Ознакомительная версия.
Жером сидел на подлокотнике кресла Мирны. Все смотрели на Мирну и внимательно слушали ее историю. Историю чудес, мифа и убийства.
Все, кроме Терезы Брюнель. Она стояла у окна, слушала, но смотрела на улицу. На дорогу, ведущую в деревню.
Солнце ярко светило с безоблачного неба. Стоял прекрасный зимний день. А у нее за спиной рассказывали темную историю.
– Девочек забрали у матери и отца, когда они были еще совсем маленькими, – говорила Мирна. – В те времена правительству не требовались какие-то обоснования, но одно они таки представили: добрый доктор намекнул, что Уэлле хотя и хорошие ребята, но малость туповаты. Возможно, даже от рождения. Воспитывать телят и поросят – это они могут, но не пять маленьких ангелочков. Ангелочки – дар Божий, последнее земное чудо брата Андре, а значит они принадлежат всему Квебеку, а не какому-то фермеру, влачащему жалкое существование. Еще доктор Бернар намекнул, что правительство заплатило Уэлле за девочек. И люди поверили.
Клара посмотрела на Габри, тот посмотрел на Оливье, а тот – на Рут. Они все были уверены, что корыстные родители продали пятерняшек. Продажа составляла существенную часть сказки. Пятерняшки не только родились, но и были спасены.
– Пятерняшки стали сенсацией, – сказала Мирна. – Люди по всему миру, угнетенные Великой депрессией, требовали новостей об этих детках, появившихся на свет благодаря чуду.
Мирна держала конверт с письмом, которое предыдущей ночью, преодолевая усталость, написал Арман Гамаш. В двух экземплярах. Один для коллеги. И один для Мирны. Он знал, что Мирна любила Констанс и заслуживала правды о том, что случилось с ее подругой. Рождественского подарка у него для Мирны не было, и он подарил ей конверт с письмом.
– Бернар и правительство понимали, что на девочках можно заработать состояние. С помощью фильмов, товаров, экскурсий, книг, журнальных статей, которые вели бы хронику их чудесной жизни.
Мирна подозревала, что Арман был бы не в восторге, узнав, что она рассказала всем содержание его письма. Он ведь даже написал «Конфиденциально» поперек первой страницы. А она теперь выбалтывала то, что он написал. Но, увидев тревогу на их лицах, почувствовав опасность ситуации, которая давила на всех, она поняла, что должна отвлечь их от страха.
А для этого нет ничего лучше, чем история корысти и любви, как исковерканной, так и настоящей. История тайн и ярости, ран, которых не залечить. И наконец, убийства. Убийств.
Мирна решила, что старший инспектор простит ее. Она надеялась, что у нее будет шанс попросить прощения.
– И у пяти девочек началась сказочная жизнь, – продолжила она, оглядывая этот круг широко раскрытых, внимательных глаз. – Правительство построило им идеальный маленький домик, как в книжке сказок. С садом, окруженным белой оградой. Чтобы зеваки не совались, а девочки оставались в своем мирке. У них была прекрасная одежда, частные учителя, уроки музыки. Игрушки и пирожные. У них было все. Кроме личного пространства и свободы. И это главная проблема золотой жизни. Внутри ее ничто не может цвести. Напротив, то, что когда-то цвело, начинает гнить.
– Гнить? – спросил Габри. – Они возненавидели друг друга?
Мирна посмотрела на него:
– Да, один ребенок ополчился на других.
– Кто? – тихо спросила Клара. – Что случилось?
Гамаш вырулил на подъездную дорожку, вышел из машины и чуть не упал, поскользнувшись на обледеневшем тротуаре. Дверь открылась еще до того, как он позвонил, и его пригласили внутрь.
– Девочки у соседей, – сказал Вильнёв, явно понимавший важность этого визита.
Он провел старшего инспектора в кухню, и тот увидел на столе две сумки: одну – для каждодневного пользования, а другую – вечернюю.
Гамаш без слов открыл вечернюю сумочку. Она была пуста. Он пощупал подкладку, потом повернул сумочку к свету. Подкладку недавно подшили. Кто это сделал – Одри или копы, которые ее обыскивали?
– Вы не возражаете, если я отпорю подкладку? – спросил он.
– Делайте, что считаете нужным.
Гамаш отпорол подкладку, обшарил сумочку изнутри, но ничего не нашел. Если там что-то и было, то исчезло. Он взял другую сумку, быстро ее обыскал, но она тоже оказалась пустой.
– В машине вашей жены было что-то еще?
– Больше ничего, – ответил Вильнёв.
– Ее одежду вам вернули?
– Ту, что была на ней? Они предложили, но я сказал, пусть выбросят. Не хотел ее видеть.
Гамаш, хотя и разочарованный его ответом, не удивился. Он бы чувствовал то же самое. И еще он подозревал: то, что Одри прятала, находилось не в ее рабочей одежде. А если и находилось, то его уже изъяли копы.
– А платье? – спросил он.
– Его я тоже не хотел брать, но его вернули вместе с другими вещами.
Гамаш огляделся:
– Где оно?
– В мусорном бачке. Наверно, нужно было отдать его на благотворительность, но я не мог себя заставить.
– Мусор еще не вывозили?
Вильнёв повел его к бачку у дома, и Гамаш, раскопав то, что лежало сверху, достал платье изумрудно-зеленого цвета. С биркой «Шанель» внутри.
– Это не оно. – Гамаш показал платье Вильнёву. – Тут бирка «Шанель». Вы, кажется, говорили, будто она сама сшила себе платье.
Вильнёв улыбнулся:
– Она и сшила. Одри не хотела, чтобы кто-то знал, что она сама шьет платья себе и одежду для девочек. Поэтому она вшивала внутрь дизайнерские бирки.
Вильнёв взял платье, посмотрел на бирку и покачал головой; его пальцы медленно сжались на материи, вцепились в нее, а из глаз потекли слезы.
Немного погодя Гамаш положил руку на плечо Вильнёва, и тот разжал пальцы. Гамаш понес платье в дом.
Он ощупал подол – ничего. Рукава – ничего. Воротничок – ничего. Пока… пока его пальцы не добрались до короткой линии внизу неглубокого декольте. Где оно переходило в горизонталь.
Вильнёв дал ему ножницы, и Гамаш осторожно распорол шов. Он был не машинный, как на остальном платье, а ручной, сделанный с большим тщанием.
Гамаш отогнул материю и увидел там флешку.
Жан Ги Бовуар свернул с шоссе на второстепенную дорогу. На заднем сиденье переговаривались старший суперинтендант Франкёр и инспектор Тесье. Бовуар не спросил, зачем им понадобилось в Три Сосны и почему за ними едет фургон без номерных знаков из гаража Квебекской полиции.
Его это не интересовало.
Его задача – вести машину. Делать то, что ему говорят. Больше никаких споров. Он уже знал, что, когда проявляешь рвение, тебе достается. А ему и без того хватало боли. Ее даже таблетки уже не притупляли.
И потому Жан Ги Бовуар сделал единственное, что ему оставалось. Он сдался.
– Но Констанс была последней из пятерняшек, – сказала Рут. – Как ее могла убить одна из сестер?
– А что мы знаем об их смерти? – спросила Мирна. – Ты сама подозревала, что первая умершая из сестер…
– Виржини, – подсказала Рут.
– …не просто упала с лестницы. Ты подозревала самоубийство.
– Ну, это было всего лишь предположение, – сказала старая поэтесса. – В молодости мне казалось, что отчаяние не лишено романтизма. – Она помолчала, гладя Розу по голове. – Возможно, я перепутала Виржини с собой.
– «Но кто тебя обидел так, / что ран не залечить», – процитировала Клара.
Рут открыла рот, и несколько мгновений все думали, что она все-таки ответит на этот вопрос. Но ее тонкие губы снова сомкнулись.
– Что, если ты ошибалась насчет Виржини? – спросила Мирна.
– Какое это теперь имеет значение? – проворчала Рут.
– Это имело бы значение, – вставил Габри, – если бы Виржини на самом деле не падала с лестницы. В этом и заключается их тайна? – спросил он у Мирны. – Она не умерла?
Тереза Брюнель снова повернулась к окну. Она позволила себе окинуть взглядом комнату, тесный кружок людей, поглощенных историей о призраках. Но ее внимание привлек звук с улицы. Звук приближающейся машины.
Его услышали все. Первым прореагировал Оливье, он быстро подошел к окну и встал рядом с Терезой.
– Это всего-навсего Билли Уильямс, – сообщил он. – Приехал на ланч.
Все расслабились, но не совсем. Напряжение, вытесненное историей, вернулось.
Габри подбросил еще два полена в печку. Им всем вдруг стало зябко, хотя в комнате было тепло.
– Констанс пыталась сказать мне что-то, – продолжила Мирна, снова подхватывая нить рассказа. – И сказала. Сказала, но мы не знали, как связать это воедино.
– А что такого она нам сказала? – спросила Рут.
– Ну, например, она сказала тебе и мне, что любила играть в хоккей, – напомнила Мирна. – Что брат Андре обожал хоккей. Что они одной командой играли против соседских детей.
– И что? – спросила Рут, и Роза на ее коленях слабо прокрякала «что-что-что», словно подражая своей матери.
Мирна посмотрела на Оливье, Габри и Клару:
– Она подарила вам варежки и шарф, которые связала сама. А на них – символы вашей жизни. Кисточки для Клары…
Ознакомительная версия.
