Ознакомительная версия.
– Если бы Христос не воскрес? – подхватил Габри. – Если бы вода не превратилась в вино?
– В их истории бесплодие мадам Уэлле играло важную роль. Без бесплодия не было бы чуда, – сказала Мирна. – Без него пятерняшки превращались бы в диковинку, и ничего более.
– А нет чуда, нет и денег, – добавила Клара.
– Поэтому новый ребенок грозил уничтожить все, что они создали, – сказала Рут.
– Их доходы в миллионы долларов, – сказала Мирна. – Ребенка нужно было спрятать. По мнению Армана, именно это мы и видели, когда во время киносъемки Мари-Ариетт закрыла дверь перед дочерьми.
Они вспомнили картинку, запечатлевшуюся в их памяти. Маленькая Виржини плачет, пытается вернуться в дом. Но дверь закрыта. Собственная мать захлопнула ее. Вовсе не для того, чтобы не впустить дочерей, а чтобы не выпустить младшего ребенка. Чтобы ребенок по имени МА не попал в кадр.
– Констанс сообщила нам только одну вещь о себе, – сказал Габри. – Что она и ее сестры любили играть в хоккей. Но в команде должно быть шесть игроков, а не пять.
– Точно, – кивнула Мирна. – Когда Констанс говорила мне о хоккейной команде, для нее это было важным, но я решила, что это просто старые воспоминания. Что она испытывает новообретенную свободу рассказывать о своей частной жизни и захотела начать с чего-то тривиального. Мне и в голову не пришло, какой смысл она вкладывает в свои слова. Ключ. Шесть детей, а не пять.
– Мне это тоже не пришло в голову, – сказала Рут. – А я ведь тренирую команду.
– Ты ее не тренируешь, а мучаешь, – заметил Габри. – Это не одно и то же.
– Но считать-то я умею, – сказала Рут. – На поле шесть игроков, а не пять. – Она задумалась на секунду, рассеянно гладя Розу по голове и шее. – Только представьте себя таким ребенком. Исключенным из общей жизни. Спрятанным. Наблюдающим, как твои сестры купаются в лучах славы, тогда как тебя держат в тени, словно нечто постыдное.
Они несколько секунд сидели в тишине, пытаясь вообразить жизнь такого ребенка. Иметь не одну сестру, которую родители любят больше, а целых пять. И не только родители, но и весь мир. Им достаются красивые платья, игрушки, конфеты, они живут в сказочном домике. Они в центре внимания.
А МА остается в стороне. Ребенка намеренно отталкивают в тень. Держат взаперти.
– Так что же случилось? – спросила Рут. – Ты хочешь сказать, что Констанс убила ее собственная сестра?
Мирна подняла руку с конвертом, подписанным четким почерком Гамаша.
– Старший инспектор Гамаш считает, что эта история восходит к первой смерти. Виржини. – Мирна посмотрела на Рут. – Констанс видела, что случилось. И Элен тоже видела. Они сказали другим сестрам, но больше никому. То происшествие стало тайной, связавшей их.
– И они унесли ее в могилу, – подхватила Рут. – И постарались похоронить. Виржини была убита.
– И убила ее одна из них, – добавил Габри.
– Констанс приехала сюда, чтобы сказать тебе об этом, – проговорила Клара.
– После смерти Маргерит она больше не чувствовала, что связана тайной, – сказала Мирна.
– Евангелие от Матфея, глава десятая, стих тридцать шестой. – Голос Рут прозвучал не громче шепота. – «И враги человеку – домашние его».
Жан Ги Бовуар ехал знакомой дорогой. Теперь ее покрывал снег, но, когда он увидел ее впервые несколько лет назад, это была обычная грунтовая дорога. И деревья он помнил не голыми, а в полной осенней красе. Янтарные, красные, желтоватые. Как витражное окно.
Тогда он не обратил внимания на красоту природы. Был слишком занят своими мыслями и скептически настроен, чтобы открыто восхищаться прекрасной, мирной деревней, раскинувшейся внизу.
Но и тогда он почувствовал это. И красоту, и покой.
А сегодня не чувствовал ничего.
– Сколько еще осталось? – спросил Франкёр.
– Почти приехали, – ответил Бовуар. – Еще несколько минут.
– Остановись, – велел старший суперинтендант, и Бовуар остановился.
– Если бы старший инспектор Гамаш оборудовал здесь пост, где бы он это сделал? – спросил Франкёр.
– Гамаш? – переспросил Бовуар. Он и не подозревал, что они едут сюда из-за Гамаша. – Он что, здесь?
– Отвечайте на вопрос, инспектор, – приказал Тесье с заднего сиденья.
Фургон с двумя агентами и оборудованием остановился сзади.
Франкёр знал, что наступил момент истины. Не заартачится ли Бовуар, не откажется ли выдавать информацию о Гамаше? Франкёр в первый раз попросил Бовуара пойти на прямое предательство бывшего начальника, тогда как прежде ограничивался лишь приказом не помогать ему.
Но теперь им требовалось от Бовуара нечто большее.
– В старом здании вокзала, – без возражений или колебаний ответил Бовуар.
– Вези нас туда, – приказал Франкёр.
Мирна все еще держала в руке конверт с письмом Армана Гамаша. Оно подробно рассказало обо всем, что знал Гамаш и что подозревал касательно убийства Констанс Уэлле и убийства ее сестры Виржини почти пятьдесят лет назад.
Констанс и Элен стали свидетелями убийства. Виржини не оступилась. Не бросилась вниз с лестницы. Ее столкнули. А этому толчку предшествовали годы и годы боли. Годы пренебрежения, проведенные за закрытыми дверями, годы отчуждения, отвержения. Годы и годы, когда все внимание доставалось пятерняшкам. Внимание мира, да. Но что еще хуже, внимание мамы и папы.
Когда девочки приезжали с редкими визитами, то к ним относились как к принцессам.
И это калечило душу. Меняло ребенка, пока не исчезло все хорошее, что в нем было прежде. Пятерняшки тоже менялись не в лучшую сторону. Жизнь, вероятно, избаловала девочек, но младшего ребенка в семье она практически уничтожила.
Маленькое сердце полнилось ненавистью. И выросло в большое сердце, наполненное большой ненавистью.
И когда Виржини пошатнулась на верхней ступеньке длинной лестницы, высунулась рука, которая могла ее спасти. Но не спасла. Наоборот, подтолкнула.
Констанс и Элен видели, что случилось, но предпочли молчать. Возможно, из чувства вины, возможно, из почти маниакальной склонности к приватности, тайне. Их жизнь и их смерть принадлежала только им. Даже их убийства были их частным делом.
Обо всем этом Гамаш поведал в своем письме к Мирне, и теперь Мирна пересказывала содержание его письма тем, кто собрался в ее доме. Прятался в ее доме.
– Старший инспектор знал два признака, по которым нужно искать убийцу, – сказала Мирна. – Это человек с инициалами МА и в возрасте около семидесяти пяти лет.
– А разве записи о рождении нет? – спросил Жером.
– Гамаш искал ее, – сказала Мирна. – Но ничего не обнаружил ни в официальных бумагах, ни в приходских книгах.
– Действие тех сил, которые создать человека не могут, а уничтожить – легко, – пробормотал Жером.
Он слушал рассказ, не сводя глаз с силуэта жены, застывшей в ожидании на фоне окна.
– Анализируя имеющиеся у него данные, Гамаш понял, что есть четыре человека, отвечающие этому описанию, – продолжила Мирна. – Первый – Антуан, приходской священник. Он сказал, что появился в приходе гораздо позже отъезда девочек. Так оно и есть. Но он не признался, что вырос неподалеку. Дядюшка пятерняшек сказал, что ребенком играл с Антуаном. Может быть, отец Антуан не солгал, но и полной правды не сказал. Почему?
– А священник имел возможность подделать записи, – заметила Клара.
– Такая же мысль посетила и Гамаша, – сказала Мирна. – Потом, сам дядюшка, Андре Пино, на несколько лет младше девочек. Он говорил, что играл с ними в хоккей, а потом переехал жить к их отцу и присматривал за ним до самой его смерти. Как сын. И месье Уэлле оставил ему ферму.
– Но МА должна быть женщиной, – сказала Клара. – Мари такая-то.
– Мари-Аннетт, – кивнула Мирна. – Аннетт – имя соседки Констанс. Это единственный человек, с которым общались сестры. Единственный человек, который поднимался к ним на веранду. Это может показаться мелочью, почти ничем, но для пятерняшек, так травмированных вниманием общества, впустить кого-то к себе в дом – дело не пустячное. Не могла ли Аннетт быть Виржини или тем потерянным ребенком?
– Но если Констанс и Элен видели, как она убила Виржини, разве они стали бы и дальше общаться с ней?
– Может, они ее простили, – сказала Рут. – Может, они поняли, что если жизнь исковеркала их, то могла исковеркать и их сестру.
– А может, они хотели, чтобы она была рядом, – сказала Клара. – Лучше уж черт известный, чем неизвестный.
Мирна кивнула:
– Аннетт и ее муж Альбер уже жили там, когда сестры поселились в соседнем доме. Если Аннетт приходилась им сестрой, то это наводит на мысль либо о прощении, – Мирна посмотрела на Рут, – либо о желании держать ее под присмотром.
– Или его.
Все повернулись к Терезе. Она смотрела в окно, но явно слушала рассказ.
– Его? – переспросил Оливье.
– Альбера. Соседа, – ответила Тереза. От ее дыхания оконное стекло затуманилось. – Может быть, не Аннетт была их сестрой, а он – их братом.
Ознакомительная версия.
