— Нужен, нужен, а как же! При перевозке пассажиров полагаются два пилота, — весело откликнулся Усов. — Проходите, присаживайтесь!
Французская княжна послала воздушный поцелуй Паше, закрыла за собой дверь кабины и сразу превратилась в русскую разведчицу.
— Фух! — выдохнула она, опускаясь в летное кресло. — Думала, убьют.
— А вот не убили же, — осклабился Усов. — Теперь отдыхай. Лететь нам долго. Ильичу я уже доложил.
Мурка оглядела приборную доску со множеством кнопок, тумблеров и светодиодов.
— Ух ты! Чего тут только нет! Это что?
— Метеолокатор.
— А это?
— Автопилот.
— Научишь пользоваться?
— Автопилотом — точно научу, — сострил Усов.
— Отлично! С детства мечтала. А куда летим?
— Так ведь домой, в Москву.
— Шутник ты, Усов. До Москвы четыреста километров.
— Какие шутки? Ты находишься на борту личного вертолета Ивана Ильича Тяпова. «Ми-38», крейсерская скорость триста километров в час, буфет, вип-салон, кресла для 18 пассажиров. Машина эксклюзивная, на рынок пока не поступала.
— А воздушный коридор?
— Машенька, мы же тяповские.
— А разрешение летать над Москвой?
— Машенька, я же говорю — мы тяповские. Ты не волнуйся.
— А сколько лететь?
— Часа два.
— Быстро. Слушай, а зачем ему вообще вертолет?
— А он на родину летает, в родную деревню. Надо, говорит, два раза в год припадать к корням. Ну, а в поселке Тяпово аэропорт пока что не достроили.
— Понятно. А почему он тебя прислал? Ты разве пилот?
— А что, есть сомнения? — заржал Усов. — Тогда срочно катапультируйся!
В дверь кабины что-то ударило. Пилоты оглянулись, но стук не повторился.
— Знаю я, зачем тебя послали, — продолжила Мурка. — Меня контролировать.
— Контролировать тебя, конечно, надо. Но дело не в этом.
— А в чем?
Усов задумался — видимо, решал, говорить или нет.
— В общем, в любимчиках ты теперь у Ильича, — сказал он наконец серьезным тоном.
— Да ты что?
— Ей-богу. Он новеньких очень любит. Играет с ними, как со щенками песцов. Когда я пришел к нему работать, он знаешь как со мной носился? Сразу на две ступеньки повысил. И уж я ради него задницу рвал так, что тебе и не снилось. А потом он меня забыл. Стал делать вид, что не узнает.
— Почему?
— Завел себе новую игрушку. А теперь вот ты появилась. Так что мой тебе совет, Голубкова: провернешь это дело, получишь деньги — и сваливай. А то наскучишь ему, и все. Останешься с носом.
Маша хотела ответить, но тут в дверь кабины просунулась голова Живого. Из салона доносились какие-то крики.
— Какого хера?! Тебя звали? — огрызнулась Мурка, и тут же, спохватившись, превратилась в княжну Веру: — Поль, надо стучать, когда входишь!
Живой не заметил перемены тона: судя по выпученным глазам, ему сейчас было не до французского политеса.
— Сажайте вертолет! — заорал он. — Бабст с ума сошел!
— Здесь сажать нельзя, — спокойно ответил Усов.
— Он там шаманит! Сейчас все разнесет!
— Спокойно, — сказала Вера. — Мсье пилот, летите прежним курсом. С шаманом буду говорить я.
Пока разведчики обсуждали служебные дела, в вип-салоне происходило следующее.
Некоторое время после отлета Бабст сидел на диване и сосредоточенно смотрел в одну точку. Когда вертолет набрал высоту, экспериментатор начал проявлять признаки жизни. Первым признаком стало то, что он потянул к себе гитару.
Костя настроил ее — автоматически, не глядя на гриф — и стал тихо напевать.
Петр Алексеевич прислушался.
— А я еду, а я еду за туманом... — донеслось до него сквозь шум вертолета. — За туманом и за запахом тайги...
Руководитель экспедиции облегченно вздохнул и отвернулся к иллюминатору: похоже, Бабст приходил в себя.
Но оказалось, что успокаиваться было рано.
— Алексеич! Что с ним? — послышался испуганный голос Живого.
Савицкий оглянулся.
Костя менялся на глазах. Лицо его налилось кровью, рот перекосился. Он начал дрожать, как в припадке.
— Пусики, пусики! Шпынь засраный! — заорал он вдруг на весь салон.
— О господи! Вакхова трава! — догадался Паша. — Сейчас вразнос пойдет!
Бабст не заставил себя долго ждать.
Он поднялся с дивана и ухватил Живого за грудки.
— Молчи, гадло! — гаркнул он. — Пасть порву, глаз на жопе будет!
— Кипяченый заговорил! — ахнул Петр Алексеевич.
Он поспешил на помощь Паше. Вдвоем им удалось усадить Бабста обратно на диван. Они сели рядом, держа его за руки.
Костя вдруг ослаб.
— Эх, Мишка... — сказал он плаксивым голосом, обращаясь к Живому. — Я тебя зачем учил? Чтобы ты меня указкой грохнул вместо контрольного? А ну отвечай тридцать шестую орфограмму!
Живой промолчал.
Бабст — или Кипяченый? — неожиданно дернулся, вырвался, упал грудью на стоявшее напротив кресло и припал к иллюминатору. Про Пашу он, похоже, сразу забыл.
Некоторое время зомби молча глядел вниз, а потом обернулся и заорал:
— Пацаны, гляди! Это же Альпы! Ей-богу, Альпы! Эй, куда летим? На Сицилию летим?
— Костя, успокойся, пожалуйста! — мягко сказал Петр Алексеевич.
— К папе Корлеоне летим?
— Да, да, к папе, — поддакнул Живой. — К папе и к маме. Успокойся!
Бабст уселся в кресло.
— К папе — это хорошо. Капо ди тутти капи! Падре падроне! Пахан всех паханов, в натуре! Встречай кипяченую братву, бэд э бинг! Командир, ходу прибавь!
Однако долго высидеть на одном месте Костя не смог. Он снова вскочил и вломился в пассажирский салон.
Ненемцы смотрели на него во все глаза.
— Так... А эти что прищурились? Кто такие? — строго спросил Бабст.
Савицкий и Паша попытались вытащить его назад.
— Это ненемцы, наши друзья, хорошие ребята, — тараторил Живой. — Ты уймись, Костя. Пойдем к нам! На диванчике посидишь, на гитарке поиграешь, водички попьешь!
Но Бабст крепко держался руками за передние кресла. Лицо его снова изменилось, глаза сузились:
— Пацаны! Братки! Компарес! — воззвал он к ненемцам.
Те испуганно молчали.
— Паш ползын! — крикнул вдруг Бабст.
Ненемцы вздрогнули, как один человек.
— Что он говорит? Про меня? — забеспокоился Паша.
— Нет, не про тебя, — дрожащим голосом ответил сидевший в переднем ряду Заяц. — Кланяюсь, говорит.
Бабст протянул руку Башлыку и представился:
— Атту чулу ян кам Бабст!
— Что это значит? — спросил Петр Алексеевич.
— Говорит, что он знаменитый именитый великий шаман Бабст.
— Врет, не слушайте его! — крикнул Паша.
— А кто он?
— Он кандидат химических наук!
Ненемцы ошарашенно переглянулись и дружно поклонились.
Бабст двинулся вперед, не обращая внимания на хватающие его сзади руки. Ненемцы сидели, робко вжавшись в свои кресла, и на помощь не спешили.
Костя прошелся в шаманском танце по проходу, выкрикивая на ходу:
— Оп курый! Оп курый! Пусики! Пусики! Всех убью, один останусь! Йырр! Йырр!
При этом новоявленный шаман рычал и плевался.
Затем он развернулся, ринулся к кабине пилота и грохнул в дверь кулаком:
— Коммендаторе, на Сицилию сворачивай!
Савицкий ухватил его сзади и попытался оттащить на диван, но Бабст лягнул его так, что глава экспедиции оказался в пассажирском салоне:
— Руки убери, паццо! Яр танара бударда! Яндан калкан янабыс! Пудак! Пудак! Оп курый!
— Что это? Что он говорит? — спросил Петр Алексеевич у Башлыка.
Мальчик развел руками:
— Я ведь только ученик, шаман с метлой. Еще не все знаю. Но похоже, друг ваш черным тёсям камлает. Страшное дело!
Ненемцы смотрели на Бабста с выражением ужаса на лицах.
Костя снова ослаб. Он сделал шаг к своему дивану и плюхнулся на него. рука его случайно задела гитару.
Костя взял инструмент.
— А я е-еду, а я е-еду за тума-аном... — затянул он протяжно.
Не закончив фразу, Бабст резко ударил по струнам и крикнул, указывая рукой в илюминатор:
— Вижу! Вижу!
— Что ты видишь?
— Уй тожунчя кара пака!
— Говорит: вижу черную лягушку размером с корову, — перевел совсем перепуганный Заяц. — Ой, страшно! Яман кам! Черный шаман! Не долетим до Москвы!
Башлык что-то коротко скомандовал. Ненемцы положили друг другу руки на плечи и затянули песню, звучавшую, как молитва:
— Алтай-кудай ярим-сула! — разобрал Петр Алексеевич.
— А ну вас всех к черту! Психи! — крикнул Паша и резко дернул на себя дверь пилотской кабины.
Мурка вышла из кабины первой, оттеснив Живого. Она встала в дверях и по-русски уперла руки в боки:
— Ну, что у вас тут такое?
Взглянув на нее, Бабст застыл. Его сразу как будто парализовало. Он не мог отвести взгляда от княжны. Вера, тоже не отводя взгляда, села напротив него в кресло. Оба сидели молча и смотрели друг на друга. Потом голова Бабста стала клониться набок, а глаза сами собой закрылись.
