдился своей вспышки, и сел. Бежан счёл возможным тоже сесть и сделал знак Роберту. Тот вышел в прихожую и что-то сказал в трубку своего сотового телефона, после чего вернулся в комнату и уселся рядом с начальством.
— Странно, — спокойно рассуждал вслух Бежан. — Как вы можете не знать пани Вонсяк, если в данный момент мы находимся в её квартире? А ключи от неё у вас имеются.
По всей видимости Павляковский изо всех сил старался вспомнить инкриминируемую ему пани Вонсяк, поскольку явно воспрянул духом.
— А, теперь понятно! Эта квартира и в самом деле принадлежит родственнице моей жены, я как-то позабыл об этом, а фамилии родственницы никогда не знал. Может, и Вонсяк.
— А где эта родственница находится? Почему здесь проживаете вы с женой?
— Родственница вроде бы надолго легла в санаторий подлечиться. И сама попросила, чтобы мы с женой присмотрели за квартирой. Это ведь тоже не запрещается законом? Или вы из-за прописки явились? Ну что за идиотизм, такими вещами должен интересоваться обыкновенный участковый, зачем аж старшему комиссару терять время? А не прописывались потому, что не собираемся здесь оставаться навсегда, неизвестно, когда хозяйка квартиры вернётся из санатория. Ну уж если полиция поднята на ноги, так и быть пропишемся. Сейчас у нас с пропиской такая свистопляска, что обычному человеку не разобраться во всех постановлениях, полиции лучше знать, может, мы и в самом деле что нарушили. Ладно, я готов заплатить штраф, надеюсь, этим все и ограничится?
Бежану надоело ходить вокруг да около, и он взял быка за рога.
— У пана есть дочь! — веско произнёс он.
— У меня? Дочь? — удивился Павляковский. — А, вспомнил. Факт, вроде бы должна быть. А что?
— Как её фамилия, где она живёт и как живёт?
Павляковский вдруг словно бы внутренне напрягся и стал отвечать, взвешивая каждое слово.
— Если не ошибаюсь, дочь зовут Дорота. Павляковская. А где и как она живёт — меня не интересует. Это была всецело идея её матери. Дела давно минувших дней, знаете ли. Если не ошибаюсь, тогда я все оформил самым достойным образом, так что ко мне никаких претензий быть не может. В настоящее время она девица совершеннолетняя и не может требовать, чтобы я заботился о ней. Так что давайте не будем…
— А ещё дети у вас имеются?
— Нет, я детей не выношу, и мне не стыдно в этом признаться. Не до такой степени, чтобы тайком душить их в тёмных закоулках или давить колёсами машины, просто я стараюсь, когда это от меня зависит, избегать деток. Раздражают они меня, понимаете? Мне и притронуться-то к детёнышу противно. Есть люди, которые не выносят пауков, другие мышей, третьи змей, а у меня отвращение к детям. Хотела тогда она рожать — её дело, я честно предупредил, только без меня! Так мы с ней договорились, так и поступили. В чем же полиция видит здесь нарушение …или даже преступление? С вас станется! Я знаю, мать моей дочери умерла, так если бы ребёнок… ну, я не знаю, от голоду помирал или ещё что, тогда я бы о ней как-то позаботился, не такая уж я распоследняя сволочь, но я знаю — дочка осталась у родных жены, они бездетные, живётся ей сносно. И привет. Больше меня ничего не колышет. Так чего вы ко мне привязались?
Бежан и Роберт чуть ли не с восхищением взирали на Павляковского. Ну артист, хоть Оскара присваивай! Так естественно, непосредственно изобразить любое чувство, гамму чувств, причём каждому своё время. Неприязнь к полиции — но не более того, никакого страха, ведь за собой не чувствует вины. Искренне признается в своих маленьких прегрешениях. Затем изображает раздражение, дескать, чего пристали. Морочат голову, сами не знают, чего хотят. При чем здесь дочь, эта проблема давным-давно решена, и он о ней и думать перестал. Неохотно говорил на эту тему — тоже понятно. А полиции из-за этого нет оснований придираться, ведь не бросил же он беспомощного ребёнка на произвол судьбы. И вообще чист, как кристалл.
Убедившись, что имеет дело с отцом Дороты, комиссар Бежан обрадовался, перестал нервничать и уверенно продолжал допрос.
— Прошу принять к сведению, — веско заметил он, — что ни прописка, ни брошенные родителями дети не входят в нашу компетенцию. Я веду расследование убийства, а пан может оказаться важным свидетелем. И надеюсь, — это слово комиссар подчеркнул особо, — надеюсь получить ответ на несколько вопросов.
Павляковский опять изумился и опять чрезвычайно естественно.
— Какого такого убийства? — подозрительно переспросил он.
— Сейчас вопросы задаю я, — твёрдо произнёс Бежан. — Итак, пан какое-то время пребывал в Соединённых Штатах?
— Да. Почти шестнадцать лет. Работал там. И ни о каком убийстве ничего не знаю.
— Отвечайте на вопросы. Где вы познакомились с Вероникой Шидлинской?
— Как раз в Штатах. Под конец моего пребывания там. Мы вместе вернулись в Польшу.
— А где вы познакомились с Вандой Паркер?
— Что за Паркер? — опять психанул Павляковский, но взял себя в руки и спокойнее продолжал: — Послушайте, пан комиссар, раз речь идёт об убийстве, я готов ответить на все ваши вопросы, только кончайте морочить мне голову неизвестными бабами. Может, это опять из тех, что сдают комнаты, откуда мне знать их фамилии? С меня достаточно и тех, с которыми я имел дело. А Ванды Паркер я не знаю.
Вздохнув, Бежан извлёк из кармана две фотографии и сунул их под нос Павляковскому.
— Теперь узнаете?
— Себя узнаю, факт. Вот это мои знакомые, в Америке познакомился. Снято во время поездки на природу, кактусы посмотреть, они меня пригласили. Как же их фамилия? Давно это было… Гизлеры, Гилеры… Что-то в этом роде. Точно не помню, давно потерял их из виду.
— А женщина, которую вы под руку держите?
— Это их знакомая. Кто такая — не знаю, да кажется, и тогда не знал.
— Она и есть Ванда Паркер.
— Что вы говорите! Выходит, я знал Ванду Паркер, никуда не денешься, хотя вряд ли это можно назвать знакомством. После этой загородной поездки я больше не встречался с Вандой Паркер. И если бы вы подсунули мне сейчас её фотографию без меня, наверняка отрёкся бы от знакомства с ней.
— При каких обстоятельствах вы познакомились с пани Шидлинской?
— Через знакомых, её родственников. Она приехала в Штаты к этим родственникам, а я как раз работал вместе с её двоюродным братом.
— Фамилия брата?
— Хубек. Миколай Хубек.
Бежану удалось скрыть волнение. Его голос не дрогнул, когда он задал следующий вопрос:
— А где сейчас этот Хубек?
— Откуда мне знать? Должно быть, там, где и раньше был. Во всяком случае ещё полгода назад по-прежнему ошивался в Бостоне. Работа у него хорошая, вряд ли стал бы менять. Послушайте, пан комиссар, я честно отвечаю на все ваши вопросы, как вы потребовали, но признаюсь — никак не пойму, к чему вы клоните. Странные какие-то вопросы.
— Сейчас услышите ещё более странный. Где вы были в позапрошлую пятницу? Не в последнюю, а ещё на той неделе?
