Он махнул рукой привратнику, сидевшему в высокой будке, и ворота отъехали в сторону.
— Заходите, заходите! Вот ваши апартаменты.
Ненемцы зашли, и ворота захлопнулись у них за спиной.
За воротами была пустынная в этот час улица, за ней — заросли кустарника, дальше блестела какая-то водная поверхность. В ней отражались огни огромного и страшного города.
— Москва... — прошептал Башлык.
Апартаменты, предоставленные почетным гостям, оказались не столь обширными. Номер состоял из гостиной и трех спален. Бабста сразу уложили на широкую кровать в самой просторной из спален, а Савицкого и Живого ждал накрытый в гостиной роскошный ужин.
Спросив, не нужно ли что-нибудь еще, тяповские служители бесшумно удалились и прикрыли за собой дверь.
Паша плюхнулся в кресло и сразу налил себе тяповки.
— Уф-ф! Долетели все-таки. Я уже думал, кранты. Это что же такое было, а, Алексеич?
— Ты про Костю? Безусловно, Вакхова трава.
— Это я и без тебя понимаю. Но почему он сначала превратился в Вакха, а потом в Кипяченого?
— Вот и я об этом думаю. По-видимому, механизм действия этой травы таков: человек обращается в свою противоположность. Богомольный юноша Вакх превратился в сумасшедшего юрода. Добродушный учитель Некипелов — в бешеного Кипяченого. При этом оба они сохранили какую-то частичку самих себя. Вакх остался глубоко верующим, а Кипяченый, как мы видели, не утратил интереса к преподаванию русского языка.
— Да уж, видели. И ученичок у него соответствующий. Но я тебя о другом спрашиваю: почему наш друг Бабст, закинувшись травой, вел себя так, как будто в него вселилась целая команда бесов? То он пел эти свои походные песни, то ругался, как Вакх, то орал по-блатному, а под конец вообще ошаманился и закамлал?
— Не знаю, — ответил Петр Алексеевич, накладывая себе салат. — Наверное, подсознание работает. Как у Фрейда: дневные впечатления во сне перепутываются, меняются до неузнаваемости, образуют странные сочетания...
— Ага, понятно. И правит этим балом уродов старушка Либидкина.
— Я думаю, это связано не с либидо, а со смыслом собакинского эликсира. Как бы тебе объяснить... Вот скажи, как ты думаешь: что такое Вакх?
— Псих ненормальный.
— Нет, ты не понимаешь, — покачал головой Савицкий. — Вакх — юрод. Явление чисто православное, между прочим. На Западе святых дураков никогда не почитали. А в чем смысл юродства?
— Ходить с голой жопой, везде гадить и кричать людям, что не я урод, а вы сами уроды.
— Почти правильно. Ты, Паша, все чувствуешь, но только не умеешь обобщать. Юродство — это перевернутая или скрытая святость. Святой уходит от мира, а юрод живет в миру. Святой постится, а юрод что делает?
— Жрет мясо.
— Вот. Святой соблюдает строгую аскезу, а юрод?
— А юрод трах... не соблюдает строгую аскезу. С колокольчиком ходит. Ну, понятно, понятно. Юрод — святой наизнанку. А Бабст тут при чем?
— Костя — очень хороший человек, — задумчиво сказал Петр Алексеевич. — Даже слишком хороший, хотя, конечно, не святой. Мне кажется, у него нет какой-то одной противоположности, как бы нет своего негатива, понимаешь?
— Гм. Ну.
— Вот поэтому он и заговорил сразу на всех чужих языках. И заметь, — Савицкий поднялся и стал расхаживать по комнате, — он делает это уже не в первый раз, и всегда под действием эликсира. Когда он принял настойку на бонзайской коре, то стал как бонзайцы. И даже круче, чем они. Стал настоящим японцем. А когда принял патины, превратился в Петра.
— Ну хорошо. Так что же тут общего?
— Мне пока трудно ответить. В сущности, ты спрашиваешь о том, что хотел нам сказать этим эликсиром Лев Сергеич. Я не знаю. Но есть у меня подозрение, что речь идет о русской переимчивости.
— Пере... что?
— Переимчивости. Она же всемирная отзывчивость. Еще Достоевский об этом писал.
— А, Достоевский... — Паша зевнул и, чтобы прогнать сон, закинул в горло третью рюмку тяповки. — Достоевский... Ну ладно, до Достоевского мы еще дойдем позже. А пока ты вот что мне скажи: тебе не кажется, что сестричка твоя Вера — просто-напросто засланный казачок?
Петр Алексеевич сел в кресло и тоже налил себе тяповки.
— Если честно, то сегодня у меня появились некоторые подозрения. Как-то уж очень странно, что Тяпов вдруг оказался ее знакомым.
— Ага. А еще страннее вот что. Как-то спросил я ее, как мне в Париже доехать из аэропорта Шарль де Голль до метро Порт д’ Орлеан? У меня, мол, там подруга живет в общаге, все собираюсь навестить.
— Ну и что?
— А то, что она этого не знала. И что такое RER, электричка тамошняя, тоже не знала.
— Может быть, она всегда на машине?
— На машине, да... А вот еще она маман своей все звонила. Спрашиваю ее как-то раз: как там погода в Париже? Жара, говорит, Эйфелева башня плавится. А я посмотрел в сети — плюс пятнадцать.
— Ну и что?
— Ну и то! — заорал Живой. — Шпионка она, твоя сестренка Вера! А может быть, она и не Вера никакая! И не сестренка! И не твоя! Мата Хари, вот она кто!!!
Савицкий замер, не успев донести до рта ложку.
— Эй, кто там Мата Хари? — раздался голос из соседней комнаты.
— Бабст! разбудили!
Паша бросил взгляд на стенной шкаф, прикидывая, можно ли в нем спрятаться, но Костя уже входил в комнату. Смотрел он, однако, не на Живого, а на стол.
— А, тяповка, — поморщился он, с одного взгляда определив главный для себя предмет. — Не фонтан, конечно, но сейчас все сойдет.
Приняв рюмку и крякнув, Костя повторил свой вопрос:
— Я спрашиваю, кто там у вас Мата Хари?
— Паша говорит, что Вера — шпионка Тяпова.
— Какого Тяпова? — не понял Бабст.
— Ивана Ильича. Алкогольного магната, — разъяснил Петр Алексеевич. — Того, чью водку ты только что выпил. И у которого в гостях мы, кстати, находимся. Очень похоже, что Вера шпионила за нами, чтобы узнать рецепт эликсира.
— Да вы что, ребята... с дуба рухнули? — Бабст даже развел руками, не находя слов. — Верочка — шпионка?
— Я не говорю — шпионка, я говорю — очень похоже.
Савицкий рассказал Косте историю воздушного перелета, окончившуюся посадкой во дворе тяповского холдинга. Живой вставлял красочные детали, а после того, как руководитель экспедиции умолк, стал перечислять все случаи, когда Вера вела себя не совсем так, как, по его, Живого, мнению, должна вести себя французская княжна.
— Короче, я подозревал ее с самого первого дня, — заключил он.
— Кого-кого ты подозревал с первого дня? — спросил Бабст, поднимаясь из-за стола. — Веру ты подозревал? А в грызло ты не хочешь?!
Живой тоже вскочил, схватил рыбный нож и изготовился к обороне.
— Костя! Паша! Подождите! Сядьте оба!
Бабста удалось успокоить нескоро. Только приняв двести граммов, он сел в кресло и дал согласие на переговоры:
— Ладно. Давайте разбираться.
— Вот именно, давайте разберемся спокойно, — обрадовался Савицкий. — Паша, если ты ее давно подозревал, то почему ты ни разу нам ничего не сказал?
— А кто бы мне поверил? — пожал плечами Живой. — Любящий брат и еще более любящий академик? Ты только посмотри на него. Он же весь красный, как Тяпка! Если бы я что-то вякнул, меня бы самого выставили из проекта. Вот оно мне надо... Ну, я намекал вам, про миледи говорил... Но при этом ждал, пока она себя выдаст. Вот — привезла сюда, значит, выдала. А лезть против Тяпова — дурных нет. Он человек серьезный, я-то знаю. Даже за черный пиар платит белыми.
— Ты и таким не брезгуешь?
— Шеф, я тебя умоляю. Помнишь лимонад с запахом детской неожиданности?
— Очень было неумно с твоей стороны.
— Я-то что, я бы посмешнее чего придумал. Это Иван Ильич изволил пошутить и велел растиражировать свою шутку по всему Интернету.
— Зачем же ты ко мне приходил, предлагал заплатить, чтобы этой шутки не было? А если бы я заплатил?
— Был бы заказ, а там бы я что-нибудь придумал. Одной рукой был бы за Тяпова, другой — за тебя. Получился бы знатный холивар.
— Шизофреник, — констатировал Бабст.
— А кто это нам говорит? Доктор Фрейд? А ты вообще помнишь, что ты в вертолете вытворял? Оп курый, да?
— Очень плодотворная дискуссия! — прервал их Савицкий. — Значит, так. Подведем итоги. Нам нужно установить, какие у Веры отношения с этим группенфюрером. И я вот что предлагаю: давайте позовем сюда Веру и попросим ее рассказать все начистоту.
— Давайте! — немедленно откликнулся Живой.
Бабст ответил не сразу.
— Ну... давай позовем, — сказал он после паузы. — Только... не дай бог кто-нибудь из вас ее обидит.
Петр Алексеевич подошел к двери и повернул ручку.
Дверь не шелохнулась.
Он нажал на нее плечом. Тот же эффект.
Паша подбежал и постучал в дверь ногой. Никто не откликнулся.
Почетные гости Ивана Ильича Тяпова, не сговариваясь, обернулись и посмотрели на окна. Петр Алексеевич подошел к ним и отдернул занавески.
